4
Из далеких глубин моей памяти возникает переполненный зал Большого театра. Полутемно: горят не все лампочки, да и те, что горят, - вполнакала. Я слышу сосредоточенную тишину, возникающую тогда, когда затаено дыхание нескольких тысяч человек. Я вижу лица людей, которые в глубоком внимании слушают доклады Ленина и Кржижановского. Чтоб определить социальную принадлежность этих людей, не надо заглядывать в анкеты: о ней говорят их рабочие куртки, крестьянские зипуны, красноармейские шинели, матросские бушлаты.
Эти люди - кровь от крови, плоть от плоти народа. Каждая рана, нанесенная России, оставила рубцы на их собственном теле. Лучше, чем кто бы то ни было, знают они всю меру нужды, голода и разорения, к которым привели страну война и интервенция. Но по движению, пробегающему в зале в ответ на слова ораторов, по живой реакции аудитории, по вспыхивающим время от времени аплодисментам чувствуется, что своим духовным взором они видят преображенную страну, покрытую густой сетью проводов, по которым пробегает животворный и созидающий электрический ток; он освещает города и деревни, приводит в движение поезда, станки, машины, ставит на службу человеку неисчерпаемые силы природы.
Но полно. Не обманывает ли меня память? Не приписываю ли я этим усталым, голодным, измученным людям те чувства, которые испытывали не они, а я и мои друзья, переживающие тогда пору молодости, которая счастлива уже одним тем, что шагает из неизвестного в неведомое?
Чтоб проверить себя, я беру наугад полтора десятка газетных подшивок того времени и читаю отчеты делегатов Восьмого съезда Советов перед их избирателями. Тут Новгород и Васильсурск, Орел и Кинешма, Липецк, Прилуки, Кемерово.
"…Первым докладывает т. Гольдин. Прежде всего он отметил то особенно бодрое, волнующее, радостное настроение, которое царствовало среди делегатов этого, собравшегося впервые в условиях мирной обстановки съезда…"
"…На конференции представителей всех волостей от сохи выступил товарищ Куликов, который присутствовал на Восьмом съезде Советов и видел воочию товарища Ленина. "Не пересказ будет, - сказал товарищ Куликов, - не вранье, а чистая правда"".
"…Пришло много женщин в полушубках и валенках. "Правда ли, что в деревню дадут электричество?" - "Да, правда. Сам Ленин об этом, толковал, только не сразу это делается"".
"А… А насчет лампочек? Неужто сам Ленин сказал, чтобы у нас в деревне были лампочки? Или все это для бумажки, чтоб пришпилить?" - "Нет, не для бумажки. Ленин так сказал, так оно и будет…"
Во время Восьмого съезда Советов произошел примечательный эпизод. Я знаю о нем со слов моего отца С. И. Гусева, который был членом президиума съезда.
После того заседания, на котором Глеб Максимилианович Кржижановский делал доклад о плане электрификации, Ленин задержал отца, чтоб поговорить с ним и с Анатолием Васильевичем Луначарским о каком-то деле. Когда они стояли и разговаривали, к ним подошел известный меньшевик Николай Николаевич Суханов.
Как всегда налитый до краев иронией, желчью, сарказмом, Суханов, щеголяя своим "знанием подлинной жизни", стал высмеивать план электрификации, аттестуя его блефом, миражем, утопией. Ленин слушал его молча, насупившись. Потом ему надоело, и он коротко обронил:
- Вы рассуждаете как труп. Как живой труп…
Неожиданно для Ленина эти слова подействовали на Суханова, словно удар хлыстом. Он вздрогнул, задергался, вскричал: "Это нечестно" (а может быть: "Это бесчестно") - и бросился прочь.
Ленин, пораженный случившимся, с недоумением посмотрел на Луначарского. Тот нахмурился и что-то негромко ему сказал. Отец не расслышал его слов, только увидел, как краска сбежала с лица Ленина.
- Но я же этого не знал, - сказал Ленин. - Я б никогда не сказал… Мне нужно ему объяснить… Просить прощения…
И кинулся вслед за Сухановым. Луначарский с ним вместе.
Отец мой запомнил этот эпизод, но так и не узнал, что же тогда произошло.
Разгадка этого такая: настоящая фамилия Суханова была не Суханов, а Гиммер. Он был сыном тех мужа и жены Гиммеров, чья трагическая история послужила Льву Толстому материалом для его драмы "Живой труп".
5
Снова Большой театр. Заседает совещание беспартийных крестьян - делегатов Восьмого съезда Советов, созванное Михаилом Ивановичем Калининым по просьбе Ленина. Передние ряды занимает бородатая хозяйствующая деревня.
Все одеты в обычную крестьянскую одежду того времени - армяки, зипуны, полушубки, в темные, как мокрая глина, дерюжные куртки. Лишь немногие обуты в сапоги, на большинстве лапти и онучи, ловко подвязанные оборами впереплет накрест до колена.
Сбоку, совсем неприметно, сидит Ленин. Слушая ораторов, он делает в своем блокноте быстрые, беглые записи. После совещания он прикажет секретарям размножить эти записи и разослать их членам ЦК и наркомам с пометкой: "К осведомлению цекистов и наркомов. Следующие заметки о прениях и заявлениях на беспартийном совещании крестьян составлены Лениным, который просит ознакомиться с ними".
Делая запись, Ленин указывает не фамилию оратора, а губернию, из которой тот приехал. Записи его предельно лаконичны, но в то же время передают своеобразие крестьянских речей; тщательно записывает Ленин крестьянские жалобы и замечания крестьян о советских работниках:
"Более к жизни близко и к сердцу бедных крестьян… Хлеб, железо, уголь - вот что нам нужно. Инвентарь нужен".
"Бывает, что называют лодырем. А нет на деле и сохи и бороны. На бедняка нельзя валить и много взыскивать.
Отметить в законе, что надо поддержать бедняка".
"Заинтересовать надо крестьянина. Иначе не выйдет. Я дрова пилю из-под палки. Но сельское хозяйство из-под палки вести нельзя".
"Мы три года равнялись.
Как заинтересовать? Просто: процентную разверстку хлеба, как на скот…
Лодыря подстегнуть… 10 пудов на семена - посей и дай, что следует".
"Пусть будет палка, но для нашего содействия.
Чтобы старательный жал на нестарательного".
"Перехозяйствовали банды весь транспорт. Разруха. Надо строить государственную жизнь".
"Хлеб собирали под метлу. Ничего не осталось. Скотоводам надо помочь. Хозяйство разрушено войной. Пропаганда нужна".
"Была производящей губернией. Теперь потребляющая. Лишь бы обсемениться. Пострадали от контрреволюции".
"Разверстка: у нас такой нажим был, что револьверы к вискам приставляли. Народ возмущен…"
"Скот берут чрезмерно. Берут помольные сборы. Берут за дезертира. Непосильные сборы уменьшить".
Точной, краткой пометкой Ленин передает настроение аудитории.
Крестьянин говорит, повторяя слова самого Ленина, сказанные Лениным на съезде: "Принуждение необходимо обязательно".
Приведя эти слова крестьянина, Ленин делает пометку:
"Крики: довольно. (NB)".
Крестьянин говорит: "Кулачество (как и дезертирство) есть".
Ленин подчеркивает слово "есть" и отмечает: "Гром аплодисментов".
А на следующий день после крестьянского совещания, выступая на съезде Советов с заключительным словом по докладу ВЦИК и СНК, Ленин говорит:
- Я вчера имел удовольствие присутствовать… на небольшом частном совещании беспартийных делегатов нашего съезда - крестьян и вынес чрезвычайно много из их дебатов по самым больным вопросам деревенской жизни, по вопросам продовольствия, разорения, нужды, которые вы все знаете.
Беспартийные же делегаты съезда, как, например, новгородский крестьянин Поспелов, вернувшись домой, рассказывали землякам, как Ленин присутствовал на заседании их беспартийной фракции и внимательно прислушивался к словам ораторов.
- А мы тоже отнеслись к товарищу Ленину с открытым разговором, - сказал Поспелов.
Десять лет спустя, в сентябре 1930 года, Надежда Константиновна Крупская в письме к Михаилу Степановичу Ольминскому вспоминала, как много дала Владимиру Ильичу встреча с беспартийными крестьянами - делегатами Восьмого съезда Советов.
"Сила Ильича, - писала Надежда Константиновна, - была именно в том, что он умел слышать голос жизни в ничего не значащих словах людей с мест, умел, как бы это выразиться, прикладывать ухо к земле… Перед нэпом Ильич попросил Калинина собрать беспартийных крестьян… просил их ответить на ряд вопросов и внимательно прослушал их выступления. После этого собрания он много решительнее стал высказываться за нэп. Что же, какой отсюда вывод?.. Что Ильич умел слушать и беспартийных, мелкособственнически настроенных и слышать то, чего не слышали другие, умел из их разговоров делать свои выводы".
6
На своем заключительном заседании Восьмой съезд Советов принял обращение ко всем трудящимся России.
Поздравив трудящихся Республики с великой победой, одержанной над врагами, съезд счел своим долгом воздать благодарность всем, кто своим потом и кровью, тяжелым трудом и терпением, мужеством и самопожертвованием способствовал победе общего дела.
Было что-то напоминавшее Смольный в великие дни Октября в том большом и чистом чувстве, которое охватило всех, слушавших это обращение. Повинуясь глубокому внутреннему порыву, делегаты встали и слушали его стоя.
"Трудящиеся России! Этими тремя годами величайших лишений, кровавых жертв вы завоевали себе право приступить к мирному труду. Отдадим же этому труду все силы… Еще год, и, если мы напряжем наши силы, мы не будем мерзнуть в неосвещенных домах. Еще два-три года, и мы восстановим железные дороги и пустим в ход все заводы страны. Еще три-четыре года, и в Республике не будет раздетых и разутых. Еще пять лет, и мы окончательно залечим раны, нанесенные войной нашему хозяйству.
К труду же, рабоче-крестьянская Россия!"
Я стояла в эти минуты неподалеку от Ленина. Я видела его лицо.
Кто это придумал, что Ленин будто бы был спокойным, всегда спокойным, каким бы трагизмом, торжеством, величием ни был исполнен момент, о котором идет речь?
Да ничего подобного! Не был он спокойным, не мог быть спокойным, никогда не бывал спокойным.
Недаром же Надежда Константиновна, которая знала его лучше всех на свете, говорила, что он очень остро на все реагировал, был очень впечатлителен, очень эмоционален, а когда волновался - сильно бледнел.
Сейчас он стоял бледный, весь в напряжении, стиснув кулаки, закусив нижнюю губу. Взволнованный, наверное, больше, чем кто бы то ни было в этом зале…
7
Только вчера в зале Большого театра звучали слова торжественного обращения Восьмого съезда Советов: "К труду же, рабоче-крестьянская Россия!"
Сегодня, тридцатого декабря двадцатого года, здесь звучали иные речи - речи дискуссии о роли и задачах профессиональных союзов в социалистическом строительстве, главным застрельщиком которой был Троцкий.
На протяжении почти трех лет, прошедших со времени споров о Брестском мире, Троцкий в основных вопросах внутренней и внешней политики поддерживал линию Ленина. Бывали, конечно, между ними споры и расхождения, но они находились в тех естественных пределах, которые существуют в совместной работе.
Но поздней осенью двадцатого года между Троцким и Лениным пролегла трещина, которая по вине и по воле Троцкого стала становиться все глубже и глубже.
Началось это в первые дни ноября. Троцкий был тогда народным комиссаром путей сообщения.
Придя на железнодорожный транспорт, он застал там существовавший еще с девятнадцатого года Главный политический отдел - Главполитпуть, преобразованный затем в так называемый Цектран. Созданный как временный политический орган для проведения чрезвычайных мер, которые спасли бы транспорт от разрухи и полного развала, Главполитпуть ввел на железных дорогах военную дисциплину и всецело подчинил их задачам военного времени.
В тех исключительных обстоятельствах такие чрезвычайные меры были необходимы. Но, как и сами исключительные обстоятельства, они были бедой. Троцкий возвел эту беду в достоинство и даже в общий закон. В его глазах и в глазах его сторонников обычные демократические формы работы профсоюзов выглядели как кустарничество, комитетчина, бессистемность и безвластие, с которыми необходимо покончить, и чем скорее, тем лучше, и поставить во главе всей работы политических комиссаров с соответствующими полномочиями.
А профсоюзы?
"Власть комитетов, профсоюзов, выборных делегатов по отношению к вмешательству в технические и административные вопросы аннулируется".
Такова была практика, запечатленная в одном из приказов, изданных по Главполитводу - сектору Главполитпути. Обобщением же этой практики было выступление Троцкого на V Всероссийской конференции профсоюзов, в котором он бросил "крылатое", по выражению Ленина, словечко о "перетряхивании" профсоюзов и призвал "завинтить гайки" военного коммунизма.
Выступление Троцкого вызвало резкий отпор со стороны значительной части профсоюзников. Вопрос перешел в Центральный Комитет партии. Там он породил острейшие прения. В итоге тезисы Троцкого были отклонены. Десятью голосами против четырех была принята резолюция Ленина. В ней подчеркивалось, что время специфических методов управления начинает проходить и что необходима самая энергичная и планомерная борьба с вырождением централизма и милитаризованных форм работы в бюрократизм, в самодурство, казенщину. В ответ на это Троцкий отказался работать в созданной ЦК комиссии по профсоюзам, членом которой он был избран.
Именно этот поступок, ведущий к фракционности, Ленин прежде всего ставил в вину Троцкому.
"Без этого шага, - писал он, - ошибка т. Троцкого (предложение неправильных тезисов) - самая небольшая, такая, которую случалось делать всем цекистам без всякого изъятия". "Если Цектран сделал ошибку, - каждому случается увлекаться, - надо было ее исправлять. Но когда эту ошибку начинают защищать, то это делается источником политической опасности".
Уже невхождение в комиссию, созданную ЦК, было со стороны Троцкого срывом партийной дисциплины. Но на этом он не остановился. Все более и более оформляясь в особую фракцию, он и его сторонники перешли от теоретических рассуждений к прямым фракционным действиям.
Положение усугубилось тем, что многие члены ЦК партии заняли в дискуссии неустойчивую, колеблющуюся позицию. Ленин не раз оставался в меньшинстве. На пленумах ЦК (Ленин назвал их потом "печальными пленумами") голоса делились на "семерки" и "восьмерки". Бухарин создал "буферную группу" якобы для примирения Ленина и Троцкого, на деле же целиком поддерживающую Троцкого, что дало Ленину повод высмеять этот буфер, который, по его словам, следовало бы изобразить так: перед пылающим огнем стоит человек с ведром керосина, на котором написано: "Буферный керосин", и подливает этот керосин в огонь.
В итоге, как говорил Ленин, "получилась в Центральном Комитете каша и кутерьма; это в первый раз в истории нашей партии во время революции, и это опасно".
Самое опасное в фракционной борьбе то, что фракционные интересы становятся для ее участников превыше всего. Так было и на этот раз.
Двадцать пятого декабря сторонники Троцкого распространили среди делегатов Восьмого съезда Советов написанную Троцким "брошюру-платформу" о задачах профсоюзов, а тридцатого декабря по их требованию было созвано соединенное заседание коммунистов - делегатов съезда и членов Всероссийского и Московского советов профессиональных союзов.
Дискуссия вышла за рамки Центрального Комитета.
8
И вот на широкое обсуждение вынесены вопросы, от правильного или неправильного решения которых зависит, будут или же не будут найдены правильные методы подхода к массе, овладения массой, связи с массой. А следовательно, будут ли претворены в жизнь те великие идеи, которые были провозглашены накануне в обращении Восьмого съезда Советов ко всем трудящимся России.
Электричество горело вполнакала. Только помост, на котором стоял стол президиума, был ярко освещен лампочками, горевшими снизу. У самого края помоста - кафедра. Рядом с кафедрой стоит Троцкий.
Он стоит очень прямо и в то же время очень свободно. На нем френч защитного цвета, сапоги. Густые, начинающие седеть волосы откинуты назад, левая рука опущена, правую он положил на край кафедры.
Заседают коммунисты - делегаты Восьмого съезда Советов и члены Всероссийского и Московского советов профессиональных союзов.
- Мы собрались, чтобы обсудить вопрос о роли и задачах профессиональных союзов, - негромко говорит Троцкий. Так негромко, что многие прикладывают ладонь к уху, чтоб лучше слышать.
Троцкий резко меняется, протягивает к залу обе руки, сильным голосом рассекает тишину:
- Товарищи делегаты съезда! Товарищи рабочие! Товарищи работники партии, советов, профессиональных организаций!
Этот голос, этот жест великолепны. Троцкий вообще великолепный оратор, непохожий ни на одного другого. Оно и понятно: ораторский талант, присущий ему от рождения, он отшлифовал, обучаясь в Париже в школе ораторского искусства.
- Профсоюзы, - говорит он, - переживают кризис… И чтоб преодолеть этот кризис, надо покончить с тем, что профессиональные союзы в нашем рабочем государстве, как и в капиталистическом государстве, видят свою задачу в защите интересов рабочих. Пора покончить с тем, что профессиональные союзы существуют отдельно от государственных органов. Их нужно слить воедино, произведя сращивание профсоюзов и государственного аппарата, огосударствить профсоюзы, превратить их в аппарат рабочего государства, управляющий производством…
Сейчас от размеренного спокойствия, которым Троцкий начал свою речь, не осталось и следа. Голос его то понижается до шепота, то бьет, как тяжелый молот. И каждый такой переход сопровождается точным, выверенным жестом. Только одно не дается ему: шипящие звуки. Они у него слишком резки, слишком шипят. Парижский профессор дикции бился два года, но так и не смог устранить этот недостаток.
Зал слушает Троцкого не шелохнувшись. Когда он кончает, одна часть его провожает Троцкого аплодисментами и восторженными возгласами, другая застывает в невеселом молчании.
Которая из них больше? Сейчас это еще неясно.