Требование Богдо-гэгэна было вполне осуществимо, потому что за три дня перед тем к барону прибыли две сотни добровольцев, родом из приграничной с Тибетом Монголии. Этих-то тибетцев барон и решил использовать для освобождения Богдо. Он составил из них особый дивизион, командование которым поручил прапорщику Тубанову (из ясачных инородцев).
Кочевники эти заслуживают того, чтобы им была уделена некоторая доля внимания. Представляя одну из разновидностей монголов, они отличаются от халхасцев и языком, и внешним видом. Прежде всего, они крупнее ростом, шире в плечах, имеют не столь широкоскулое лицо, как степняки-монголы. Нос у них горбинкой, а глаза и весь вообще облик напоминает хищную птицу. Они воинственны и поразительно выносливы: например, раненый в голову тибетец упорно отталкивал подушку, отдавая предпочтение более привычному для него краю котла. Стрелки они замечательные - на любом аллюре, сидя в седле, срезают выстрелом движущуюся цель. Вместо чашек они употребляют габала, то есть сосуды, выпиленные из черепов убитых врагов. Несмотря на то, что очень часто габала оправлена в серебро, все же чаепитие из такой посуды требует, по меньшей мере, навыка.
Во второй половине дня 31 января барон приказал построить для осмотра и получения от него последних инструкций. Под его наблюдением командиры частей освидетельствовали лошадей и тщательно проверили вооружение, седловку и наличие трехдневного запаса продовольствия в сумах каждого всадника. Всадникам, в особенности монголам, татарам и чахарам, барон преподал строжайшее внушение - не трогать иностранцев, при этом для наглядности показаны были флаги некоторых государств. Тележный обоз и денежный ящик Унгерн приказал оставить в Убулуне, а снаряды и патроны погрузить на верблюдов. Смотр закончился в сумерках поверкой и общей молитвой, которую каждая национальность пела на родном языке и по своему обряду. Ввиду многоплеменности состава этой подлинно Азиатской дивизии, получился тогда разноголосый хор, так как одновременно звучали напевы русских, бурят, башкир, татар, японцев, монголов халхасских, тибетских и чахар.
Глава VIII
Барон Унгерн выступил из Убулуна в ночь на 1 февраля. Первым снялся с лагеря тибетский дивизион прапорщика Тубанова. Он должен был глубоко обойти с юга китайские позиции, прикрывающие калганский тракт, подняться на гору Богдо-ула к Огурда Гадзару (так назывался священный район, в котором стояли дворцы Богдо-гэгэна) с тем, чтобы вырвать Его Святейшество из рук китайского отряда. В общем плане наступления на Ургу, детально разработанном бароном, при участии незадолго перед тем прибывшего к нему с запада Генерального штаба полковника Дубовика, тубановский дивизион являл собою левый фланг унгерновского отряда. Вслед за Тубановым тем же обходным путем двинулся к Богдо-уле вновь сформированный монгольский полк войскового старшины Архипова, которому барон приказал выйти в тыл защитникам Маймачена. Чахарский дивизион и некоторые монгольские части, оставленные на Калганском тракте, принимали лишь весьма скромное участие в боях, составляя, по существу, бутафорию отряда. Ударное же задание барон возложил на русско-татарско-бурятскую группу, разделив ее, в свою очередь, на две части.
Наступление начато было на рассвете 1 февраля. Две русские сотни - 4-я Хоботова и 5-я Неймана (оренбургско-забайкальская Архипова) - получили распоряжение свернуть с тракта вправо и занять гору Баян - Дзурх, подошва которой лежит верстах в трех к востоку от Маймачена, а затем продвигаться горами до тех пор, пока они не займут сопок с севера от этого города. Хоботов и Нейман овладели Баян-Дзурхом утром 1 февраля. В этом бою хорунжий Слюс со взводом оренбуржцев захватил пригодную для стрельбы пушку системы Норденфельда и два пулемета. В продолжение дня сотни Хоботова-еймана успешно продвигались вслед за китайцами, отходившими с одной возвышенности на другую, по направлению к Худжир-улунским казармам, и к вечеру обошли эти казармы с востока.
На рассвете следующего дня, то есть 1 февраля Хоботов и Нейман перешли речку Улятуйку и заняли сопки, командующие над Маймаченом с севера. Здесь они оставались до конца боевых операций под Ургой. Ударная группа из пяти сотен, возглавляемая генералом Резухиным, на рассвете 1 февраля вошла в соприкосновение с противником, закрывающим проход в долину реки Толы со стороны Калганского тракта. В утренние часы сотни Резухина сбили батальон гаминов и конный отряд из 200 всадников. Этот заслон отошел к своим главным силам, занимавшим ряд сопок по правую и по левую стороны от тракта, которые были изрыты заранее приготовленными окопами, почему каждую из них требовалось брать с боя. Весь день 1 февраля гамины обороняли этот участок фронта с достаточным для них упорством. Лишь к 17 часам Резухин занял селение Верхний Мадачан, расположенное у восточного склона Богдо-улы. Китайские войска отошли от деревни версты на полторы к западу и прочно закрепились на высотах у Нижнего Мадачана. На этой позиции они дрались в течении целого дня 2 февраля.
Барон энергично наступал. Он то бросал свои сотни на центр китайского расположения, то устремлял их для охвата того или иного фланга; но все его усилия разбивались о прекрасную позицию и огромное численное превосходство противника. Под конец второго дня боя у наступающих иссяк их скудный запас патронов. Тем решительнее продолжал барон Унгерн развивать наступательные операции. Два из своих четырех орудий он послал Хоботову и Нейману для того, чтобы энергичным обстрелом левого фланга линии обороны группа эта привлекла на себя возможно большее внимание противника.
Если обратиться к вопросу о сношении сил нападающей и обороняющейся сторон, то получалась поразительная картина: против 5 сотен неполного состава унгерновских бойцов, китайцы имели 10000 солдат при 20–24 орудиях и соответствующем количестве пулеметов, расположенных по фронту от Худжир-улунских казарм до Нижнего Мадачана.
Вечером 2 февраля Унгерн и Резухин бросили свои пять ударных сотен в решительную атаку и сбили с высот противника, не привыкшего драться в обстановке ночного боя. По топографическим условиям китайцы должны были отойти к самому Маймачену. Полученный крупный боевой успех мог бы казаться для барона "пирровой победой", потому что бойцы его расстреляли ружейные патроны до последнего. Но счастье тогда еще сопутствовало барону - под горой у Нижнего Мадачана он захватил две двуколки с патронами. Ввиду того, что китайцы и унгерновцы имели оружие одного и того же японского образца, эта случайная удача спасла положение.
Что же произошло у прапорщика Турбанова, на которого возлагалась такая существенная часть унгерновской операции как похищение "живого бога всея Монголии"? Если принять во внимание, что Богдо по своему высокому официальному положению и по несравненному искусству был безошибочен в гаданиях, то нужно признать, что его предварительное освобождение из-под стражи являлось необходимым условием взятия города.
Одной лишь европейской скептической усмешкой не объяснить монгольской мистики гаданий, которая, пожалуй, очень близка к нашему представлению о телевизии. Конечно, и в сердце Монголии, где природа и самый воздух насквозь пропитаны особенной, непостижимой для жителей городов мистикой, не меньше встречается шарлатанов, чем среди любого культурного народа, но это обстоятельство лишь подчеркивает поразительное искусство некоторых благочестивых чойджинов, то есть гадальщиков-прорицателей.
Под покровом темноты вечером 1 февраля Тубанов благополучно взобрался на Богдо-улу. С соблюдением всех предосторожностей он вошел в связь с дворцом Богдо-гэгэна, потому что порученное ему дело требовало не только известной смелости и ловкости, но и должно было окончиться совершенно благополучно для здоровья Богдо и всего его окружения. Поздно вечером 2 февраля, по заранее согласованному с обитателями дворца плану, тибетцы набросились на батальон гаминов, охранявший священный город. Воспользовавшись замешательством врагов, подали на карьере лошадей к дворцу, посадили на них Богдо и его семью и ускакали. Слух о похищении хутухты с предельной скоростью распространился по Урге и ее окрестностям. В унгерновском отряде известие это подняло дух бойцов, порядком уже измотавшихся за два дня беспрерывного боя. На китайское же командование этот факт произвел весьма удручающее впечатление. Начальник гарнизона придавал этому событию исключительно серьезное значение, каким оно в действительности и было.
После занятия Нижнего Мадачана барон имел намерение немедленно, той же ночью наступать дальше на Маймачен и Консульство. Но сильное утомление конского состава, а также и опоздание сотни, которая шла на подкрепление генерала Резухина вынудили барона отложить бой до следующего вечера.
3 февраля наши части отдыхали. Лишь редкая артиллерийская двухсторонняя стрельба нарушала тишину. В этот день сравнительного покоя внимание барона было привлечено к Худжир-Булунским казармам. Там сидело не менее 500 гаминов. Барон лично обследовал этот опасный для него участок и чутьем опытного разведчика угадал, что гарнизон казарм находиться в состоянии деморализации. Унгерн решил ничего не предпринимать против Худжир-Булунеких казарм. Для него стало совершенно очевидным, что группа эта не осмелится ударить ему в тыл в то время, когда он будет наступать на Маймачен (в особенности, если эта операция произойдет под покровом ночной темноты). Так оно и случилось. После отхода их компатриотов из Маймачена, гарнизон казарм разбежался.
Отряд генерала Резухина насчитывал 3 февраля 6 сотен при 3 орудиях и 8 пулеметах. Ключом позиции, защищающей Маймачен, следовало считать Белые казармы. Они представляли собой военный городок, обнесенный крепкими двухсаженными стенами, в котором было расквартировано тысячи две солдат. Казармы стояли в одной версте от северного фаса города и занимали командующее положение над всем Маймаченом. Согласно диспозиции, Резухин должен был выступить из Нижнего Мадачана с таким расчетом, чтобы до рассвета еще подойти к Белым казармам. Этот переход равнялся пяти-шести верстам.
Днем 3 февраля барон побывал и на Богдо-уле и у Неймана-Хоботова, и наметил место костров, по которым должен был ориентироваться генерал Резухин. С наступлением темноты с трех сторон от Маймачена запылало множество огней. Заблаговременно высланные люди развели костры на каждой сопке, на каждой возвышенной точке для того, чтобы у китайцев создалось ошибочное представление как о силах барона Унгерна, так и о его действительных намерениях. Огни эти горели до рассвета. Колонна бесшумно соскользнула с сопок южного берега реки Толы и осторожно перешла реку. Не слышно было ни стука копыт, ни тарахтения колес, потому что все это было обмотано войлоком. Две громоздкие пушки барон оставил на тракте с чахарским дивизионом. С собой барон брал захваченного "Норденфельда" и пулеметы. Имея прекрасные ориентировочные точки - гигантские костры, сотни держали точное направление. За рекой Толой началась сплошная наледь, образованная водой речки Улятуйки. Резухин вынужден был спешиться и вести отряд "в поводу, шагом марш".
В своем движении отряд прошел вблизи заставы, охранявшей Маймачен с восточной стороны. Застава услыхала шум и произвела несколько выстрелов, не вызвавших у них тревоги. Барон предусмотрительно приучил китайцев к своим ночным визитам. Г амины полагали, что и в данном случае они имели перед собой только разведчиков, и успокоились…
Но, конечно, такой ответственный марш, пересекавший линию обороны противника, не мог протечь без хотя бы маленьких чисто "унгерновских" инцидентов. Когда штурмовая колонна проходила вблизи Маймачена, у пушки соскочило колесо. Отряд пошел дальше, потому что было более чем рискованно останавливаться, может быть, в 300 или 500 шагах от постов противника. По счастью, артиллеристы быстро исправили повреждение и не заблудились, догоняя в темноте отряд. Этот незначительный эпизод интересен лишь тем, что с ним связана весьма выразительная пантомима. Барон налетел на командира орудия поручика Виноградова с поднятым ташуром, но офицер столь решительно схватился за наган, что "дедушка" сделал поворот направо, сдержанно выругавшись сквозь зубы. К чести генерала нужно заметить, что происшествие не имело для Виноградова неприятных последствий. Вероятно, барон стал после этого случая даже, в общем, лучше к нему относится.
Барон и Резухин провели отряд вокруг Белых казарм и разместились у северной стены, неподалеку от ворот, ведущих вовнутрь казарменного двора. Все шесть сотен построились в две шеренги, развернутым фронтом. Артиллерия и пулеметы стали на сопке над казармами.
Лишь только забрезжил свет барон двинул свое войско в атаку. Застава перед воротами была закидана гранатами, затем быстро выбиты самые ворота с помощью притащенного откуда-то бревна. Когда же выстрелы загремели уже внутри двора, несчастные китайцы в крайнем испуге подняли странный вой, напоминающий мяуканье множества расстроенных кошек. Большинство населения казарм успело выскочить через южные ворота. Здесь их сразу же накрыла артиллерия (3 орудия) и пулеметы. Припоминается еще один легкий артиллерийский анекдот. Барон подъехал к Виноградову и приказал дать выстрелом сигнал к атаке, но капризный "Норденфельд" заупрямился - отказывается стрелять, да и только… Предприимчивый юноша схватил тогда кирку - мотыгу и со всего плеча "дернул" ею в сердцах по ударнику. Не следовало никогда испытывать терпение барона…
После занятия Белых казарм барон разделил отряд на две части. Половину своих сил направил на Маймачен, а остальные сотни бросил в конном строю для преследования противника, отходящего к Консульству. В Маймачене разыгрались кровопролитные уличные схватки с засевшими там и сям мелкими отрядами китайских солдат. В стычках этих, происходивших в кривых и узких улочках восточного города, унгерновцы понесли значительные потери. В Маймачене за несколько часов потеряли больше, чем в трехдневных боях на подступах к Урге.
В то время, когда сотни Парыгина, Исаака и Забиякина очищали Маймачен, барон теснил гаминов на запад, по направлению к Монголору. Так назывался в Урге самый большой дом, принадлежавший одноименной золотопромышленной компании, он стоял в полуверсте от восточной окраины Консульского поселка.
Этот дом и самый бугор, на котором он расположен, представлял сильную позицию, потому что к нему нужно было подходить по совершенно открытому, ровному подъему. В 10 часов утра барон выбил китайцев с этой позиции, и они отошли на ров, отделяющий участок Монголора от Консульства. Но через два часа гамины перешли в энергичную контратаку, поддержанную артиллерийским огнем. Барон вынужден был временно отойти на северо-восток, по направлению к радиостанции. Но когда монгольский полк и чахарский дивизион обошли по сопкам левый фланг, а сотня Хоботова продвинулась по долине реки Толы, в обход правого фланга, китайцы начали отходить.
После нескольких удачных попаданий нашей батареи они не только оставили Монголор, но и Консульство и отступили в Хурэ и Гандан.
До вечера 4 февраля гамины удерживались за речкой Сэлби; барон почти не тревожил их. Вечером начальник гарнизона и его ближайшие сотрудники покинули Ургу на двух автомобилях. Они выехали на Улясутай. Вероятно, в автомобилях отбыли все старшие начальники, потому что войсками, уцелевшими после ургинского разгрома, командовал офицер в чине подполковника. Гамины оставили столицу Монголии той же ночью. Они удалились по Троицкосавскому тракту, по направлению к русской границе. В продолжение всего дня 5 февраля войска барона энергично очищали город от мелких групп гаминов. В Урге взято было в плен 400 гаминов. По распоряжению барона они тотчас же занялись уборкой трупов погибших соратников. С нашей стороны потери выразились в скоромных цифрах: 28 убитых и 87 раненных, не считая монголов.
Китайское командование оставило в Урге значительное количество неисправных орудий, до 50 пригодных к действию пулеметов, 6 автомобилей, 800 бычьих подвод - арб, обширные склады запасного оружия, патронов и снарядов, а также все продовольствие и аптечно-вещевое имущество. Двадцать четыре пушки брошены были в окрестностях города на сопках. Они находились лишь в сравнительно исправном состоянии, так как носили следы неумелого и небрежного обращения. Найдены были и обе наши пушки. Они спокойно почивали в ожидании лучших времен на том месте, где их оставили.
Отступление китайцев от Урги носило панический характер. На протяжении первых 10 верст Троицкосавский тракт казался сплошь усеянным одеждой, обувью и продуктами, то есть предметами, совершенно необходимыми самим бывшим собственникам.
В момент занятия Ямыня (так называлась та часть города, в которой сосредоточены были официальные учреждения, между Консульским поселком и базаром), из тюрьмы вышло 60 русских офицеров - западников, бывших чинов армии генерала Бакича. Эти офицеры, пробиравшиеся через Ургу на восток, невольно задержались в городе, в связи с событиями. Китайская администрация обвинила их в шпионаже в пользу Белой армии и во время второго наступления на Ургу заключила в свою тюрьму. Как водится у китайцев, заключенные содержались в маленьких, грязных до последней степени помещениях, нетопленых и холодных. Тюремщики не выпускали узников из-под замка и выдавали им по чашке сырой чумизы в день на человека. Неудивительно, что многие из арестованных покинули тюрьму лишь с посторонней помощью. По совершенно достоверным сведениям, китайские власти отдали 3 февраля распоряжение отравить всех русских заключенных, и только недосуг, вполне понятный в тревожной обстановке того дня, помешал выполнению этого замысла.
Корреспондент "Morning Post:" телеграфировал 5 февраля из Урги, что барон Унгерн встречен населением с триумфом, как желанный освободитель.
Глава IX
Монголы называли свою столицу Да-хурэ или Богдо-Хурэ. Русские же окрестили ее "Урга", переделав это слово из монгольского - "Орго", что означает по-русски "дворец, ставка". Урга эпохи 1920–1921 гг. была не похожа на те города, к которым привыкла наша мысль. Это ведь и не город в собственном смысле, а группа связанных между собой поселений, каждое из которых имеет собственный облик и отражает характерные черты своих обитателей. Урга разбросилась по долине реки Толы, которая течет здесь почти правильно с востока на запад. Ургинская падь окаймлена высокими горами, почему на первый взгляд может создаться впечатление, что город укрылся от внешнего мира в низкой котловине. Но это заключение было бы лишь весьма относительным, потому что, по европейским понятиям, Урга стоит очень высоко - она приподнята на 1400 метров над уровнем моря.