Он был совсем молодой, невысокий, с квадратной головой, среднего телосложения, - но совершенно был не готов к бою. Темноволосый парень, сопровождавший его, был постарше, американец. Он тоже курил.
- Там было страшновато, - сказал он.
- Что ты хочешь делать? - спросил меня Патрик. Несмотря на весь разбавленный джин, что я успел потребить, мне не нравилось, как он пытался меня втянуть в это дело.
Пока мы разговаривали, со стороны входа нахлынула толпа. Белокурый австралиец тут же был окружен японцами в кожных куртках и с дредами. Это собралась вся мощь банды. Мы все были окружены бурлящей массой тел. Я попытался прорваться к австралийцу, которого толкали в сторону двери. "Что происходит?", - орал я. Члены банды теснились позади. Я повернулся к Патрику: "Подвинься, пропусти их, уйди с дороги!" Это была страна ножей, самый плохой вариант - это оказаться среди людей с ножами. "Всегда дерись, имея позади стену", - говаривал Крис. Мы были окружены в темном клубе безымянными головорезами. Нет ничего сложного кому-нибудь пырнуть тебя ножом и свалить. Со всей толкотней и дикими плясками, они скорее всего не найдут твое тело, пока не примутся за уборку на следующее утро. Патрик пытался говорить с пятью людьми одновременно. Я дернул его за плечо и мы вырвались из толпы вокруг австралийца. Мы увидели его беспомощное лицо, бледное и испуганное, исчезающее в двери, когда его вынесла волна членов банды. И он тут же исчез, а дверь с грохотом захлопнулась. Клуб вдруг показался пустым и мирным, но дверь, массивная и захлопнутая, таращилась на нас с упреком.
Вернувшись за стол, мы объяснили, что случилось. Девушки сказали: "Это ужасно." Ни у кого не возникло предложений.
- Что там с ним будет? - спросил я Патрика.
- Наваляют, возможно.
- Но мы ж не знаем, так?
- Нет.
- Надо было дать им его забрать, - сказал я, чувствуя гораздо меньше невмешательства, чем это прозвучало. - Надо было дать им его забрать. Мы ничего не могли поделать. Нас вполне могли прирезать в этой суматохе.
Патрик прикурил еще одну сигарету и спокойно глотнул джина.
"Что мы собираемся делать? - спросил я. Я огляделся вокруг. По клубу было рассеяно около четырех или пяти иностранцев. - Мы могли бы заручиться поддержкой. Сформировать отряд гайдзин."
Патрик посмотрел вокруг и потом на меня. Я знал, о чем он думал. Я тренировался каждый день уже пять месяцев. Для чего я тренировался? Для чего? Для этого. Вот к чему все пришло.
"Меня это не слишком радует", - сказал я.
"Да ладно, - сказал Патрик. - Он там один, сам по себе. Мы должны что-то сделать."
Мы подошли к американцу, парню, который пробил себе путь обратно в клуб вместе с испуганным австралийцем.
"Мы думаем помочь твоему другу", - сказал я.
Американец казалось, нервничал. "Он не мой друг, нет. Я о том, что только встретил его, когда был там снаружи. Я его практически не знаю".
"Ты нам поможешь?" - спросил Патрик, наклоняясь над ним.
Американец быстро взглянул вверх. "Нет, я же говорю, я не знаю парня. Правда не знаю. Извините."
Мы пошли к столу, где два иностранца разговаривали и пили пиво. Они были примерно моего возраста или немного старше. Я повторил просьбу. Один, англичанин, ответил. Он растягивал слова и судя по всему был пьян: "Меня не парит, понятно? Я пришел сюда тихо выпить и остальное меня не парит". Он взглянул в поисках поддержки на своего друга, который носил каплевидные очки. Друг отвел глаза.
"Это, блять, не наше дело, - продолжил англичанин. - Я видел тех ребят. От них, блять, одни проблемы, - он неловко глотнул пива из бутылки. - И мне плевать."
Я отвернулся.
- Мы теряем время, - сказал я
- Значит, остаемся только мы.
- Похоже на то.
Я открыл большую деревянную дверь клуба с загробным предчувствием, которое в тот момент, неожиданно затмилось необычным чувством любопытства. Ни капли страха, только невероятное любопытство. Что мы увидим наверху этой лестницы? Что мы будем делать?
Мы поднялись по ступенькам и ступили на многолюдную освещенную улицу. Банда и ее тени окружили нашего австралийского друга. Его лицо было покрыто розовыми пятнами, и его пихали вперед-назад, насмехаясь перед тем как толкнуть его на землю и обработать ногами.
Мы плыли через двадцать или тридцать человек, которые окружали испуганное лицо. Я, словно впервые, обратил внимание на то, каким Патрик был высоким, высоким и расслабленным в униформе учителя Английского - брюках и рубашке.
Лидер банды, главный герой, чья рука пихала несопротивляющегося австралийца назад, носил дреды и шерстяную растаманскую шапочку. Он выглядел оскорбленным.
Не планируя и не советуясь, Патрик тронул японского расту за плечо, вызвав направленный вверх интерес у мужчины, как мне показалось, моложе лет тридцати. У него было несколько неряшливых волосков, произрастающих из подбородка, как у женщины-атлетки, сидящей на стероидах.
В тот самый момент, в нерепетированном отвлекающем танце, я обхватил своей рукой трясущиеся плечи австралийца. "Пора домой", - сказал я голосом, который отложился у меня в памяти на несколько тонов ниже моей обычной речи. "Но они меня не пустят", - пробормотал он. Патрик, с ниспосланным с небес озарением, на которое способны только самые невозмутимые люди, показал глазами на красно-желто-зеленый ямайский значок на отвороте кожаной безрукавки японского расты. "Тебе нравится регги, - начал он на необычно медленном английском. - Мне тоже нравится регги." Растоподобный настороженно смотрел на говорящего с самим собой хладнокровного англичанина. "Мне нравится регги, - повторил Патрик, - а регги о мире."
Где угодно на земле этой фразой он скорее всего схлопотал бы по роже. Но Япония была другой страной. "Мир" - сильное слово в Японии.
Все теперь замерло как в стоп-кадре и я больше ничего не слышал, так как шел медленно, очень медленно, заставляя себя едва двигаться и точно НЕ БЕЖАТЬ, по-братски придерживая австралийца за плечи, в сторону стоянки такси, находившейся где-то в тридцати пяти метрах, на Т-образном перекрестка нашей дороги с большей улицей. Там стояла обычная бесконечная очередь из посетителей ночных клубов, ожидающих редкие такси у столба с бетонным основанием. Ночь была темной и мои глаза, шея и затылок горели. Мне отчаянно хотелось оглянуться, посмотреть, разрушено ли заклинание Патрика, высвободилась ли орда и готовится ли она напасть на меня со складными ножами и бритвами. Но я не оглянулся. Я был Орфеем, спасающимся Орфеем - таким, каким он должен был быть.
Такси появилось как в замедленной съемке, когда мы приблизились к началу очереди. Среди множественных протестов ожидающих, я схватился за дверь, распахнув ее и тем самым препятствуя посадке честных стоящих в очереди, рявкнув теперь уже на маленького австралийца, чтоб он влез и ехал. Чудом непонятно откуда опять объявилась его подружка. Длинноногая, признательная, она поблагодарила меня восемь раз до того, как я захлопнул дверь и позволил себе завопить: "Езжай-езжай!" И правда это было слишком возбуждающе. Возмущающейся очереди к такси не существовало.
Я пошел назад, раздумывая, в сторону возвышающегося вдали Патрика, теперь стоящего в стороне и углубившегося в разговор с главарем. Я остановился, не желая мешать их разговору. Не следует торопить - это все, что я знал.
"Я виноватый, я очень виноватый. Спасибо, Я виноватый", - приговаривал главарь, который чудесным образом был обращен под влиянием Патрикова спокойствия. Японец сменил свое отношение, причем искренне.
"Я виноватый, - повторил он. - Я виноватый. Очень виноватый."
Мы говорили втроем, ведя общий и примирительный разговор настолько долго, насколько мне хватило сил, Патрик по-отечески держал в своей руке руку Расты, их дружба стала нерушимой, банда растворилась, ночь опустела и очистилась снова, заметил я перед тем, как направиться обратно в райский ночной клуб. Я не имел понятия о времени.
Пиво, которым нас угостил новый друг Патрика, прибыло на наш стол и время от времени лидер, когда-то воинственный, но теперь совершенно мирный, подошел, чтобы повторить свое самообличительное извинение. Эти отношения, на мой взгляд, имели весьма ограниченные перспективы.
"Расскажи девушкам, что произошло", - сказал я Патрику, но версии Патрика нужен был я в качестве суфлера, что путало рассказ. Я мог сказать, что этот эпизод не значил для него так много, как для меня. Я предположил, что несколько месяцев спустя ему, вероятно, придется напоминать, что все это было на самом деле. Таким уж он был.
В ночном клубе прозвучал некий звук, словно сигнал к месту сбора у парома через пролив, грохочущий звук, означавший, что ночь подошла к концу. Мы с трудом вылезли в предрассветный мрак, и побрели через туман, пока не оказались в круглосуточном кафе. Я склонил голову для приятного сна, на своем подносе среди оберток. Когда я проснулся, никого не было, кроме Сары.
- Тебе нужно в школу, то есть на работу сегодня? - спросил я.
- Нет, - ответила она.
- Мы должны пойти в парк и съесть пончики там, - сказал я.
На пути к станции мы встретили двойника Сида Вишеса, который затеял заварушку, глупого маленького самоуверенного хама. Я приветствовал его словно брата, которого не видел много лет и увлек его в приятельскую беседу. Он попросил пончик. "Купи себе сам, - сказал я, - эти для меня." Я сказал это смеясь и в то же время с некоторым удивлением - почему я разговаривал с этим японским мальчиком-панком.
Парк Йойоги был пуст за исключением бегунов, появляющихся из тумана как хрустящие галькой приведения. Мы сидели на скамейках для пикника со столом. Я взял на себя смелость поцеловать Сару. Мы целовались в течение приятно долгого времени, прерываясь периодически, чтобы отдышаться. Когда мы съели пончики и вдоволь нацеловались, мы отправились обратно к станции.
- Почему ты поцеловал меня? - спросила она.
- Я почувствовал, что так нужно.
Это звучало необоснованно.
- Я почувствовал, что сделать это будет правильным. Утром в парке. В это туманное утро.
- Того, кто много целуется, в Японии мы называем kissama, - сказала она серьезно.
В парке Йойоги блуждала бездомная домашняя птица, это отвлекло меня на некоторое время.
- Поехали в гостиницу и снимем всю нашу одежду, - смело предложил я.
- Возможно, как-нибудь, - сказала она, улыбаясь. - Но не сейчас.
Мы шли в тишине. У входа в подземку я сказал "до свидания" Саре. Она сказала, что позвонит.
Я повернулся и пошел обратно по улице Харадзюку к Шибуя. Крошечные улицы были полны чудес в то утро. Магазин по обработке древесины, в котором солнце поймало единственным лучом света спешащие частицы пыли. Кот с колокольчиком, который звонил, когда тот бежал. Кофеварка, которая играла глупую мелодию пока я ждал свой кофе, капающий по капле. Монета в 100 йен на полу, которая обеспечила меня достаточным количеством денег, чтобы купить утреннюю газету. Чудеса.
На следующий день объявился Бэн. Он очень стеснялся того, что исчез вместе с девушкой. Он был очень романтичным в отношении женщин и не хотел, чтобы я подумал, что он был помешан на сексе или что-то подобное. Я сказал ему о моем приключении и на протяжении всего рассказа он ждал, что я скажу, как я сломал челюсть одному парню и дал коленом по роже другому. "Дело не в этом, - сказал я, - Патрик показал мне, что важнее всего расслабленность. Расслабленность в сочетании с бдительностью - это главное."
Это был воскресный вечер. Мои колени все еще были в отвратительном состоянии. Мысль о том, что я добровольно придавлю всем своим весом две открытые раны на коленях, приводила в уныние, не сказать хуже. Впервые я серьезно задумался о том, чтобы бросить курс. К тому времени я стал одержим идеей о том, чтобы доводить все до логического конца, но дело выглядело мрачно, совсем не радужно. И еще маячила специальная летняя "тяжелая" тренировка ранним утром. Приключение предыдущей ночи было всего лишь отвлечением. Это была реальность, и я не знал, сколько еще могу выдержать. Я хлебнул из бутылки "Дикой Индейки", чтобы немного забыться. Бэн потянулся за бутылкой.
- Ты же не любишь виски, - сказал я.
- Люблю, - сказал он с хитрым видом. У Бэна был инстинкт туриста хватать все, что выглядит бесплатным.
- Когда оно закончится, оно закончится, - сказал я нравоучительно. - И тогда нам останется только разделить боль друг друга. Дай сюда.
Сара не звонила, но, возможно, я был сбит с толку этим обещанием. Теплота от выпитого виски начинала давать о себе знать.
"Ты не знаешь, сколько стоит эта дрянь?" - спросил я Бена.
Телефон зазвонил.
Это была не Сара. Это был Пол. Странное бредовое чувство пришло ко мне.
Пол говорил официальным тоном.
- Есть плохие новости. Канчо-сенсей умер. Он скончался сегодня рано утром. Нельзя сказать, что мы не ожидали этого раньше или позже, но это до сих пор шок.
- Да, - я придал своему голосу обеспокоенности. - Как ужасно, я имею в виду, какое жуткое дело.
- Да, ну, такое случается. Додзё будет закрыто, конечно, на неделю. От сеншусеев ожидается посещение похорон в четверг.
Я еще несколько раз выразил соболезнования и отключил телефон. Я сделал победный удар кулаком в воздух. Потом проверил, что телефонная трубка лежит на телефоне.
- Да! - заорал я. - Да! Да! Да!
- Он умер, правда? - сказал Бэн.
- Да! Да! Да!
- Сколько дней отдыха?
- Одна целая чудесная… неделя! Да!
Мы схватили друг друга и закружились в победном танце по кухне.
- Время выпить еще виски.
- Не виски - неси шампанское!
Драка на похоронах
"Только три вещи должны заботить верного слугу. Это воля Господина, его собственная жизненная сила и обстоятельства его смерти."
Хагакурэ
Я прошел мимо фонаря Канчо по пути на станцию. Возможно, с годами здесь должна быть прикреплена табличка во славу жизни великого мастера боевых искусств. Хотя и много путешествовал за свою жизнь, он родился в 1916 году именно в том же районе, где и умер через семьдесят девять лет. Его отец был состоятельным доктором и в собственном доме построил додзё, чтобы местные люди могли там заниматься дзюдо. Доджо назвали Ёшинкан, что означало "место культивации духа".
Канчо ценил семейный подход, поэтому, когда он основал собственное додзё и начал обучать полицейских и мирных граждан смертоносному искусству, которое он знал, он продолжил использовать название Ёшинкан. В течение почти четырех десятилетий он продолжал учить, и теперь, когда он умер, никто достаточно не представлял, кто получит мантию мастера. Канчо не оставил никаких конкретных распоряжений, так что выстраивалась борьба за власть, в основном между Чида-сенсеем и сыном Канчо, Шиодой-младшим. Я знал, что на похоронах ведущие учителя предстанут перед миром единым фронтом, но уже после в додзё пошли слухи о возможном расколе на две фракции.
Стоял жаркий день для похорон, "34 градуса по Цельсию" - неоном возвещал цифровой термометр на возвышающемся около станции здании, а все еще было 9 утра. Мой черный костюм установленного образца был шерстяным, и в подмышках уже промок литрами пота. Я потел так сильно, что не было смысла снимать пиджак - к чему показывать неудобство?
От станции до похоронного храма мальчики-школьники в традиционных черных пальто с прусскими воротниками и нарукавными повязками стояли через каждые несколько метров, чтобы направлять постоянный поток скорбящих. Иностранные сеншусеи в ожидании инструкций сбились в тесную группу перед синтоистским храмом. Храм представлял собой большую, усыпанную гравием территорию, заполненную пагодоподобными постройками с одним большим нарядным деревянным строением, где воздавались последние почести. В том числе и денежные, на сеншусеев была рассчитана сумма в размере двух тысяч йен с человека, от более обеспеченных ожидалась большая сумма. Крошечный ученик, Фуджитоми, утонувший в огромном черном костюме, направил нас к скоплению белых навесов, где проходил сбор денег. Полицейские были призваны в качестве похоронных церемониймейстеров. Они пришли в своей униформе и находились в распоряжении Оямады. Иностранные сеншусеи не имели обязанностей, в ответственный момент никто не хотел, чтобы сборище гайдзин испортило все дело. В Японии недопонимания боятся больше всего; исключение иностранцев происходит не от неприязни, а из патологического страха возможного недопонимания и чрезмерного воображения о последствиях такого недопонимания.
По моим подсчетам похороны были по крайней мере дешевле свадьбы. Гость на японской свадьбе мог распрощаться с пятью тысячами йен минимум, а если он претендовал на звание близкого друга, то сумма уже приближалась к двадцати или тридцати тысячам, то есть двум или трем сотням долларов. Приглашение на свадьбу в Японии, как и где-либо еще, очевидная радость, прячущая опасное жало в своем хвосте. В японском языке есть слово, которое используется для всех подобных щекотливых общественных обязанностей, особенно тех, которые задуманы как удовольствие, но заканчиваются весьма болезненно, как выпивание с начальником после работы и вынужденная покупка шоколада для коллег на день Св. Валентина. Это слово - мендокусай, наиболее полезное слово в изучении страны, ведь оно воплощает всю культурную концепцию Японии.
Полу было поручено организовать иностранных сеншусеев. Он, как я заметил, был в потрепанном коричневом костюме и с подбитым глазом. Фингал заметили все, но никто не мог добиться от него больше чем "упал с велосипеда" - Пол был слишком шустрым, чтобы это было похоже на правду. Объявились и остальные иностранные инструкторы. Все были одеты в никуда не годные, плохо сидящие костюмы. Что же тут происходит? Японцы, все до одного, были облачены в безупречное похоронно-черное. Иностранные сеншусеи тоже были опрятно одеты. Рэм был снова в моем темно-синем костюме. У Адама не было пиджака, но ему удалось занять его на время, когда мы проходили по одному мимо гроба, как это бывает, когда прощаются с мировыми вождями и тиранами.
Нас созвал Толстяк, чтобы к нам обратился Пол.
"У нас небольшая проблема, - сказал Пол. - Она." Он кивнул в сторону Долорес, которая стояла возле входа в храм.