А Николаю Боголюбову, исполнителю второй главной роли в фильме "Случай на шахте № 8" – директора шахты Краева, Басов, как говорят, внушил, что Краев – едва ли не самый главный положительный персонаж в картине, человек исключительного душевного благородства и чести. И актеру удалось избавиться от однобокости изображения Краева – ведь тот в непогрешимость своих взглядов и методов работы верил искренне и действовал из лучших побуждений. И на экране появился не просто отрицательный герой, визави положительного Володи Батанина, а сильная и неординарная личность.
Авторитетный хозяйственный деятель с большими заслугами и славным прошлым и – властный руководитель, "хозяин города". Настоящий организатор, волевой человек, способный собраться в трудную минуту и своей решительностью увлекать за собой людей, и – организатор штурмовщины и фактический виновник происшедшей аварии, стремящийся во имя "славы" комбината скрыть случившееся на шахте. Прекрасный семьянин, любящий и нежный отец и – циник, проявляющий глубочайшее равнодушие к человеческой судьбе. Образ Краева не стал очередным кинопортретом в галерее сатирических изображений бюрократов – он, как отмечала критика тех лет, "не бездарность. Это достаточно значительная, по-своему творческая личность. Он полон энергии и желания великих свершений на благо общества".
Басов первым в стране освоил пришедшую в начале 70-х годов из Германии техническую новинку – аппаратуру для съемки многокамерным способом: три камеры, установленные в разных углах павильона, были закоммутированы между собой на общем монтажном пульте и позволяли видеть объект съемки сразу с нескольких точек и вести черновой монтаж отснятого материала практически по ходу работы. Сегодня этим приемом уже никого не удивишь – именно так работает телевидение, но в те годы Басов был первопроходцем и, пожалуй, единственный оказался по-настоящему готовым к работе на современной съемочной технике.
Илья Миньковецкий, друг и оператор, с которым Басов снял много фильмов, рассказывал:
"Впервые я работал с ним на картине "Опасный поворот". Мы опробовали многокамерную систему съемки фирмы "Электрониккем", которую до этого на "Мосфильм" закупили после одной из выставок кино– и фотооборудования в Германии. Басов первым снимал фильм на этой аппаратуре. Потом уже работать на ней пробовал Желакявичюс в "Чисто английском убийстве" и Рязанов – на съемках "Гаража". Но у них не получилось добиться того эффекта, которого достиг Басов, и камеры, как правило, простаивали.
Обычно камеры использовали последовательно: пока одна снимала, другая брала крупные планы по команде. После того как первая камера отсняла все, предусмотренное режиссером, начинала работать в другой точке следующая камера, а потом – третья. Басов же запускал практически синхронно все три, чтобы не было вариантов. Он держал в голове весь монтаж – у него была гениальная память, он мог запомнить, как по ходу съемок и в каком именно месте у актера хлопнула ресница – дрогнуло веко. И он обожал монтировать, обожал всю эту стереометрию. Можно было снимать параллельно вертикальным монтажом, делать укрупнение с помощью трансфокатора. У нас была такая скорость работы, что мы снимали раза в три быстрее, чем обычное художественное кино. "Опасный поворот" был снят в рекордные сроки – за два месяца.
К этому режиму и таким темпам далеко не все актеры были готовы. Театральные – Юрий Яковлев, Руфина Нифонтова – уже заранее, до начала съемок знали свой текст наизусть полностью, от корки до корки, сказывалась театральная школа. Киноактеры зачастую привыкли сниматься эпизодами, и им было трудно удержаться в том ритме, что задавал на съемках Басов: эпизод – одна камера, другой – другая, без остановки и часто без перерывов. Такой высокий темп работы! Басов даже придумал, чтобы выстелили специальным покрытием пол в павильоне, – для удобства перемещения камер, чтобы можно было, не мешая одновременной записи звука, бесшумно переехать в другую точку съемки. Он вообще любил тишину на площадке, говорил – надо, чтобы слышно было актеров и режиссера, а вас (техническую часть группы), чтобы не было ни слышно, ни видно.
С Басовым всегда работала одна и та же монтажер Люся Бадорина, искусная склейщица, она его понимала с полувзгляда. Басов только руку протягивал, а она уже вкладывала в нее то, что он хотел. Она его так знала и понимала, что это были уже почти родственные души. Люся была Басову очень предана, и так верно ему служила, что, кажется, и прожила после его смерти совсем недолго.
Басов потрясающий организатор был, настоящий командир, но я никогда не слышал, чтобы он на кого-то на съемках голос повышал или вышел из себя во гневе. Он все записочки писал, если актер чего-то по тексту не помнил, и тут же придумывал мизансцену, при которой тот мог записочку прочитать. И поэтому в "Опасном повороте", где он тоже играл, больше всех в кадре бегает сам Басов, – находит себе работу, что-то переставляет, что-то приносит. Потому что ему надо было сменить записку, чтобы не было простоя в работе, – он был готов снимать молниеносно. Сам-то он помнил весь текст и думал, что можно снимать бесконечно. И когда заканчивалась смена, ни он, ни я не уходили домой. Иногда еще часа три гуляли по студии и разговаривали – такой он был эмоциональный, все не мог успокоиться.
Энергия у него была неслыханной силы, космическая, такой работоспособности был, что никто рядом с ним не мог выдержать этого ритма, этого напряжения. Басов больше всего страдал в субботу и воскресенье, когда съемка останавливалась. И был счастлив, когда мы снимали "Факты минувшего дня" в Заполярье – там белые ночи, и Басов готов был снимать сутки напролет.
Он был счастливый режиссер – снимал картину за картиной. Его сразу же после окончания ВГИКа пригласили на ведущую кинофабрику страны – в то время как многих его однокурсников распределили "поднимать" республиканские киностудии.
Басов доверял мне абсолютно, в камеру почти не смотрел. Лишь один раз был случай – а он мизансцены выстраивал замечательно, – когда мне он что-то подсказал. Но я почувствовал – Володя пережимает, и не стал камерой наезжать. Басов это увидел, но отнесся к моему самоуправству очень деликатно, не стал возражать. Он поддержал меня, когда я предложил художнику-постановщику дверь в доме сделать не глухой, а стеклянной, чтобы можно было подсветить ее, создать объем и глубину.
Басов принимал все мои рекомендации по "благоустройству" съемочной площадки – чтобы мне было удобнее, чтобы камера работала в полную силу своих технических возможностей. Единственное, что он требовал от оператора, – это чтобы картина была: "Чтобы все было видно! Для меня самый гениальный оператор – оператор Чарли Чаплина!"
Басов был в профессии универсально образованным, он знал все приемы и способы съемки, он был художественно чутким и знающим живопись человеком, но почти никогда не прибегал к живописным образным решениям в кадре. Его упрекали, что он практически не использует острые оптические приемы и возможности ракурсов, но Басова волновали не эти технические ухищрения, а лицо человека, его глаза – зеркало души. Басов считал, что ничто в кадре не должно отвлекать внимания от человека и его душевных переживаний. Не любил операторского произвола и "сольных номеров". И возможно, поэтому место действия у него – художественно-информационный фон, который он заполнял точно отобранными деталями. У него всегда была соблюдена мера географии, атмосферы, настроения. Чувство кадра и мизансцены у него было совершенным".
Басов быстрее других и прежде других понял все преимущества многокамерной системы съемки – новая техника позволяла ему выстраивать внутренне динамичное психологическое действие. Как писала исследователь творчества Басова А. Кагарлицкая, "переключение камер напоминало перевод взгляда: с одного лица на другое, заинтересовавшее больше; с лица на стену комнаты, в паузе для раздумья; со стены на окно, чтобы лучше сосредоточиться на мысли; оттуда снова на лицо, дабы окончательно утвердиться в своей догадке". Особое удовольствие, по ее впечатлению, доставляло наблюдение за режиссером в процессе съемки: "Не отрывая взгляда сразу от четырех телевизионных экранов, вмонтированных в пульт – три из них передавали изображение с камер, четвертый – отражал все монтажные операции, – Басов с деловитой лихорадочностью отдавал распоряжения оператору-постановщику Илье Миньковецкому. Тот, быстро реагируя на указания Басова, чутко улавливая ход его желаний, мгновенно переключал точки съемок в соответствии с монтажной мыслью режиссера".
Басов обожал монтировать. Он любил снимать кино, но монтаж, и это отмечали все работавшие с ним люди, был его подлинной страстью. Монтажная, в которой он работал, по воспоминаниям его коллег, производила впечатление "террариума". "Змеи" пленок – многокилометровый серпантин – обвивали, точно лианы, монтажный стол, самого режиссера, руки и плечи его помощницы, расползались по полу. И внутри всего этого, со стороны кажущегося хаосом, "беспорядка" царил факир – укротитель, режиссер. Он стремительно разматывал пленку, резал решительно и внешне, казалось, безжалостно ненужные ему кадры, моментально склеивал разрывы ловкими движениями длинных, красивых пальцев и снова – разматывал, отматывал и сматывал рулоны отснятого материала. Отби рал, резал, клеил… До тех пор, пока кинематографический "лист Мёбиуса" не превращался в единую линию, сведенную в аккуратный круг ролика.
Басов любил снимать лица. (Говорят, в "Опасный поворот" он пригласил Руфину Нифонтову еще и потому, что у нее были потрясающей красоты и выразительности глаза, глубоко проникающий, мудрый взгляд.) Он любил красивых людей. Некрасивых лиц, неинтересных характеров в его фильмах найти невозможно – их нет. Он умел находить актеров, и многих не только открыл для широкого экрана – раскрыл их дарование с неожиданной стороны.
Среди его открытий – Леонид Харитонов, сыгравший свою первую по-настоящему значимую роль в "Школе мужества". Многие не верили, что студент школы-студии МХАТа окажется идеальным Борисом Гориковым, который станет любимцем зрителей всех возрастов и поколений того времени.
Свою первую большую работу в кино у Басова сыграл Михаил Ульянов. Его, недавнего выпускника театрального училища, молодого актера, только что принятого в труппу Вахтанговского театра, даже пришлось убеждать и уговаривать. Не только окружающие, сам актер не видел себя в роли героя-современника Бахирева. А тут еще и назначение в театре на первую серьезную роль! Ульянов буквально разрывался между выбором: сцена (ему предложили сыграть роль Вихрова в инсценировке знаменитого романа Леонида Леонова "Русский лес") или съемочная площадка. Победил Басов – Ульянов был утвержден на роль, и эта роль стала его первым заметным появлением на киноэкране. Это уже потом были "Добровольцы", "Председатель" и целая галерея образов положительных героев – современников.
Но Басов не был бы Басовым, если бы видел в актере только одну сторону его дарования и однобоко использовал однажды найденный типаж. Следующая роль Михаила Ульянова в фильме Басова – Быков в "Тишине". Спекулянт и жулик, стукач и мерзавец, трусливо предрекавший своей стране поражение в страшный для всех день 16 октября 1941 года, когда фашисты вплотную приблизились к Москве, и советовавший другому герою фильма – Вохминцеву-старшему – как можно быстрее избавиться от компрометирующего перед "новым порядком" партбилета. И это его, ставшее своеобразной "визитной карточкой" героя – дурацкое выражение "лады-лады", примерительно-брезгливое, настырно-запоминающееся. И тихий, ехидный говорок, и угрозы, "выстеленные" то мягким и ласковым, то срывающимся в крик баритоном. Это был совершенно новый, иной, малознакомый и почти неузнаваемый Михаил Ульянов.
Позднее эта роль неожиданно для всех "ударила" по актеру рикошетом. Фильм "Тишина" начал свое шествие по Европе – он открывал декаду советского кино в Париже, и почти в то же время на гастроли собирался отправиться и Театр имени Евгения Вахтангова со спектаклями "Принцесса Турандот" и "Человек с ружьем". И, как вспоминал впоследствии Михаил Ульянов, перед отъездом для обязательной профилактической беседы – в те годы было положено обсуждать выезжавшие за рубеж постановки и составы исполнителей – к себе вызвала министр культуры Екатерина Алексеевна Фурцева. Быстро разобравшись с "Принцессой Турандот", она подробно остановилась на "Человеке с ружьем", который был в идеологическом плане важным представительским звеном. И в заключение спросила: "А кто у вас играет Ленина?" Не ожидавший подвоха Рубен Симонов спокойно ответил: "Ульянов, Михаил Александрович". И вдруг Фурцева взорвалась: "Как? Кто посмел? Он же играл того негодяя! Кто дал ему право играть Ленина!" – "Но мы же актеры, мы играем разные роли, и плохих героев, и хороших", – пытался объяснить Фурцевой Симонов, но все было тщетно – в категорической форме министр велела Ульянова с роли Ленина снять. Немедленно!
Через двадцать лет Басов еще раз предложит Михаилу Ульянову сыграть в его фильме "Факты минувшего дня". И это опять будет другой Ульянов: с одной стороны, его герой – директор заполярного комбината Иван Михеев – был продолжением уже когда-то сыгранного образа Бахирева, с другой – это был "бывший Бахирев", тот, кто устал бороться, отступил, научился быть покладистым и удобным для тех, кто сидит от него далеко, в своих удобных и "высоких кабинетах".
Еще одно актерское открытие Басова и неожиданный выбор – Станислав Любшин в роли советского разведчика Белова-Вайса. Решение, удивившее многих: Любшин был известен как актер на лирические амплуа – светлый, вдумчивый, мягкий. Любшин уже успел к тому времени сыграть в известной картине Марлена Хуциева "Мне двадцать лет" роль Славки, и все последующие предложения работы в кино были связаны именно с этим его образом – простого современного парня. Басову говорили: "Что вы делаете, разве это разведчик?! Где стать, где богатырская сила?"
Против выбора режиссера поначалу были решительно настроены и в руководстве студии, и в Госкино. Но и на самом высоком уровне он продолжал отстаивать свое решение, свою правоту, прибегая даже к собственному опыту профессионального военного. И на все возражения Басов отвечал: "Я именно такого и искал: лицо, ничем не выделяющееся из толпы".
Басов выбрал Любшина потому, что он, казалось бы, меньше всех подходил для роли разведчика – обладал негромкой внешностью и сдержанной манерой игры. Режиссер был убежден (и его военный опыт подсказывал это) – у разведчика особых примет быть не должно. Но заслуга Басова еще и в том – и, наверное, прежде всего в том, – что он сумел раскрыть и проявить в Любшине его качества актера психологического – умного, тонкого, цельного. И это был тот самый случай, когда на следующий день после премьеры актер проснулся знаменитым – о Любшине-Белове заговорила вся страна.
В течение четырех фильмов (случай по тем временам исключительный – у "Тихого Дона" и "Хождений по мукам" было всего три серии) режиссер выстраивал вокруг Любшина-Белова-Вайса людей и обстоятельства, делая его, по словам одного из критиков, "тем центром, к которому стянуты все нити повествования, все его сюжетные ответвления". Басов пристально, почти не отрываясь, следит за глазами своего героя, за его взглядом – то обращенным внутрь себя, то открытым для радости и сострадания. Это был первый столь психологически достоверно созданный образ разведчика – человека и профессионала и вместе с тем – образ романтически окрашенный, теплый. В "Щите и мече" Басов действительно указал путь, по которому впоследствии пойдут создатели "Мертвого сезона" и "Семнадцати мгновений весны" – продолжат, пере осмыслят и дополнят.
А исполнителя на роль Генриха Шварцкопфа Басов впервые увидел в ресторане Дома актера во Львове. Обратил внимание на молодого человека с внешностью, как он потом сам говорил, филолога или физика. И пока Басов про себя с горечью размышлял о превратностях судьбы и шутках природы – то есть на тему, почему такое интеллектуальное лица трудно найти среди актеров, – сидевшая рядом с ним Валентина Титова озвучила его мысли. Она тогда сказала – вот бы этот молодой человек за соседним столиком был актером, он так подходит на роль Генриха. В ответ Басов поначалу все же позволил себе усомниться – слишком это было бы хорошо.
Но оказалось, что молодой человек – актер саратовского ТЮЗа Олег Янковский (в то время театр находился во Львове на гастролях). И он уже давно был на примете басовского второго режиссера Джанет Тамбиевой и ассистента по актерам Натальи Терпсихоровой, приезжавшей незадолго до этой встречи в ресторане в Саратов для подбора актеров. Янковского тогда на съемку привел приятель, актер того же театра. И, вернувшись в Москву, Басов обнаружил фотографии "неизвестного интеллектуала" в своей картотеке. Последовал стремительный вызов на "Мосфильм". И уже потом Олега Янковского, приехавшего на пробы в столицу с огромным пустым чемоданом для покупок – заказов, которые Янковскому сделали его друзья и близкие (все-таки Москва – есть что купить!), – Басов привел домой показать Титовой и теперь уже по-настоящему познакомиться: "Вот он, твой Генрих!" И после выхода фильма на экраны страны до этого практически никому не известный провинциальный актер обрел поистине сумасшедшую популярность наравне с исполнителем главной роли Белова-Вайса Станиславом Любшиным.
Басов открыл для отечественного кинематографа Ролана Быкова и Юрия Катина-Ярцева, сыгравших эпизодические, но яркие роли в его фильме "Школа мужества" (соответственно – реалист и эсер).
Впервые зрители крупным планом увидели романтически прекрасные лица Олега Видова и Георгия Мартынюка тоже у Басова – в его знаменитой "Метели". Это позднее один стал "Всадником без головы", по которому вздыхали кинопоклонницы всех возрастов во всех регионах Советского Союза, а другой – всенародным Палпалычем из телевизионного сериала "Следствие ведут знатоки".
Но Басов не только открывал – помогал, поддерживал, учил и порою "спасал" своих коллег. После того как кинодраматурги Дунский и Фрид, осужденные по нелепому навету в участии в подготовке покушения на Сталина и немало лет отсидевшие в лагерях ГУЛАГа, вернулись в Москву, в родной ВГИК и им разрешили-таки написать дипломную работу – сценарий фильма "Случай на шахте № 8", поставить ее взялся именно Владимир Басов. Взялся из солидарности, желая поддержать напрасно пострадавших коллег, с которыми впоследствии подружился. Взялся и потому, что увидел в сценарии тот срез времени, те характеры, что делали его актуальным. Дунский и Фрид вспоминали, что с удовольствием брали у Басова "уроки ремесла" – сидели с ним в монтажной, глядя, как он "собирает" фильм, пропадали там в басовском режиме – с утра до вечера. И если поначалу, приступая к совместной работе с ним над картиной, они еще "чувствовали себя едва ли не дилетантами в кино", то к моменту выхода фильма на широкий экран обрели, по их словам, не только практические навыки, но и уверенность в профессии.
Рассказывали, что однажды Басов, сыграв маленькую роль в короткометражном фильме начинающего ленинградского режиссера, сел вместе с ним просматривать отснятый материал. И потом, уже по просьбе дебютанта отсмотрев весь черновой вариант картины, заволновался – фильм не складывался. Было очевидно, что молодой режиссер не обделен талантом и знаниями, но не хватало опыта, кинематографической практики. Это чувствовал и сам режиссер. И тогда Басов еще на три дня остался в Ленинграде и просидел с пригласившим его режиссером в монтажной до тех пор, пока картина в конце концов не обрела законченность и ясность формы.