Чтобы вполне исчерпать эту грустную тему, позволю себе упомянуть, что бежали одиночным порядком, а также группами, в ночь же на 28 ноября 1920 г. дезертировало сразу 15 офицеров и 22 всадника так называемой офицерской сотни 2-го Анненковского полка, во главе с временно командовавшим полком подъесаулом Царегородцевым. Барону доложили на рассвете. Он вскочил на коня и помчался в Анненковский полк.
"Почему Вы не убежали?", - резко обратился он к начальнику пулеметной команды поручику Аргентову. "Пулеметы целы?"- "Так точно, Ваше Превосходительство" - "Вы хорошо в этом убеждены?", - допытывался барон. "Так точно", - еще тверже доложил пулеметный офицер. "Замки где?" - "Как всегда - у меня под подушкой". - "Покажите!" Генерал пересчитал замки и тщательно осмотрел пулеметы.
Вдруг взгляд его нацелился на растрепанную фигуру есаула Макеева, так неудачно для себя выскочившего на шум из палатки. "Ты почему не убежал?", - налетел на него барон. "Я… Я проспал, Ваше Превосходительство", - пролепетал Макеев, и тотчас же бык награжден несколькими крепкими ударами.
Разряженный этой вспышкой, Унгерн вернулся к своей юрте и застыл у костра. Из его глаз катились слезы, ручейками сбегавшие вдоль щек… Но не долго предавался барон этому настроению. Глаза его просохли сами собой и приняли обычный оттенок холодного колодца, в который страшно заглянуть. Он принял решение. "Позвать Найден-гуна!", - бросил он в пространство. Через несколько минут к нему уже подходил развалистой походкой природного конника вызванный князь - разбойник. А спустя полчаса вдогонку за беглецами поскакало две сотни чахар на уртонских лошадях.
Дня через два, когда тема о Царегородцеве и его спутниках, казалось, была исчерпана до конца, она снова приобрела злободневность в связи с тем, что чахары вернулись из погони и - не с пустыми руками: привезли три кожаных мешка голов, да трех добровольно сдавшихся офицеров.
Несмотря на поздний час, барон осмотрел у костра каждую доставленную ему голову и пересчитал их, чтобы не внушавшие ему доверия разбойники не подсунули ему фальшивки в корыстных целях. Известно было, что чахары не любят утруждать себя продолжительной скачкой и неохотно идут на риск. Но в данном случае все обстояло честно, и барон приказал головы сжечь. Чахары со звериной хитростью захватили Царегородцева и его людей ночью во время сна. Двум офицерам этой группы удалось спастись в поднявшейся суматохе, остальные же безголовыми трупами легли на окровавленном снегу, затоптанном сотнями ног. Там нашли упокоение не только лишь убитые в скачке, но и четверо обезоруженных в борьбе.
Кто этот Найден-гун и откуда он появился на Тэрэлдже? С отрядом подвластных ему харачин и чахар он служил у китайцев и нес охрану крупного земледельческого района реки Хары (в 140 верстах к северу от Урги). Вероятно, Найден-гун должен был охранять китайские фирмы, как тогда назывались богатейшие заимки на реке Харе, от нападения на них унгерновцев. Вместо этого, в середине ноября он переметнулся со своими молодцами на службу к барону. Князь этот не в первый уже раз работал с русскими. Он служил под начальством достаточно известного в Забайкалье Фушенги в Даурии, в 3-м Хамарском полку Азиатской конной дивизии барона Унгерна; участвовал в восстании против русских, поднятом там Фушенгой летом 1919 г. (в отсутствие барона), а затем влился в состав Монголо-бурятской конной дивизии генерала Левицкого, стоявшей в Верхнеудинске.
В феврале 1920 г. чахары Найден-гуна предательски убили на льду Гусиного озера всех русских офицеров отряда и начальника своей дивизии (из мести за Фушенгу), после чего ушли к китайцам в Монголию. Вместе с теми 80 чахарами, которые вышли с бароном из Даурии, у Найден-гуна (получившего титул вана за взятие Урги) образовался дивизион из трех сотен. Для русских офицеров чахарские сотни обратились в своего рода дисциплинарный дивизион. В эту воинскую часть, сформированную из полудикарей, барон ссылал провинившихся офицеров на положение рядовых всадников.
В самый, как казалось бы, критический момент у барона стали завязываться дружественные сношения с монголами, начавшими проявлять симпатии к пришельцам, в которых они угадывали своих освободителей от ненавистного китайского ига. Первые монголы прибыли в унгерновский лагерь во второй половине ноября месяца 1920 г. С этого времени они стали приезжать со спекулятивными целями, а именно пригоняли рогатый скот и лошадей, привозили юрты, одежду и съестные припасы. Но требовали они при этом поистине чудовищные цены. Круг, например, мороженого молока (не более 6–7 бутылок) расценивался в 5 рублей; в такой же цене шла горсточка табаку, вмещающаяся в спичечную коробку; за пару самодельных сапог, так называемых унтов, монголы требовали 20 рублей; немудреная шуба из овчины шла за 50–60 рублей… И это за полноценную золотую валюту! Не обращая внимания на явно грабительский ее характер, барон покровительствовал монгольской торговле, потому что считал большим шагом вперед одно то обстоятельство, что монголы не только не бегут от него, а так или иначе пытаются сблизится.
Первым из числа знатных монголов приехал к барону Дугар-Мэрэн (слово "мэрэн" означает военный чин, равный должности командира полка, согласно еще, может быть, чингисхановской организации). Через Дутара быстро завязались сношения с князьями северо-восточных хошунов Цэцэнханского аймака. Со свойственной ему практической смекалкой и предприимчивостью, Унгерн не замедлил широко пользовать в своих целях это благоприятное обстоятельство. Он без промедления поскакал в Бревен-хийд (250 верст на северо-восток от Урги) для личных переговоров с виднейшими духовными и светскими феодалами северо-восточной Монголии.
На этом политическом свидании собравшиеся для совещания феодалы изъявили готовность признать Унгерна тем вождем, на котором лежит историческая задача по восстановлению былой независимости Монголии от Китая. Этим самым определилась весьма выигрышная позиция барона. Вскоре после съезда князей в Бревен-хийде барон получил возможность осторожно сносится с самим Богдо-гэгэном. Последний одобрил идею бревенхийдских князей и тайно (ведь он жил пленником в своей резиденции) принялся рассылать по хошунам Внешней Монголии свои приказы об оказании полного содействия барону Унгерну во всем, что тому потребовалось бы для войны с китайцами.
Почти одновременно с приездом Дугар-Мэрэна, а этот момент является поворотным в сторону грядущего успеха, унгерновцы отбили у китайских солдат 800 казенных лошадей, пасшихся на вершине реки Барун-Тэрэлдж. Табун пришелся как нельзя более кстати, потому что отряд испытывал острую нужду в монгольских лошадях. В начале декабря ряды унгерновцев стали пополнятся монголами, мобилизированными в помощь Унгерну. Часть монголов, около ста человек, прибыла с винтовками русского образца.
Теперь в лагере не было уже места унынию. В сотнях кипела работа по строевой подготовке новых отрядников. Нелегкая это была задача - сколачивание воинских частей из такого материала! Монголы изводили обучающих своей малоподвижностью в пешем строю и, вообще, органической неспособностью к чрезвычайно необходимой на войне расторопности, а также и рабским, бессмысленным преклонением перед русскими нойонами (начальниками).
Новый благоприятный ветер принес много хорошего для бароновцев. Вместе с отрядами монголов хошунные власти посылали скот для питания своих цириков (солдат). С того времени мясной скот для нас поступал регулярно и сдавался в интендантство по сходным ценам, вследствие чего представилась барону возможность установить твердые уже цифры мясного порциона. Он определил, что русские, мусульмане, буряты и японская сотня получают по 4 фунта мяса в день, если не выдавалась мука для лепешек, и по 2 с половиной фунта, когда интендантство имело возможность порадовать нас мукой. Монголам же давалось по 7 фунтов мяса в день на каждого, потому что они не знакомы с другими предметами питания и имеют счастливую способность поглощать его в ужасающем количестве. Любопытно отметить, что барон разрешал выпекать хлеб в продолжении всего времени пребывания в Монголии. Этой мерой он желал исподволь приучить людей к самой рациональной в данной стране системе питания, потому что мука в те годы считалась у номадов предметом большой роскоши.
Из лагеря на р. Барун-Тэрэлдж Унгерн выслал две "заставы богатырские": сотне Хоботова приказано было притаиться возле калганского тракта, а сотне Янкова - держать под своим контролем тракт на Маньчжурию. Южнее же Хоботова в Гоби рыскали наши служивые чахары. С того времени Урга сообщалась в внешним миром или по Улясутайскому тракту на запад, или же через Троицкосавск. Как большие праздники расценивались у нас дни, когда заставы присылали в отряд какой-нибудь перехваченный ими караван с такими, например, приятными грузами, как мука, сахар, соль, белье или обувь. Добыча распределялась интендантом между всеми чинами отряда; вьючные верблюды поступали в обоз.
Глава VII
Полтора месяца унгерновцы находились в районе, удаленном на 30–35 верст от Урги, меняя время от времени стоянку, в зависимости от корма для лошадей. 10 декабря 1920 г. в отряд влилась сводная оренбургско-забайкальская сотня из 120 казаков при 15 офицерах. Привел ее войсковой старшина Архипов. Во второй половине декабря барон начал проявлять активность, выразившуюся в ряде нападений на китайские гарнизоны. Самыми крупными из экспедиций подобного рода являлись поход в населенные пункты, лежащие на Троицкосавском тракте: набеги на д. Мандал (40 верст к северу от Урги), а также на угольные копи Найлаха (25 верст к востоку от Урги). В Найлаху, например, ходил довольно значительный отряд, состоявший из 4 сотен при 2 орудиях. Унгерновцы разгромили на копях батальон китайцев и через сутки без потерь возвратились на общий бивак.
В описываемый период Унгерн не имел еще налаженных сношений с внешним миром. Монголы доставляли ему лишь сведения случайного характера. Барона чрезвычайно интересовало положение в Забайкалье и Маньчжурии; информацию, идущую из этих областей, он оплачивал исключительной щедростью. Унгерн пытался связать свой лагерь с Хайларом (1300–1400 верст). Его бичиги (письма), снабженные птичьими перьями, в знак величайшей спешности, отсылались по уртонской почте. Судьба тех донесений осталась неизвестна. Ответных писем не поступало. Не было связи и с атаманом Семеновым.
Единственно правильным решением для барона в создавшейся обстановке было сосредоточить все внимание на ургинских делах, отложив до поры до времени борьбу с коммунистами. И он не стал терять ни минуты. Тотчас же по получении грамоты Богдо, барон разослал по северо-восточной Халхе монгольских чиновников и своих офицеров, владевших языком, призывая население следовать приказу их духовного главы и оказывать помощь "барону джанджину". В последних числах декабря к барону прибыли первые мобилизованные хошунными князьями. Как правило, кочевники являлись на службу с конем, снабженные теплой одеждой; некоторые из них имели за плечами винтовки. В конце декабря при оружии пришли к барону две сотни казаков-бурят, приведенные Галимовым и Галдановым.
2 января 1921 г. отряд перешел на реку Керулен и остановился примерно в том же районе, в котором мы кочевали перед первым наступлением на Ургу Пади в верховьях Керулена изобиловали хорошими пастбищами. Имелись и запасы сена, заготовленные китайским командованием. Новая лагерная стоянка имела то преимущество, что находилась лишь в 30 верстах от интендантской базы и дивизионного лазарета. Кроме того, ее сравнительная удаленность от Урги (150–160) верст обеспечивала спокойствие, необходимое при формировании воинских частей и, в то же время, позволяла держать под контролем важнейшую коммуникацию - Калганский тракт, а также дороги на Маньчжурию и Акшу.
С переходом на Керулен отряд устроился по - зимнему: палатки были заменены юртами; построено 8 зимовьев для тех, кто нуждался в особом режиме; сооружены бани и дезинфекционная камера, в связи с чем появилась почти уже забытая возможность переодеваться и стирать белье. Улучшилось и питание чинов отряда, так как монгольская администрация стала регулярно присылать мясной скот. Местные власти пригнали в распоряжение барона табун из 1500 отличных керуленских коней, справедливо считающихся одними из лучших скакунов Центральной Азии. Теперь у барона образовался запасной фронт лошадей для регулярного обмена уставших в строю на свежих. В Монголии, с ее огромными просторами и исключительно травяным кормом, настоятельно необходима постоянная связь между строем и табуном, иначе воинская часть рискует потерять свою активность.
Рождество и Новый год (по старому стилю) барон Унгерн отметил раздачей подарков в виде муки, вин, сластей и фруктов. Эти праздничные яства предназначались, собственно говоря, для офицеров ургинского гарнизона, но весьма кстати для нас попали в руки заставы, охранявшей Калганский тракт.
Но не этими мимолетными вкусовыми ощущениями памятны святочные дни унгерновского лагеря на Керулене. Живое воспоминание о них закреплено драматической сценой сожжения прапорщика Чернова, красочно проведенной бароном в форме мрачного парада. Комендантский офицер Чернов изобличен был в том, что убил с целью ограбления нескольких казаков, находившихся на излечении в дивизионном лазарете. Поступок Чернова, даже при самом снисходительном отношении, не вмещался ни в какие рамки, поэтому и наказание, назначенное бароном, также выделилось своей исключительностью и как бы сразу отодвинуло нас на 700–800 лет назад, в глубину средневековья: приказано было сжечь преступника на медленном огне. Его привязали к суку над костром. "Здесь вы меня жжете", - крикнул злобно Чернов - "подождите, придет мой черед: на том свете я вас пуще буду жечь". Умер он достаточно героически, с точки зрения того молодца, который по балладе "умел держать ответ"… Ни стона, ни жалобы, лишь беспрерывный поток проклятий, закончившийся с последним хрипом.
Рикошетом от Чернова пострадало еще два лица. Он сильно задел сердце одной из сестер милосердия, к сожалению замужней. Барону доложили. По складу своего характера он не мог оставаться равнодушным к нарушению сестрой ее супружеского долга и приказал мужу дать своей легкомысленной жене 150 ташуров, а затем "прописал" полсотни палок и почтенному супругу на том основании, что муж обязан следить за поведением жены.
Из событий того периода вспоминается неделя приятного волнения и хлопот, в связи с получением через монголов сведений о том, что атаман формирует в Хайларе шеститысячный отряд добровольцев для похода в Монголию. Унгерн загорелся. Тотчас же разослал по хошунам людей с приказанием принять на учет юрты, одежду и лошадей для будущего пополнения. Слух не подтвердился, к барону никто не приехал.
Январь месяц прошел в усиленных строевых и тактических занятиях. К концу этого месяца унгерновский отряд исчислялся 1400 всадников, разделенных на 16 сотен, при 4 орудиях и 8 пулеметах. Несмотря на то, что из Акши каждый всадник вывез по две винтовки, к моменту решительной операции в отряде остро ощущался недостаток в самом необходимом вооружении. Вновь сформированные монгольские сотни были по возможности вооружены запасными винтовками и взятыми у нестроевых чинов. Но, невзирая на столь энергичную мобилизацию оружия, барону все же нечем было вооружить четыре сотни монголов. Этих всадников Унгерн распределил по сотням, в качестве постоянных коноводов, что являлось остроумным выходом из положения. С огнеприпасами дело обстояло еще хуже. Скромный запас патронов (по 400 на бойца) истощился в боях под Ургой. В конце 1921 г. некоторые всадники русского подданства и все монголы имели от пяти до пятнадцати патронов на винтовку.
По племенным признакам отряд делился на пять основных групп. Около 250 человек насчитывалось в нем европейцев, 200 татар и башкир, 150 бурят и примерно 600 монголов; пятую группу составляли три чахарские сотни, общим количеством до 160 всадников. Японцев к тому времени оставалось в живых не больше 65 человек.
С целью создать у противника преувеличенное представление о своих силах и активных возможностях, за десять дней до намеченного наступления на Ургу барон выслал два рекогносцировочных отряда. Первый из них, силой в 6 сотен, имел задание глубоко обойти Ургу с севера и сделать возможно больший шум на Троицкосавском тракте. Второй отряд, двухсотенного состава, барон направил в обход города с юга. Этим сотням приказано было пройти вокруг Богдо-улы до Улясутайского тракта для того чтобы у китайцев сложилось впечатление о полном окружении города войсками барона Унгерна: сообщение на восток и на юг прервано было в ноябре месяце прошлого года, а теперь унгерновцы добрались также и до дорог, ведущих на север и на запад.
Северный отряд разогнал в вершине реки Хары батальон из 600 гаминов (китайских солдат) и оттуда без потерь прошел к сухаревской заимке, расположенной в 30 верстах к востоку от Урги, где барон назначил сбор частей.
Второй отряд противника не встретил. В 10 верстах на юго-запад от города сотни натолкнулись на большой табун и стада баранов, принадлежавшие китайской кавалерийской бригаде. Унгерновцы рассеяли охрану и захватили 2700 лошадей и 800 баранов. Наш "дедушка" (мы так называли барона) приказал на радостях выдать всадникам баранину в неограниченном количестве. Изголодавшиеся люди ели с ожесточением, не испытывая пресыщения.
Все силы барона собрались в долине Убулун, возле Сухаревской заимки 28 января. Калганская застава пришла с автомобилем, захваченным 26 января. На этой машине и на задержанном одновременно с ней грузовике пытались выскочить из Урги несколько китайских купцов и большевистских комиссаров. Унгерн приказал замаскировать автомобиль под броневик и вооружить пулеметом. Участие этой машины в боях под Ургой являлось неприятным сюрпризом для китайского командования.
29 и 30 января унгерновцы отдыхали, делая последние приготовления к решительной схватке с гаминами. Но сам барон в продолжении этих двух дней стоянки в Убулуне проявлял лихорадочную деятельность. Днем он вел разведку неприятельских позиций, а по ночам беспокоил китайские заставы, чтобы приручить их к своим визитам и, таким образом, усыпить бдительность.
30 января в лагерь прибыл божественный перерожденец учителя Джэбцзун-дамбы, (чьим перевоплощением считается ургинский Богдо), являющийся по религиозному преемству учителем и последнего Богдо-гэгэна. Он сообщил барону, что его Святейшество, совершая ритуальные гадания по поводу грядущих событий, получил следующее откровение: Барон-джанджин должен подойти ко дворцу с тибетцами и освободить его, Богдо; китайцы будут побеждены на следующий день войсками Барона-джанджина. По-видимому, гадание имело обязательный для Унгерна характер.