До моего избрания секретарем парткома был М. И. Воронин. Это было не лучшее время для профессорско-преподавательского состава. Его раздирали склоки и подозрения. Воронин, очень подозрительный человек, никому не верил, в каждом видел противника. Многих хороших преподавателей, деканов он выжил из МВТУ. К нам он попал как парторг ЦК ВКП(б). Тогда вопрос о парторге МВТУ решал ЦК. Это была не выборная должность: кого присылали парторгом ЦК, того и избирали секретарем парткома. Как же можно пойти против воли ЦК?
И вот – это был редкий случай! – в МВТУ им. Баумана Воронина не избрали секретарем парткома на второй срок – забаллотировали. Он парторг ЦК ВКП(б) – и его вдруг забаллотировали!
Когда после него пришел я, то меня уже не назначили парт оргом ЦК ВКП(б), потому что ЦК "обиделся" на МВТУ за провал Воронина. Нас лишили тогда этого почетного назначения.
Но беда заключалась в том, что вражда директора и бывшего парторга ЦК ВКП(б) разделила и коллектив МВТУ на два враждующих лагеря. Это очень мешало жизни и работе училища. Чтобы решить главную задачу МВТУ, которая заключалась в том, чтобы готовить кадры высококвалифицированных специалистов, патриотов своей страны, честных, порядочных людей, нужно было решать вторую – кроме первоклассных преподавателей иметь хороший моральный климат в коллективе.
Мне пришлось обе задачи решать параллельно. Передо мной встала очень сложная и на тот момент первоочередная задача – сплотить коллектив, улучшить в нем моральный климат, чтобы каждый человек мог отдать делу максимум того, на что он способен, – без оглядки, без опасения, что его накажут.
Это удалось сделать. Мы в парткоме никогда не принимали таких решений, которые унижали бы человека. Мы старались так работать с людьми, чтобы они чувствовали себя спокойно, уверенно. Да, кое-кто приходил в партком с некоторой дрожью. Но не потому, что их там накажут, а потому, что они понимали, что с них спросят за порученное дело, что им дадут какие-то задания, которые надо будет выполнять. Нам удалось тогда за короткий срок оздоровить атмосферу в МВТУ. Теперь все били в одну точку без понукания, без принуждения, без угроз. Осознанно и квалифицированно решали сложные задачи.
Партком никогда никого не заставлял и никого не наказывал. Мы просили. Если задача поставлена, приглашали в партком человека, от которого зависело ее решение, и задача решалась. Если кто-то считает, что роль парткома гипертрофирована, он не прав. Надо было жить в то время, чтобы понимать мотивы наших действий.
Тогда не нужно было заставлять людей. Надо было помочь им понять, что от них требуется. Обстановка была такая, что люди не боялись работать. Мы создавали эту обстановку, и люди работали спокойно, уверенно. Даже с удовольствием.
Этот стиль работы я пронес через всю жизнь. Позднее такую обстановку я создал в Бауманском райкоме партии. До сих пор те кадры, которые работали при мне, говорят, как было хорошо и спокойно работать. Такую же обстановку нам удалось создать позднее и в Московском городском комитете партии.
Одновременно парторганизация училища решала задачу подбора и расстановки преподавательских и научных кадров. Если речь шла о заведующих кафедрами, то вопрос их назначения рассматривал ученый совет, который, как правило, работал самостоятельно, независимо. Мы в его решениях не сомневались. Заведующие кафедрами и коллективы определяли, в свою очередь, кто им был нужен на кафедрах. Что касается остальных сотрудников, то тут партийная организация влияла на подбор и расстановку кадров, отвечала за состояние научных, преподавательских сил в каждом подразделении МВТУ.
Наши профессора и преподаватели
В работе с преподавателями важно было найти "главное звено", чтобы вытянуть всю цепь, и я нашел его в лице сложившихся еще до революции ученых, которые в то время возглавляли большинство кафедр. Именно они задавали тон.
Здесь хочу подчеркнуть, что, в отличие от более позднего времени, когда для служебного роста практически обязательным условием было членство в КПСС, на примере МВТУ видно, что в то время это было не так. Очень многие заведующие кафедрами были беспартийными.
Эти беспартийные старые профессора были очень надежными людьми, патриотами нашей страны. Мы видели, что они отдают делу максимум того, на что способны, и высоко их ценили. Это были люди, с которых можно было брать пример: Смирнов – кафедра теории механизмов машин, Куколевский – гидравлика, Сидорин – металловедение, Герке – химия, Шелест – тепловозы, Чудаков – автомобили, Николаев – кафедра сварки, Кристи…
Вели они себя с нами, студентами, как равные. Академик Чудаков, у которого я писал диплом, мне рассказывал, как он создавал свою кафедру. После революции в МВТУ автомобилей на кафедре не было. Он ездил по Москве в поисках образцов. Где-то в районе Сокола ему дали один узел, где-то – другой. Транспорт работал плохо, и он со студентами на санках доставлял, как он говорил, "все это железо" в училище, где собирал автомобили по частям. Хорошо еще, что в то время снег особенно не убирали – можно было на санках все это возить.
Сейчас идут споры о том, как определять роль ученого совета МВТУ. То ли научными наработками, которые он сделал, то ли ролью в педагогическом процессе. Я считаю, что в учебном заведении от ученых требуется, чтобы они были отличными педагогами. Главная задача МВТУ – подготовить такие кадры, которые могли бы самостоятельно решать задачи в народном хозяйстве на том участке, который им будет поручен. Выпустить такого специалиста, который знает, как ему надо работать, где искать нужные сведения для работы, какой расчет правильно применить, как самостоятельно найти решение.
Я помню, мы приглашали Липгарта заведовать кафедрой "автомобили". Липгарт – человек сложной судьбы. Сталин его в свое время наказал. Липгарт рассказывал: "Когда я получаю молодого специалиста, я три года от него ничего не требую. Я три года приучаю его к самостоятельной работе. А вот через три года я требую, чтобы он решал сложнейшие задачи сам. Тогда и на производстве он с первых дней будет делать свою работу самостоятельно".
Мне кажется, что преимущество Бауманского института заключается в том, что никого из наших выпускников не надо было довоспитывать и доучивать: МВТУ их готовило так, что они сразу начинали находить решения. В этом была сила педагогического труда. И до сих пор МВТУ славится тем, что его специалисты умеют решать сложные задачи и поэтому выдвигаются на руководящие посты в нашей стране.
Мы восторгались нашими преподавателями! Я был членом ученого совета, и мне приходилось слушать их выступления. Я не помню ни одного случая, чтобы кто-то из них подстраивался под обстоятельства. Они смело высказывали свое мнение, и никто на них надавить не мог.
Был, правда, такой курьезный случай. Как-то на ученом совете нашего факультета ректор МВТУ М. А. Попов (долгое время руководителя МВТУ называли директором) очень упрашивал членов ученого совета утвердить одного преподавателя. Он говорил, что этот человек ему крайне нужен, что он никак не может без него!.. Проголосовали – ни одного человека "за", в том числе… и сам Попов! Я был поражен:
– Михаил Андреевич, ну как же так? Вы же за него просили и сами за него не проголосовали?!
– Я все-таки считал, что после моего выступления хоть кто-нибудь проголосует "за", – как-то виновато глядя, ответил он. – А я – не могу, увольте!
Таким образом, наша жизнь проходила среди очень толковых, принципиальных людей, которые никогда не роняли своего имени.
Мы знали, что некоторые из них прошли сложный путь. Кого-то из них обвиняли в разных там "отклонениях от заданного курса", но они стойко держали свою линию. И вот это было, пожалуй, самое главное в нашей учебе в МВТУ.
Примеров какой-то профессиональной или человеческой фальши я просто не помню. Напротив, были люди, поступки которых свидетельствовали о доброте и душевной чистоте. Вот, например, декан Доброгурский – чудеснейший человек, добрейший и в то же время принципиальный. С ним был такой случай. Однажды к нему приходит студент-фронтовик и говорит:
– Товарищ декан, я должен уйти из училища. Вы понимаете, я не могу учиться, так как не получаю стипендию из-за двойки.
– Но ты же хороший парень, – говорит Доброгурский. – Исправишь свою двойку.
– Но жить-то мне как?
– Ладно, я тебе буду выплачивать стипендию из своих денег в течение семестра. А ты подтянись так, чтобы следующую стипендию заработать.
Вот в этом и был весь Доброгурский.
Вспоминается и другой случай. Стране нужны были тракторы. Построили несколько заводов на Урале. Стали строить Сталинградский тракторный завод. Проектировал и начал его строительство профессор МВТУ Эдуард Адамович Сатель, которого по ложному доносу объявили врагом народа, исключили из партии и посадили.
Когда завод ввели в строй, он стал давать только половину своей проектной мощности. Вспомнили о Сателе. Нашли его в лагере, привезли на политбюро. Там Сатель предложил остановить завод на полгода, чтобы разобраться и устранить недоделки. Несмотря на возражения, Сталин поддержал это требование. Через полгода завод заработал на полную мощность.
Когда Сатель подал заявление о восстановлении или новом приеме в партию, коммунисты восприняли это в штыки:
– Как можно принимать в партию сидевшего в лагере врага народа! Кто дал рекомендации?!
– Одну рекомендацию мне дал товарищ Сталин. Вторую – товарищ Орджоникидзе, – спокойно ответил Сатель.
Больше вопросов к нему не было…
В своей дальнейшей работе я часто обращался к опыту наших профессоров. Выступая на пленуме МГК 3 июня 1967 года, я привел пример творческого подхода наших преподавателей даже в таком деле, как сдача студентами экзаменов.
Я, помню, рассказал участникам пленума, как профессор Кристи разрешал студентам на экзаменах пользоваться любыми пособиями, даже отпускал экзаменующегося готовиться в библиотеку, то есть давал полную свободу, понимая, что, если студент не разбирается в теме, ему это не поможет. При этом он всегда оценивал знания не формально, не по-школярски, а по существу. И никогда не ошибался. Он считал, что, воспитывая студента, прежде всего надо помнить, что сегодняшний студент завтра будет руководителем производства.
Ректор, проректор и парторг
Во время моего секретарства в парткоме ректором училища был Михаил Андреевич Попов – человек с трудным характером.
У него не сложились взаимоотношения на кафедре со своими преподавателями, и вообще он плохо руководил своей кафедрой. В результате все там переругались, а ведь от морального климата среди преподавателей зависят учебные и научные процессы. Я все думал, как к нему подступиться, и, наконец, нашел форму.
Посоветовавшись с товарищами, мы решили заслушать отчет секретаря партийной организации его кафедры на парткоме. Положение на кафедре подверглось острой критике, и в заключительном слове я, дав отрицательную характеристику работе кафедры, закончил так:
– Товарищи, ведь у вас заведующий кафедры – ректор МВТУ. Как вы можете его подводить?
Попов страшно обиделся. Утром приходит ко мне:
– Поедем в райком партии.
Он вызвал машину, сели, приехали. Заходим к первому секретарю Надежде Николаевне Андреевой, и Попов начинает:
– Вы знаете, Надежда Николаевна, я больше с Егорычевым работать не буду, не могу. Или я, или он должен уйти.
– А в чем дело?
– Вы знаете, он очень критикует меня как ректора, а все-таки за мной МВТУ. Ну как можно работать? Я все-таки постарше его, я участник Гражданской войны, и я не хочу с ним работать.
– Михаил Андреевич, ну все же давайте конкретно, в чем дело? Насколько я знаю, у вас все нормально было. Что случилось?
Попов молчит. Тогда она обращается ко мне:
– Ну а у вас какие вопросы?
– Надежда Николаевна, никаких вопросов нет. Я не знаю, почему Михаил Андреевич сегодня так возбужден. У нас нормально идет работа, никаких претензий к директору нет.
– Ну, раз так, то идите и разбирайтесь, – подытожила она.
Едем мы с ним из райкома, слова друг другу не говорим.
Приехали. Он пошел в свой кабинет, я в свой – мой кабинет был рядом. И вот я сижу и думаю, что же будет дальше? Вдруг он мне звонит:
– Зайдите ко мне, пожалуйста.
Я к нему захожу, он запирает дверь на ключ, и мы начинаем с ним крупный разговор. В общем, мы с ним цапались минут двадцать. Потом он говорит:
– Ну ладно. Давайте чай пить.
Спиртное в МВТУ не пили никогда. Выпили с ним по стакану чаю.
– Ну что, дальше будем работать?
– Да, будем работать дальше.
Пожали друг другу руки и разошлись. Он был действительно очень непосредственный человек, и работали мы с ним хорошо.
И уже потом, когда он серьезно заболел и его надолго уложили в больницу, я все время старался ему помочь. Мы часто навещали его в больнице, тем более у него в то время и жена тяжело заболела. Он мне тогда как-то сказал:
– Вот, Николай Григорьевич, все-таки я тогда был не прав, я теперь понял, что вы не тот человек, за которого я вас принял.
Вот так по-хорошему мы с ним разошлись.
Михаила Андреевича несколько лет не было в МВТУ, но я нигде не ставил вопроса о его освобождении. И хотя были заместители ректора, с ними не хотели работать ни представители ЦК партии, ни Министерство высшего образования СССР. Они понимали, что вопросы МВТУ надо решать только через партийный комитет. Таким образом, нам пришлось заниматься не только партийной работой, но и выполнять административные функции ректора.
Судьба не раз сводила меня с замечательным человеком – Георгием Александровичем Николаевым, проректором училища.
Я запомнил его еще с довоенного времени, когда мы, первокурсники, устроили в аудитории громкое пение в ожидании консультации преподавателя перед каким-то экзаменом. Николаев влетел к нам взъерошенный и возмущенный:
– Вы здесь так шумите, что работать невозможно!
Оказалось, наша аудитория располагалась над его кабинетом. Смущенные, мы сразу притихли, получив замечание проректора училища, который, несмотря на молодость, уже был профессором.
Еще одна встреча с ним произошла на лыжне. Я уже писал, что когда-то был чемпионом Красногорской лыжни среди юношей и в МВТУ продолжал заниматься в лыжной секции. Тренировались мы в Измайлове, где располагалась наша лыжная база. Как-то в воскресенье прошли мы километров двадцать хорошим шагом. Возвращаемся обратно, спешим добраться до теплушки – сдать лыжи и переодеться. А передо мной идет лыжник, не торопится. Я ему:
– Слушай, парень, давай пошире шаг, а то ребята простудятся.
Лыжник прибавил ходу. Приходим, смотрю – а это Георгий Александрович! Я смутился:
– Извините, Георгий Александрович, что я с вами так.
– Да ну что вы, нормально. Мы же на равных…
Георгий Александрович Николаев был у нас беспартийный. Долго мы не знали, в чем дело. Оказалось, что у него при Воронине очень плохо сложились отношения с парткомом. Воронин всячески старался, но так и не сумел выжить его с должности проректора по научной работе.
Как-то вечером я зашел к нему:
– Георгий Александрович, почему в партию не вступаете? Все-таки вы занимаете такое положение, пользуетесь большим уважением.
– Знаете, Николай Григорьевич, если откровенно говорить, я боюсь, что меня не примут. Ведь когда Воронин был, он очень хотел меня вообще выжить из МВТУ, он меня считал недостойным.
– Но сейчас обстановка изменилась.
– Но многие люди-то остались.
– Георгий Александрович, если я вам говорю, что вас примем, я отвечаю за свои слова.
Недели через две он все же подал заявление, и мы его приняли в партию…
Оказался я причастным и к его назначению ректором МВТУ. После Попова ректором стал Леонид Павлович Лазарев. С Николаевым они тоже недружно жили. И когда Лазарева освободили от должности, встал вопрос о том, кому быть ректором МВТУ. Я в это время уже работал в горкоме партии. Мне позвонили из ЦК КПСС:
– Как вы считаете, кто должен быть ректором?
– Я считаю, что Георгий Александрович Николаев.
– Да говорят, что он такой интеллигент рафинированный, что не может принимать решения. У него нет своего мнения, не хватает характера, да и в партию вступил поздно.
– Знаете, у Георгия Александровича характера хватит. Он человек, у которого руки в мягких перчатках, но он может хорошо ухватить, не будет грубо разговаривать, принимая какие-то решения, сгибать людей и решит все сам. Но имейте в виду, что он человек принципиальный и умеет свое мнение отстаивать.
С моей легкой руки он проработал ректором МВТУ более двадцати лет…
Рассказывая о людях, с которыми приходилось сталкиваться во время учебы в МВТУ, нельзя не вспомнить об инструкторе ЦК Иванове. Тогда каждый из пяти ведущих вузов Москвы имел своего куратора из ЦК партии. В частности, нами занимался наш же выпускник инструктор Иванов. Он хорошо знал училище, часто бывал на наших партийных собраниях. От этого инструктора секретари ЦК и заведующие отделами ЦК получали всю информацию о деятельности МВТУ. Иванов был человек, который всегда говорил то, что было на самом деле.
В обстановке культа личности
На партийных собраниях от нас требовали нелицеприятной критики и самокритики. Даже секретарей райкома и горкома – критикуй, сколько тебе хочется, и чем больше, тем лучше. Если партийное собрание шло очень мирно и спокойно, то всегда присутствовавшие на наших собраниях представители ЦК спрашивали:
– Как же так, почему нет критики? Или у вас все идет гладко и хорошо? Наверное, зажимаете?
В обстановке культа личности всех можно было критиковать, кроме Сталина и его ближайшего окружения, которых можно было только превозносить. И все это знали. Поэтому все выступления на комсомольских и партийных форумах или заседаниях заканчивались признанием в любви товарищу Сталину и преклонением перед его гениальностью.
Когда был жив Сталин, то обстановка была такая, что всегда надо было держать ухо востро. Накануне очередной годовщины Великого Октября произошел случай, за который меня в царившей тогда атмосфере "бдительности" могли, конечно, здорово потрепать.
Мы решили обновить портреты членов политбюро. У нас работали два брата – хорошие художники-портретисты. Они купили широкий холст. Мы его специально заказывали, и это стоило довольно дорого. Холст натянули на большие подрамники: портреты Ленина и Сталина были три на четыре метра, потому что их вывешивали на фасаде МВТУ.
И надо же было так случиться, что в тот день, когда вывесили портреты, начался дождь. Ко мне заходит взволнованный Вайтенко, секретарь парторганизации хозяйственных работников.
– Николай Григорьевич, скандал!
– Что такое?
– Посмотрите на портреты!
Я вышел. Смотрю – холст пропитался водой и фон почернел. Что делать? Беда! Я распорядился немедленно снять новые портреты и повесить старые.
Все прошло благополучно. А могло быть и по-другому. Однако никто не пожаловался "куда надо". Только в плохом коллективе могли найтись люди, способные сказать, что с намокшими портретами все было подстроено специально, и тогда нас потаскали бы основательно. Но коллектив не выдал. В коллективе была хорошая дружественная атмосфера, и люди могли спокойно работать без страха за свое положение.