Иногда нас заставляли залезать на деревья, росшие возле казармы. Мы должны были сидеть на ветках по десять – пятнадцать минут, издавая жужжание, как цикады. Это было весело не только для сержантов, но и для нас. Помню, как Ока захохотал почти истерически и хлопнул себя по ноге, когда Ямамото жужжал на нас сквозь ветви.
– Ах так! – прорычал Змей и дал весельчаку подзатыльник. – Хорошо. Тогда, может, ты сам попробуешь?
Ока забрался по стволу, как белка, уселся рядом с Ямамото и стал стараться гудеть громче приятеля. Картина выглядела очень смешной, и всех, кто расхохотался, тоже заставили лезть на деревья. Вскоре ветви были облеплены курсантами. Вместе они стали издавать просто фантастический звук.
По мере того как базовая подготовка приближалась к концу, режим стал ослабевать. Командующий офицер хотел, чтобы мы хорошо выглядели, когда отправимся домой в отпуск. Сержанты стали почти людьми в последние несколько дней.
А Боров, которого многие из нас клялись убить, даже пригласил нескольких ребят из самой лучшей казармы к себе домой в Куре на ужин.
Это была очень странная перемена. Человек, которого мы страшно боялись, человек, на котором полностью лежала ответственность за самоубийства девяти курсантов, удостоил нас чести посетить его дом. Мы были уважаемыми гостями!
Жена Борова оказалась удивительно милой женщиной, прекрасной хозяйкой. А двое его детей – мальчик и девочка пяти и семи лет – вообще были очаровательными. Мы просидели почти два часа. Жена Ногути два раза наполняла наши тарелки едой. Это была очень странная ситуация. Боров все время любезно разговаривал, то и дело отпуская шутки. Напрасно я пытался понять его новую роль. Сегодня он казался совершенно искренним. Ни в одном его слове мне не удалось заметить ни доли сарказма или чего-то недоброго.
Говоря о наказаниях, сержант обращался к нам как к простым наблюдателям, которым никогда не приходилось испытывать ничего подобного. Аккуратно вытерев губы и прихлебывая сакэ, старший сержант доверительно сказал:
– Неприятно, что людей иногда нужно так жестоко наказывать, однако… – Он вздохнул, казалось, с вполне искренним сожалением, – у меня нет иного выхода, кроме как подчиниться командиру, а он, в свою очередь, должен подчиняться своему начальству и так далее. Представьте, что главнокомандующий недоволен командиром базы Хиро. Он его критикует. Тот становится недовольным работой младших офицеров и тоже накладывает на них взыскания. Младшие офицеры наказывают сержантов, а сержанты наказывают курсантов. Курсанты… возвращаются домой и пинают ногой собаку. Мы дружно рассмеялись.
– Конечно, наказание очень важно. Оно абсолютно необходимо. Грустно признавать, но никто из нас не рождается самураем. Не удивляйтесь. Вас учат быть самураями путем выживания в сложнейших ситуациях. Посмотрите на моих воспитанников. Крепкие они? Да, очень крепкие! Это уже не те слабаки, которые три месяца назад считали, будто я их убиваю.
Да, они ненавидят Ногути. Они хотят убить сержанта Ногути. Но они теперь сильнее врагов. Их теперь очень тяжело остановить, испугать или убить. Очень скоро они поймут, что это правда. Может, тогда Ногути уже не будет выглядеть таким ужасным.
Боров принимал нас как друзей, откровенничая с нами, и говорил словно о других людях. Страдания отошли на второй план, хотя было понятно, что впереди нас ждало гораздо больше испытаний.
Боров позвал нас на обед с определенной целью. Он хотел, чтобы мы кое-что услышали и поняли, а потом передали это своим друзьям.
Кроме этой короткой речи, сержант больше не касался вопросов подготовки. Вместо этого он заговорил о философии, поэзии и искусстве. В его доме было много книг, и Боров разглагольствовал на разные темы, поражая нас своей мудростью. Потом его жена грациозно сыграла на лютне и очаровательно спела. Это была очень старая популярная песня "Койо-ноцуки". В слабо освещенной комнате цветы на кимоно женщины, казалось, светились, а тени на ее гладкой коже стали зеленоватыми. Слегка прикрыв веки, я смотрел на линии ее щек, утонченные ноздри, следил за тем, как брови исчезают под черной челкой волос. Прищурившись еще больше, я мог разглядеть под волосами лицо, двигающиеся губы, линию шеи.
Уголком глаза я наблюдал за ребятами, сидевшими вокруг меня. Они были заворожены. Я видел, как тонкие пальцы женщины двигались по струнам инструмента. Я закрыл глаза и стал мечтать. При этом мне удалось забыть обо всех. Боров, мои друзья – все они исчезли. Я остался наедине с женщиной и сидел рядом, глядя в ее блестящие глаза. Когда песня закончилась, она медленно подняла на меня взгляд, и ее губы раскрылись. Женщина подняла руку от инструмента и коснулась моих губ.
Музыка стихла слишком быстро. Мы поклонились Борову, горячо поблагодарив его. В свою очередь, жена Ногути поклонилась нам, звонко рассмеявшись, словно маленькая девочка. Но это был смех зрелой женщины, которая смеялась не от веселья, а из вежливости. Женщина поклонилась каждому из нас, и мы вышли – с одними и теми же чувствами. Нет, она даже не узнала, как близко к ней я сидел и как она прикоснулась ко мне в тот момент, когда все остальные исчезли.
Глава 10
Короткое воссоединение
Наконец базовая подготовка закончилась. Я выдержал ее! Я прошел через все! Им не удалось сломать меня, и я гордился этим. Их психология была обычной. В последние дни наказаний стало меньше, и с сержантами у нас установились более дружеские отношения. Командующий офицер собрал нас утром перед нашим отъездом, заговорил о наших будущих обязанностях и напомнил, что теперь мы стали настоящими мужчинами. Наснаучили рукопашному бою. Мы окрепли, могли выносить боль и видели смерть. Умершие тоже сослужили хорошую службу, укрепив дух остальных, и помогли нам понять, что слабый никогда не выживает.
Когда мы собрались в последний день, над базой висел легкий туман. Пока командующий говорил, он рассеялся, и выглянуло яркое восходящее солнце. Восходящее солнце! Это было знамение. Наш командир был маленьким человечком, но его манеры говорили о мощи. Каждый его жест был выразительным и впечатляющим.
Я наблюдал за тем, как солнце плыло над ним, и в ярких лучах заблестели выполненные в виде орлов кокарда и значки на воротнике кителя. Когда он закончил свою речь, пятьдесят курсантов продекламировали Имперское предписание без единой запинки. Когда слова срывались с губ ребят, я услышал вдалеке гул самолетов. Два этих слившихся звука символизировали нашу новую приобретенную силу. Я являлся частью чего-то великого и значительного. Тогда, стоя на солнце, я знал, что Императорский путь управляет миром.
А сейчас мне предстояло возвращение в Ономити в двухдневный отпуск. Моя семья собралась на станции и с нетерпением ждала, чтобы вести меня домой.
– Тосифуми специально приезжает, чтобы с тобой встретиться! – взволнованно воскликнула Томика.
– Тосифуми! – поразился я. – Едет из Токио… чтобы встретиться со мной?
– Ну, может, твой брат поздоровается и с нами, – сказал папа, и мы все вместе рассмеялись.
Жизнь вдруг показалась слишком хорошей, чтобы быть реальностью. Целых два дня в кругу семьи, с моими родственниками и друзьями. И вернусь я в Хиро уже не зеленым новобранцем.
Наш дом никогда не выглядел таким великолепным. Стоял май, и стены сада были украшены цветущими азалиями. Зеленели горы и поля.
Прежде всего я хотел принять горячую ванну, погрузиться в нее по шею. Войдя в дом, я через несколько минут уже сидел на маленьком табурете в ванной и яростно намыливался.
– Братик, – прозвенел голос Томики, – хочешь, я потру тебе спину?
– Ага! – ответил я. Мне показалось, что сейчас был самый подходящий момент, чтобы спину мне потерла женщина. Я стал настоящим мужчиной. Когда сестра вошла, я наклонился и согнул колени, подставив ей свою спину. То, что произошло в следующий момент, стало для меня полной неожиданностью.
– Ясуо, что они сделали с твоей спиной? – вскрикнула Томика.
Я совсем забыл о следах побоев, но было приятно произвести этим впечатление на сестру.
– А, ничего особенного. Просто напоминания об одной веселой игре, которой нас научили.
Но мои раны не так-то легко было забыть. И я не очень представлял, какое впечатление произведут они на Томику. Конечно, она разволнуется, но все вышло гораздо хуже. Сестра мягко провела пальцами по моей спине и разрыдалась.
– Братик мой родной! – причитала она.
– Томика, со мной все в порядке. Все хорошо! Эти шрамы – ничто. Они меня совсем не беспокоят. Я даже ни разу не дрогнул, когда получал их!
Явная неправда в последних словах только усилила ее стенания. Слезы хлынули из глаз сестры. Она прошла в нишу и бросилась нататами, горестно оплакивая своего маленького брата.
Услышав плач, в ванную вбежала мама. Томика не могла вымолвить ни слова.
– Все хорошо, мама! – сказал я. – Она просто увидела небольшие шрамы у меня на спине.
Мама велела Томике замолчать, затем подошла и начала бережно мылить мне спину. Деревянным ковшом она зачерпнула воду из ванны и полила мою спину.
– Не горячо?
Вода была действительно горячей!
– Немножко, – ответил я.
Быстро охладить вмурованную в пол ванну было трудно, поскольку отец всегда держал воду на грани кипения. Мама положила пропитанное благовониями полотенце мне на спину и стала лить воду через него.
Когда она повернулась, чтобы уйти, я заметил и в ее глазах слезы.
– Спасибо, – поблагодарил я, но мама быстро вышла, ничего не сказав в ответ.
Смыв с себя мыло, я погрузился в другую ванну. Сначала я опустил в воду одну ступню, дал ей привыкнуть к температуре, затем опустил всю ногу. Наконец, вцепившись в края, я медленно погрузился весь, стал часто дышать сквозь зубы, когда вода коснулась моей исполосованной спины, и с довольным фырканьем лег. Боль ушла, и тепло становилось все более успокаивающим и блаженным. Ни разу за три месяца я так не расслаблялся. Даже в ту холодную ночь под душем вместе с Окой и Ямамото.
Во время отпуска мне хотелось сделать так много, но сейчас ванна была настоящим лекарством и буквально не выпускала меня. Казалось, она растворяла всю боль, накопившуюся во мне за три месяца, и в то же время навевала усталость. Я с трудом поднялся из воды, вытерся насухо полотенцем, надел кимоно, тапочки и поднялся в свою комнату. Некоторое время я смотрел из окна на горы. Прохладный ветерок приятно обдувал лицо и грудь. Мои глаза закрывались. Горы померкли. Я с трудом заполз на свой хлопчатый матрац, и меня охватил неодолимый сон.
Когда я проснулся, солнце уже начинало садиться, освещая комнату янтарными лучами. Некоторое время я лежал, моргая, и никак не мог сообразить, где нахожусь. Затем дверь скрипнула и слегка приоткрылась. Из тех двоих, что шептались на пороге, одна точно была Томика, но кто пришел вместе с ней? Я вскочил и закричал:
– Тосифуми! Ты приехал! Прямо из Токио!
Присев передо мной на корточки, брат потрепал меня за волосы.
– Привет, монах, – улыбнулся он, указав на мои постриженные волосы. – Ты изменился! Почти мужчина!
Последнее замечание мне не очень понравилось, но я улыбнулся в ответ. Сколько же мы с Тосифуми не виделись! Он уже не был похож на того мальчика, который до войны боролся и прыгал с нашим братом Сигэру. Благородный и привлекательный, Тосифуми теперь удивительно походил на отца. Даже сединой, которая была большой редкостью для японца его возраста.
Брат спустился вниз, а я стал одеваться. Часа через два из Иносимы приехали дядя и тетя. Да, мое возвращение стало настоящим событием. Несмотря на все увеличивавшийся дефицит еды, мама и Томика устроили настоящее пиршество с моими любимыми деликатесами. Как я был тронут такой теплой заботой. К 1944 году снабжение продуктами резко ограничили, и даже рис было трудно достать. Накануне мама и Томика ходили за несколько миль в деревню, чтобы купить у крестьян отборного риса. Этот отборный товар хозяин не продал просто за деньги. Томике пришлось пожертвовать своим красивым дорогим кимоно, которое было частью ее приданого. Взвалив на спину тяжелые мешки, они отправились домой.
Я был им очень благодарен за такое искреннее проявление любви. Когда во время ужина я напомнил о жертве сестры, Томика улыбнулась и ответила:
– Ничего, ничего. К тому времени, когда кто-то возьмет меня в жены, у меня будет сто таких кимоно.
– Ну-ну! – засмеялся Тосифуми. – Многие мужчины хотели бы получить такую жену. Только подожди!
Томика улыбнулась, но взгляд ее стал серьезным, когда она опустила глаза и сказала:
– Мне двадцать шесть лет.
– В свое время у Томики будет муж, – заявил папа. – Когда мы найдем достойного мужчину с подобающим положением в обществе. А об этом лизоблюде я даже говорить не хочу. Как там его зовут?
– Тебе обязательно надо унижать дочь перед родственниками? – с укоризной произнесла мама.
Томика встала и, пряча покрасневшее лицо, быстро направилась к двери.
– Вернись! – приказал отец. – Не надо быть такой обидчивой!
Томика вернулась и села, покорно глядя в пол.
– А где Рэйко? – спросил я.
– Мы… нам пришлось ее отпустить, – ответила мама и улыбнулась моим дяде и тете. – Держать прислугу – лишние затраты. Я хотела сказать, это глупо во время войны, когда в доме сейчас живут всего три человека.
– Ясуо, – сказал дядя, – поведай нам о своих успехах. Как тебе понравилась подготовка в армии?
До самого вечера мы говорили о моей подготовке, о том, как лечил зубы Тосифуми, но в основном слушали, как дядя и отец вспоминали о своей военной службе.
Вечером, когда родственники ушли, ко мне заглянул Тацуно. За три месяца приятель написал мне два письма, и ни на одно я не ответил. Конечно, у меня не было для этого времени, но короткую записку послать я мог. Просто каждый раз, когда я брался за перо, что-то меня останавливало. Я не хотел, чтобы Тацуно попал на базу Хиро.
Но мой приятель все равно вскоре должен был оказаться там. Это произошло бы месяцем раньше, если бы во время учебного полета на планере он не порвал связки руки. В Тацуно было что-то трогательное и нежное. При мысли о том, через какие испытания ему вскоре предстояло пройти, я испытывал боль. Он чем-то напоминал Миягаму, который нашел выход, повесившись в уборной.
Из-за этого и потому что теперь у меня за спиной был кое-какой армейский опыт, я дал Тацуно несколько советов:
– Будет очень трудно, но запомни: самые тяжелые – первые два месяца. Ни в коем случае не уклоняйся, когда они первый раз начнут бить тебя битой… Не проявляй неуважения к сержантам… Не делай ничего, что может привлечь к тебе внимание. Просто будь одним среди многих. Как у тебя с выносливостью? Можешь пробежать ускоренным маршем хотя бы три мили? Тогда тебе следует начать набирать форму за несколько дней до отъезда на базу. Тогда тебя будут не так сильно бить. Когда через две недели к тебе приедут родственники, убедись, что твоя мама не привезла с собой ничего съестного. Скажи об этом остальным ребятам в казарме. Иначе вы будете ползать вокруг казармы, получать удары в лицо и… – Я остановился.
Тацуно выглядел уже не очень веселым. Он натянуто улыбнулся:
– Звучит забавно.
– Все не так плохо, Тацуно-кун! – Я обнял его за плечи. – В летной школе нас, видимо, ждут более серьезные наказания, чем тебя, и…
– Ясуо, – перебил он меня, – помнишь, как мы часто мечтали летать вместе, стать истребителями в одной эскадрилье?
Я кивнул.
– Теперь это трудно представить. Ты так далеко впереди меня. Сомневаюсь, что нам когда-нибудь придется летать вместе. Я знаю, что ты станешь истребителем, но что касается меня… не знаю. Я чувствую себя смешным. А сейчас… – Тацуно покачал головой, его голос стал хриплым, – сейчас я боюсь. Ты… ты единственный человек, которому я сказал это, Ясуо.
Я посмотрел ему прямо в глаза:
– Слушай, думаешь, я чувствовал что-то другое всего три месяца назад? Конечно, я не говорил всем и каждому, как мне страшно. Но я боялся, очень боялся! Так происходит с каждым, кто туда попадает. Не важно, кто он. Просто, между нами говоря, человек боится. Когда заглядываешь в будущее, три месяца базовой подготовки кажутся очень большим сроком, но когда оглядываешься назад, они уже не кажутся такими длинными.
– Сейчас я завидую тебе, – сказал Тацуно и посмотрел на царапину на моем подбородке.
– Да, – признался я, – но посмотри на вещи по-другому. Три месяца базовой подготовки, потом полгода в летной школе. Да, это кажется очень большим сроком. Но когда мы выходим оттуда, когда мы взлетаем, несколько месяцев уже не имеют значения. Только подумай, за год мы оба станем истребителями… и, может быть, будем летать вместе.
– Я надеюсь.
– Не унывай. – Я толкнул приятеля. – Мы же друзья?
Тацуно задумчиво кивнул и сказал:
– Наверное, я пойду.
– Встретимся утром! – весело воскликнул я. – Хочу зайти ненадолго в школу.
Неожиданное внимание со стороны семьи, родственников и друзей льстило мне, и я очень быстро почувствовал себя героем. В первый же день своего пребывания дома я высказал все патриотические лозунги, которых от меня ожидали. Я казался себе уверенным, отважным и теперь смотрел на все ужасы базовой подготовки совсем по-другому. Поздним вечером после долгого разговора с отцом и Тосифуми я отправился спать воодушевленным и гордым.
На следующее утро мы с Тацуно отправились школу. Меня приветствовали так, словно я уже совершил великие подвиги. Каждый день перед уроками в большом зале устраивались общие собрания. При моем появлении преподаватели обошлись без вступительных речей и попросили меня обратиться к ученикам. Мысль о том, что сейчаснужно будет что-то говорить, ужасно меня испугала, но несколько настойчивых учителей под громогласные аплодисменты ребят подтолкнули меня вперед.
К своему удивлению, говорил я спокойно, и речь моя длилась около пятнадцати минут. Я лишь слегка коснулся темы тренировок и ни разу не упомянул о Борове, "тайко бинта", побегах с базы или самоубийствах. О таких вещах просто не говорят перед широкой аудиторией. Вместо этого я описал сложности боевой подготовки и рассказал о занятиях в классах. Я говорил о священном наследии сынов Японии, о нашем будущем и о долге всех здоровых юношей. В заключение под громогласные аплодисменты я поклонился.
Затем слово взял старый директор нашей школы Хори-сан. Он был краток:
– Наша школа удостоена великой чести и горда тем, что в ее стенах воспитывался такой замечательный молодой человек. Мы с интересом будем следить за его дальнейшими достижениями и ликовать, когда он продолжит почетную службу нашему императору и родине. Может быть, многие из вас, кто сидит здесь сейчас, вскоре тоже пойдут его путем.
Я покинул школу Ономити, на зная, что увижу ее в следующий раз при совершенно других обстоятельствах.