Нет сомнений в том, что сведения обо всем происходившем в Москве доходили до Гоголя и постоянно обращали его мысли к далекой России. Покинув родину, Гоголь живет думами только о ней: "…для меня всех последних мелочей, что ни делается на Руси, теперь стало необыкновенно дорого и близко", - пишет он из Рима А. С. Данилевскому6. Через сколько дней - о том же Шевыреву: "…глаза мои все[го] чаще смотрят только в Россию и нет меры любви моей к ней…"7.
Гоголь живо интересуется, как принимаются его труды на родине. С особым нетерпением он ожидает статей Белинского. 15 июля 1842 писатель обращается к Н. Я. Прокоповичу: "…пожалуйста, попроси Белинского отпечатать для меня особенно листки критики "Мертвых душ", если она будет в "Отечеств[енных] запис[ках]", на бумаге, если можно, потонее, чтобы можно было прислать мне ее прямо в письмах, присылай мне по листам, по мере того как будет выходить"8.
Гоголь просит знакомых, находящихся в России, записывать мнения о "Мертвых душах" и сообщать ему. В статье "Четыре письма к разным лицам по поводу "Мертвых душ"" (1843 г.) он говорит: "У писателя только и есть один учитель: сами читатели"9. Это стремление к тесному контакту с читателем отмечал у Гоголя и П. В. Анненков: "…мнением публики Гоголь озабочивался гораздо более, чем мнениями знатоков, друзей и присяжных судей литературы - черта, общая всем деятелям, имеющим общественное значение"10.
24 октября 1842 года М. С. Щепкин сообщал Гоголю: "…о "Мертвых душах" все идут толки, прения. Они разбудили Русь; она теперь как быль живет. Толков об них несчетное число…"11 Эти толки вокруг "Мертвых душ" становились вопросом столько же общественным, сколько литературным. Антикрепостническая книга Гоголя возбуждала в читателе ненависть к существующему социальному строю, звала бороться против барства. Знаменательна запись в дневнике крепостного лакея, москвича Ф. Д. Бобкова, после ознакомления с произведениями Гоголя и рукописным списком "Демона" М. Ю. Лермонтова: "Начитавшись, я стал считать себя обиженным… ходил мрачный"12. "Мысль о свободе крестьян тлеет между ними беспрерывно. Эти темные идеи мужиков все более и более развиваются и сулят нечто нехорошее", - доносило Николаю I в 1841 году III отделение13, то есть в том году, когда Гоголь завершал свою работу над первым томом "Мертвых душ".
Отношение к "Мертвым душам" неминуемо означало и отношение к крепостному праву. В. Г. Белинский утверждал: "…мы в Гоголе видим более важное значение для русского общества, чем в Пушкине: ибо Гоголь более поэт социальный, следовательно, более поэт в духе времени"14. Вспыхнувшая вокруг книги Гоголя ожесточенная борьба стала борьбой общественных направлений и в то же время она была борьбой за Гоголя-художника. В этих горячих схватках "друзья" К. С. Аксаков и С. П. Шевырев оказались опаснее открытых врагов - Ф. В. Булгарина, Н. И. Греча, О. И. Сенковского и других, объявивших книгу "клеветой" на Россию, грубой и уродливой карикатурой на нее. Не скупясь на похвалы, и К. С. Аксаков, и С. П. Шевырев в своих печатных выступлениях прилагали все усилия, чтобы "обезвредить" книгу, скрыть ее обличительную, антикрепостническую направленность. К. Аксаков напечатал брошюру "Несколько слов о поэме Гоголя "Похождения Чичикова, или Мертвые души"", в которой развивал мысль о том, что поэма Гоголя является возрождением древнего греческого гомеровского эпоса, принимающего окружающую действительность. В этой брошюре К. Аксаков утверждал, что писатель "открыл и проложил путь сочувствию человеческому и к этим людям и к этой жизни", и что даже к Манилову он относится якобы "без всякой досады, без всякого смеха, даже с участием"15. С. П. Шевырев в своих выступлениях в "Москвитянине" пытался переключить Гоголя на позиции официальной народности, толкал его на поиски "светлых сторон" в николаевской действительности, упрекал, что он жизнь берет лишь "в полобхвата" и умалчивает о "добрых чертах" своих героев. По Шевыреву, Коробочка, например, "непременно будет набожна и милостива к нищим"16. Показательно его письмо к писателю от 20 октября 1846, года, в котором он прямо звал Гоголя стать певцом николаевского режима: "Вгляделся ты глубоко в неразумную сторону России, с полною любовью к другой еще невидимой, не сознанной стороне, открытия которой в художественном мире мы все от тебя ожидаем…"17.
С рядом страстных статей в защиту поэмы выступил В. Г. Белинский. В них он разоблачил попытки выхолостить обличительную направленность книги Гоголя и раскрыл сущность и значение его творчества. В. Г. Белинский утвердил "Мертвые души", как "творение чисто русское, национальное, выхваченное из тайника народной жизни, столько же истинное, сколько и патриотическое, беспощадно сдергивающее покров с действительности и дышащее страстною, нервистою, кровною любовию к плодовитому зерну русской жизни; творение необъятно художественное по концепции и выполнению, по характерам действующих лиц и подробностям русского быта, - и в то же время глубокое по мысли, социальное, "общественное и историческое…""18.
Издание "Мертвых душ" несколько улучшило материальные дела Гоголя. Продажей их ведал С. П. Шевырев, обнаруживший своей деловитостью незаурядные издательские способности. 26 марта 1843 года он писал Гоголю: "…Настоящее твое не так дурно, как ты воображаешь: все зависит от скорейшей разделки с типографиею и от устроения дел твоих здесь, у нас… Контора твоих изданий будет у меня. Все счеты также. Не думай, что ты меня тем обременяешь. Могу ли я для тебя этого не сделать?"19 Любопытна приводимая им запись погашенных гоголевских долгов: "Свербееву 1500 р., Павлову 1500 р., Хомякову 1500 р., Аксакову 3500 р., Погодину 7500 р., мне 400 р."20.
Тот же 1843 год ознаменовался в Москве постановкой в бенефис Щепкина (5 февраля) "Женитьбы" и "Игроков". Успеху спектакля много помог С. Т. Аксаков, присутствовавший на репетициях и разъяснявший актерам характеры гоголевских героев. Посетивший спектакль С. П. Шевырев писал об "Игроках" Гоголю: "Пиеса так была превосходно разыграна, как еще не была ни одна на московском театре. Тому содействовали первый С. Т. Аксаков превосходным чтением пиесы, второй М. С. Щепкин…"21 Последний играл в "Женитьбе" Подколесина, в "Игроках" - Утешительного.
12 сентября 1843 года Погодин написал Гоголю примирительное письмо, что, однако, не помешало ему в следующем, 1844 году сделать новую бестактность, очень тяжело пережитую Гоголем. Для привлечения большего внимания к своему "Москвитянину" он, даже не поставив в известность Гоголя, опубликовал в нем его портрет. Гоголь же сам намеревался издать его; вырученные деньги предназначал в пользу своего друга, художника Ал. Иванова, поглощенного работой над картиной "Явление Христа народу". Практическая неопытность художника и нужда ставили его почти в невозможность завершить труд всей жизни. Так средства, которые должны были обеспечить Иванову год или два нормальной творческой работы, были бесцеремонно положены в свой карман Погодиным.
В 1846 году Гоголь посылает в Москву "Развязку Ревизора". Небезынтересно, что в ней были использованы толки и мнения москвичей о творчестве писателя, сообщенные ему различными корреспондентами. В объяснительных примечаниях к "Развязке Ревизора", сделанных Гоголем М. С. Щепкину при отправлении пьесы, он указывает: "Играющему Петра Петровича нужно выговаривать свои слова особенно крупно, отчетливо, зернисто… Хорошо бы, если бы он мог несколько придерживаться Американца Толстого. Николаю Николаевичу должно, за неимением другого, придерживать[ся] Ник[олая] Филипповича Павл[ова]… Семену Семеновичу нужно дать более благородную замашку, чтобы не сказали, что он взят с Николая Миха[й]лов[ича] Заг[оскина]" 22.
Тяжело отражается на настроениях Гоголя все усиливающееся расстройство его здоровья. Еще в 1845 году он писал: "Не скрою, что признаки болезни моей меня сильно устрашили: сверх искуданья необыкновенного, боли во всем теле. Тело мое дошло до страшных охладеваний, ни днем, ни ночью я ничем не мог согреться. Лицо мое все пожелтело, а руки распухли и почернели и были ничем не согреваемый лед, так что прикосновение их ко мне меня пугало самого"23. Лечение помогает ему мало и ненадолго.
Болезненное состояние усиливает у Гоголя намечавшийся и ранее интерес к церковной литературе, способствует развитию в нем религиозных тяготений. Заграничное окружение писателя активно содействует развитию идейного кризиса Гоголя. "Этим знакомствам, - указывает Н. Г. Чернышевский, - надобно приписывать сильное участие в образовании у Гоголя того взгляда на жизнь, который выразился "Переписке; с друзьями""24. Живя за границей, Гоголь находился в особенно близких отношениях с В. А. Жуковским, семейством царедворца М. Ю. Виельгорского, бывшей фрейлиной А. О. Смирновой. Особенно пагубным для него было знакомство в 1843 году с мракобесом-бюрократом А. П. Толстым, ставшим с 1856 года обер-прокурором синода. Он поддерживал в Гоголе ортодоксально церковные настроения, а впоследствии познакомил его с фанатиком протоиереем Матвеем Константиновским, сыгравшим зловещую роль в последние дни жизни писателя.
В результате долголетнего отрыва от родины и влияния заграничного окружения в конце 1846 года вышла в свет реакционная книга Гоголя "Выбранные места из переписки с друзьями". Вся передовая Россия с гневом встретила эту книгу. С болью, что его любимый писатель сошел с пути служения народу, В. Г. Белинский откликнулся на нее сначала большой статьей в "Современнике", в которой по цензурным обстоятельствам многого сказать не мог, а затем своим известным "Письмом", названным в 1914 году В. И. Лениным "одним из лучших произведений бесцензурной демократической печати, сохранивших громадное, живое значение и по сию пору"25. В нем Белинский писал: "Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или - не смею досказать моей мысли… Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов - что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною…"26 В этих гневных, суровых словах заключалась подлинная дружеская помощь Гоголю-художнику. Найди он в себе силы принять их всею душой, понять их глубочайший смысл, - кто знает, не сохранили бы они ему ряд лет для созидательной, творческой работы. Именно потому, что Белинский чтил Гоголя-художника, понимая более, чем сам Гоголь, все значение его произведений в борьбе за раскрепощение родины, действенность его слова в этой борьбе, он писал: "Тут дело идет не о моей или Вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас: тут дело идет об истине, о русском обществе, о России"27. Чтобы подлинно служить родине, надо мыслить ее интересами, выражать ее чаяния, идти вперед вместе с ней. "…Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек… - обращается к Гоголю Белинский. - …Русский народ не таков: мистическая экзальтация вовсе не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме: и вот в этом-то, может быть и заключается огромность исторических судеб его в будущем"28. Он раскрывает Гоголю, насколько тот стал далек от животворящей народной почвы: "…Ваша последняя книга позорно провалилась сквозь землю… Это показывает, сколько лежит в нашем обществе, хотя еще и в зародыше, свежего, здорового чутья; и это же показывает, что у него есть будущность. Если Вы любите Россию, порадуйтесь вместе со мною падению Вашей книги!" 29.
Белинский понимал, что для подлинно народного художника Гоголя утрата им передовых общественных позиций повлечет за собой творческий кризис, и он заканчивал письмо призывом "…с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы Ваши прежние"30.
О силе воздействия письма Белинского на Гоголя лучше всего говорят собственные слова писателя в его ответе великому критику: "Душа моя изнемогла, все во мне потрясено, могу сказать, что не осталось чувствительных струн, которым не был[о] бы нанесено поражения…"31. Если несколькими месяцами ранее, в ответ на многочисленные отклики негодования из России, Гоголь писал: "Я размахнулся в моей книге таким Хлестаковым, что не имею духу заглянуть в нее"32, - то теперь он вынужден признать, что не знает "вовсе России, что многое изменилось с тех пор, как я в ней не был, что мне нужно почти сызнова узнавать все то, что ни есть, в ней теперь… мне не следует выдавать в свет ничего, не только никаких живых образов, но даже и двух строк какого бы то ни было писанья, по тех пор, покуда, приехавши в Россию, не увижу многого своими собственными глазами"33.
Через четыре года, встретившись в Москве с М. С. Щепкиным и И. С. Тургеневым, Гоголь с горечью признается им, что он "виноват тем, что послушался друзей", окружавших его: "если бы можно было воротить назад сказанное, я бы уничтожил мою "Переписку с друзьями". Я бы сжег ее"34.
Но если пламенное письмо Белинского во многом поколебало взгляды Гоголя и ускорило его возвращение в Россию, все же его идейный кризис был так глубок, что он не нашел в себе сил до конца осудить свою книгу и разорвать со своим окружением, которое и в дальнейшем продолжало влиять на него.
С каждым днем все труднее переживает Гоголь свою разлуку с родиной.
Все чаще в своих письмах он обращается с просьбами собирать для него статистические, бытовые, фольклорные материалы, предполагает, вернувшись в Россию, совершить ряд поездок по стране. 2 декабря 1847 года он пишет С. П. Шевыреву: "Я очень соскучился по России и жажду с нетерпением услышать вокруг себя русскую речь…"35. Творчество Гоголя всегда нуждалось в непосредственном общении с народом. Из языкового богатства живой народной речи он черпал ту выразительность и эмоциональность своего слова, которые придают его произведениям величайшую убедительность.
Знаменательно, что в это время (октябрь 1846 г.) им была закончена статья "В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность", где говорит, что "сам необыкновенный язык наш есть еще тайна. В нем все тоны и оттенки, все переходы звуков от самых твердых до самых нежных, мягких; он беспределен и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно". Он верит в будущее нашего языка, в его поэзию, которая "вызовет нам нашу Россию, - нашу русскую Россию, не ту, которую показывают нам грубо какие-нибудь квасные патриоты, и не ту, которую вызывают к нам из-за моря очужеземившиеся русские, но ту, которую извлечет она из нас же и покажет таким образом, что все до единого, каких бы ни были они различных мыслей, образов воспитанья и мнений, скажут в один голос: "Это наша Россия; нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине""36.
Вернулся Гоголь в Москву около 10 сентября 1848 года. Поселился он, очевидно, в Дегтярном переулке, у С. П. Шевырева. Последний жил тогда на даче и еще в июле предлагал Гоголю у него "остановиться и расположиться на все время пребывания нашего в Сокольниках. Весь дом к твоим услугам и с садом"37.
В первые же дни Гоголь посетил Аксаковых. Об этой встрече К. Аксаков писал брату: "…Увидев его, я помнил только то, что шесть лет с лишком не видел его. Поэтому крепко обнял, так, что он долго после этого кряхтел"38. С. Т. Аксакова при свидании не было, так как он жил в Абрамцеве, приобретенном в конце 1843 года. Для московской жизни Аксаковыми еще в январе 1847 года был снят дом Рюмина в Леонтьевском переулке. Поскольку в литературе нет упоминаний о перемене адреса Аксаковыми в эти годы, можно полагать, что они продолжали здесь жить и 1848 году. Дом этот сохранился (ныне № 27 по улице Станиславского)
В этот приезд Гоголь пробыл в Москве очень недолго. Уже 12 сентября он писал: "В Москве, кроме немногих знакомых, нет почти никого. Все еще сидит по дачам и деревням… Теперь я еду в Петербург"39.
10
Около 10 октября 1848 года Гоголь вернулся в Москву и первые дни. продолжает жить у Шевырева. На всех его письмах, вплоть до 9 ноября, помечен этот адрес. Затем он переезжает к Погодину. Очевидно, желая отметить этот переезд, Погодин решает "торжественно отпраздновать день своего рождения (11 ноября) во фраках и белых галстуках"1. Присутствовали новый помощник попечителя московского учебного округа Г. А. Щербатов, П. П. Новосильцев, И. В. Киреевский и др. Но отношения Гоголя и Погодина не налаживались. Последний с раздражением записывает в своем дневнике: "Приготовление к вечеру… Гоголь испортил, и досадно"2.
4 ноября Гоголь посетил Малый театр, где давалась его пьеса "Игроки" в сопровождении двух французских водевилей. В письме к сыну Ивану С. Т. Аксаков отмечает, что Гоголь "остался доволен актерами, что большая редкость. Гоголь относит это к тому, что я читал им пиесу"3.
Зима 1848/49 года характерна большей общительностью Гоголя. Иногда он посещает и общественные места. Двоюродный брат друга Пушкина, поэта А. А. Дельвига, военный инженер А. И. Дельвиг вспоминает: "Когда уже была напечатана первая часть "Мертвых душ", я встретился с ним в Москве… в английском клубе, где мы сидели на одном диване"4. Здание, где в 1840-е годы помещался Английский клуб, занято ныне Музеем Революции СССР (улица Горького, дом № 21).
Его московские связи расширяются, он чаще бывает в гостях, но по-прежнему предпочитает круг близких знакомых. И. А. Арсеньев вспоминает о встрече с Гоголем у И. В. Капниста, тогдашнего московского гражданского губернатора: "…удалось мне видеть Гоголя в хорошем расположении духа и вздумавшим представлять в лицах разных животных из басен Крылова. Все мы были в восхищении от этого действительно замечательного impromtu, которое окончилось внезапно вследствие случайного приезда к Капнисту Михаила Николаевича Муравьева, который не был знаком с Гоголем. Капнист, знакомя Гоголя с Муравьевым, сказал: "Рекомендую вам моего доброго знакомого, хохла, как и я, Гоголя". Эта рекомендация, видимо, не пришлась по вкусу гениальному писателю, и на слова Муравьева: "Мне не случалось, кажется, сталкиваться с вами", - Гоголь очень резко ответил: "Быть может, ваше превосходительство, это для меня большое счастие, потому что я человек больной и слабый, которому вредно всякое столкновение""5. Муравьев растерялся, а Гоголь быстро уехал.