Как ни странно, но во мне после работы по операции "Турнир" в самой Канаде пришло некоторое самоуспокоение. Мне казалось, что уже на этом этапе кое-что сделано и я главные усилия могу переводить на работу по линии НТР.
Однако я уже был не властен над собой: "Турнир" захватил меня целиком. Детали операции стали преследовать меня даже по ночам, возбуждая желание довести дело с "вербовкой" до логического конца. Ведь конечной целью было проникновение в агентурную сеть противника, возможно - американской спецслужбы.
И вот однажды в размышлениях о будущем операции "Турнир" появилась шальная идея: а что, если повернуть ее в русло операции "Возмездие"? Причиной тому была "свежая рана" у нашей разведки от предательства в Англии.
Ущерб для КГБ измена Лялина дала весьма ощутимый. Английская контрразведка, видимо, убедила правительство Англии в необходимости высылки из страны более ста сотрудников разведки под прикрытием различных ведомств в этой стране, обвинив их в шпионаже. Однако несколько десятков этих ста не были кадровыми сотрудниками КГБ или ГРУ. Просто контрразведка сталкивала лбами органы госбезопасности с людьми из МИДа, торгпредства и других советских организаций. Массовая высылка разведчиков настолько потрясла лондонские резидентуры КГБ и ГРУ, что фактически до начала "перестройки" в середине восьмидесятых годов эта "точка" так и не смогла эффективно работать. Так закатилась былая слава колыбели знаменитой "Кембриджской пятерки", в которой блистал агент КГБ экстракласса Ким Филби.
После бегства Лялина на Запад генеральный прокурор Великобритании предъявил ему обвинение в работе на территории страны по организации диверсий и "подготовке ликвидации лиц, которые считаются врагами СССР". Оперсоставу разведки было известно и то, что Лялин оказался в положении лица, которого наш военный трибунал заочно приговорил к расстрелу.
И вот эта шальная мысль стала меня терзать - Лялина можно, ликвидировать, используя в качестве канала подхода к нему, если "завербованный" канадцами Максимов уйдет на Запад.
Что двигало мною? Профессиональная гордость за возможность реализации справедливой акции.
Мне помнилось, что чекисты двадцатых и тридцатых годов неоднократно использовали внедрение наших разведчиков в ряды членов контрреволюционных организаций для ликвидации руководящих и активных в антисоветском рвении сотрудников. В шестидесятых годах стала известна одна из таких акций с "предателем" Тойво Вяйнэ, который за "пособничество" противнику в двадцатые годы был "арестован", "судим" и "расстрелян". Я видел этого человека по телевидению, когда он рассказывал о своей дальнейшей судьбе: погранзаставы и уход на пенсию с должности начальника погранотряда в Анапе.
Судьба чекиста глубоко запала мне в душу и была воспринята мною, как акция большой эффективности и доверия в нашей работе.
В вопросе жизни и смерти я был продуктом своей эпохи. Война, вечная борьба с врагами Отечества, разоблачающие сведения об аморальных действиях спецслужб Запада, в числе акций которых был не один случай физического уничтожения противников. Жертвами становились мои коллеги-разведчики.
"Дело Лялина" - чуждое мне до омерзения человеческое действие - измена. Я учился с Лялиным в разведывательной школе под Москвой. Он был также из моряков, только гражданских. Мы не дружили, но в стенах школы общались. То, что сделал Лялин, - это ущерб государству, Родине, присяге, чести офицера, всем профессионалам разведки. И был приговор трибунала, официально лишавший его права на жизнь.
Я и сегодня верю в справедливость самой высшей меры предателям. Это мнение разделяют большинство моих коллег. В этой вере "не предай" и "не убий" равнозначны. Но я их понимаю так: "Не предашь - не будешь убит!"
Вот с этой идеей я и обратился к куратору по "Турниру" Александру Васильевичу, изложив ее суть на бумаге. Мой коллега уточнил мотивы такого моего предложения и сказал, что доложит "предложение о судьбе Лялина" начальнику управления внешней контрразведки, то есть Калугину. Затем я несколько раз получал ответ, что предложение рассматривается. На том дело и закончилось.
В девяностых годах я узнал, что канадская операция по вербовке меня и работе в дальнейшем была названа "Золотая жила", а в среде канадских контрразведчиков я проходил под кличкой "Аквариус".
"Орднунг ист орднунг!"
Визит в ФРГ планировался в первую очередь в интересах операции "Турнир", но знали об этом только посвященные. Внешне это выглядело как работа по линии НТР.
К этому времени с позиции Внешторга я начал изучение и разработку одной западногерманской инженерной компании в Ганновере, основной продукцией которой было оборудование для производства сверхтонких полимерных пленок шестиметровой ширины и повышенной прочности. Пленка имела многоцелевое назначение: как основа для фотопленок, для изготовления комплектующих изделий в электронике, шла на нужды космоса и военных.
Наши специалисты работали в этой области, но у них не все ладилось - так появилось задание ВПК для разведки. Компания интересовала меня своими возможностями в ноу-хау и инженерных решениях.
Главным организатором и вдохновителем исследований, эксплуатации и работ в промышленном масштабе в этой специализированной компании был "Мавр", человек весьма своеобразный. Я лично с ним не был знаком, так как он категорически отказывался приезжать в Союз. Поэтому коммерческие и технические переговоры в Москве проходили без его участия. Не приехал он даже на подписание контракта в десяток миллионов долларов. И только в ФРГ я понял, в чем тут дело.
Как часто бывает с людьми крупного телосложения, он в чем-то бывал простодушен и даже доверчив по-ребячьи. Этот гигант с лицом природной смуглости в годы войны служил в знаменитом танковом корпусе Роммеля. В Африке "Мавр" был ранен, и на этом война для него закончилась. В общении "Мавр" был приятен и весьма внимателен, в частности, к моей "крыше". В моем лице "Мавр" видел вершину возможностей его компании, ибо такого масштаба заказы ему на Западе и не снились.
Повышенный интерес со стороны "Мавра" к текущему и будущему заказам был мною использован для решения задач в интересах НТР. Нужно было через "Мавра" получить чертежи конструкции специального оборудования для производства пленок и ноу-хау для работы на нем. В действующем контракте компания поставляла только отдельные узлы оборудования, а не всю линию целиком.
Я не видел другой фигуры в компании, кто мог бы решиться на передачу такой информации. Нужно было уговорить "Мавра" пойти на этот шаг.
Атака на него началась с того, что я стал развивать перед ним - обычно это делалось наедине - перспективы торговли с моим "Теххимимпортом". Зная пакет будущих заказов - вид оборудования и объемы закупок, я внушал ему мысль, что освоение производства подобного оборудования в моей стране затянется на годы, даже при наличии всех данных для технического решения задачи. К этому времени компания "Мавра" уйдет далеко вперед.
- Мы вам не будем конкурентами еще десятилетие, - говорил я "Мавру", - мы купим у вас оборудование на сто миллионов. А вы сможете поставить всю эту массу машин в срок?
"Мавр" с удовольствием поддерживал такие конкретные разговоры:
- А это возможно?
- Более того, в нашем портфеле на ближайшие пять лет закупки по профилю вашей фирмы…
И я перечислял реальные заказы, которые уже обсуждались с компаниями в странах Европы и, конечно, в Японии.
- Я предлагаю вам участвовать в конкурентной подготовке предложения на закупку.
- А мы не опоздаем?
- Предпочтение получит не только тот, кто имеет лучшее техническое решение и более выгодные цены, но и кто предоставит дополнительные услуги.
- Мы полностью гарантируем обслуживание на весь период работы оборудования на русских заводах, - начал горячо убеждать меня "Мавр".
- Это делают все, а вот помощь нашим специалистам в налаживании собственного производства, за пределами контракта, в рамках дружеских связей, а не только официальных…
- Что вы имеете в виду? - насторожился, естественно, "Мавр". - Конкретно можно сказать?
Я сделал длительную паузу и долго смотрел на "Мавра", как бы ища в его глазах мою надежду на будущее согласие. "Мавр" терпеливо ждал - ему торопиться было некуда. И я решился:
- Рабочие чертежи в комплекте с ноу-хау в свете вашего профиля работы. Более конкретно оговорим позднее.
- Но ведь я не могу решать этот вопрос один - это зависит от членов правления.
Я понял, что сам "Мавр" не прочь пойти навстречу моей просьбе.
- Вы - здесь хозяин! - сказал я уверенно, ибо так оно и было. - Как вы скажете, так и будет. Главное: нам с вами важно обосновать такое решение с вашей стороны и как можно более сузить круг лиц, которые будут в курсе этих неофициальных дел.
Фактически описанный выше разговор был одним из завершающих, а ему предшествовали несколько бесед, как бы по частям: об оборудовании или ноу-хау, о негласности и круге лиц…
Из ФРГ я увозил пакет рабочих чертежей, а ноу-хау "Мавр" обещал привезти сам, дав наконец согласие на приезд в Москву.
- Почему не приезжаете к нам? - спросил я его как-то.
- Боюсь! - откровенно произнес "Мавр". - Я служил в вермахте в годы войны и не хочу быть арестованным в России.
- Побойтесь Бога, срок давности в отношении всех офицеров и солдат уже истек. Сейчас-середина семидесятых.
- А почему же еще до сих пор судят у вас?
- Вы были в Египте вместе с танкистами Роммеля. А после войны туда ездили?
- Нет. И не буду там, Я там воевал, - решительно отрезал "Мавр".
- А в Англии были?
- В Англии? Да…
- Но ведь вы в Египте воевали против англичан!
- Верно, и против России я не воевал…
- Какие гарантии вам нужны к тому, что в России вас не задержат и вообще не обратят в связи с прошлой войной внимания?
- Вообще-то никаких, - подумав, ответил "Мавр".
Позднее я выслал ему телекс с персональным приглашением в качестве гостя от имени председателя "Теххимимпорта". "Мавр" приехал, пробыл одни сутки и улетел, сказав мне на прощание, что не хочет испытывать судьбу. Он пояснил: пока ваша спецслужба поймет, кто приехал в Россию, и наведет справки, его в Москве уже не будет. Может, была шутка? Но это не походило на "Мавра".
Весьма любопытной была встреча на фирме "Мавра" еще с одним ветераном войны, участником "восточного похода" - Решке.
Немцы умеют работать, педантичны и весьма пунктуальны. И как всякий трудовой люд, умеют хорошо отдыхать. Вечера принадлежали всем, кто участвовал в переговорах, а это человек десять специалистов и коммерсантов фирмы.
Днем у нас был короткий перерыв, во время которого обедали в общей столовой вместе со служащими и рабочими. Такой демократизм мне был понятен. Более того, мне было известно, что такой порядок заведен еще в тридцатые годы, когда рейхсканцлер Гитлер провозгласил курс на возрождение былой мощи и славы Германии.
Ровно в двенадцать дня все садились за один длинный стол. В числе обедающих был и я. Руководство занимало часть стола с краю, но меню было для всех одно. Именно в этой деловой атмосфере обеда я попробовал знаменитый гороховый суп со свининой. Говорят, при Гитлере вся Германия садилась за стол в одно и то же время и ела одно и то же блюдо - гороховый суп, вкусный и питательный. Правда, с хлебом в то время было туго, но немцы терпеливо ждали, пока хлеб не пошел в закрома Германии из Дании, Норвегии, Голландии, Франции, а затем из России - ценой этому хлебу стали жизни немецких солдат.
Однажды вечером мы пошли в огромный пивной павильон "Мюнхен халле" с традиционным пивом в огромных кружках, вкуснейшими сосисками с капустой и австрийским оркестром, одетым в зеленые шляпы с перьями и короткие кожаные штаны, и девушками из певиц в коротких пышных юбках.
Среди нас оказались два южноамериканца, кажется, из Бразилии. Они скептически отнеслись к шуму в пивной, выкрикам в адрес девиц и к исполнению бравурных маршей в типичной для немцев манере - хором, взявшись за плечи и раскачиваясь в такт.
После "Мюнхен халле" один из инженеров пригласил всех к себе домой, где каждый пил что мог. Но вершиной этого застолья стало "соревнование" Решке и меня в анекдотах.
Мне кажется, что Решке и я были наименее пьяны. Не знаю, понимали ли меня немцы, но смех был таким, что гасли свечи, при свете которых мы сидели в полуподвале дома.
Часа в три ночи хозяин дома раздал всем нам духовые инструменты, которые висели по стенам помещения, и организовал импровизированный оркестр. Был ли оркестр? Трудно сказать, но именно он разбудил фрау. И она чисто по-русски, по обычаям наших жен, появилась в дверях в халате и с бигуди в волосах. Она так закричала на нас, что заглушила какофонию "оркестра", велела всем нам убираться вон, добавив, что такси уже ждут нас у входа. И все убрались, кроме меня: я был оставлен на ночлег у хозяина.
Утром я проснулся в кабинете инженера, одна из стен которого была сплошь заставлена полками с книгами. Среди журналов я нашел сборники иллюстрированного журнала "Нэшнл джиографик", причем часть из них была времен войны - видимо, старый инженер интересовался историей Америки.
Фрау к нам не вышла, и мы с инженером завтракали в уютной кухне, обставленной на немецкий лад. Основной цвет - голубой - задавали большие и малые блюда майссенского фарфора из-под Дрездена со сценками из крестьянской жизни. Фарфор был старинным и сохранился, как мне сказал инженер, благодаря тому, что район Ганновера американские бомбардировщики пожалели, так как здесь были крупные заводы. Американцы, видимо, уже знали, что эта часть Германии отойдет к их оккупационной зоне.
В гостиной я обратил внимание на старинную деревянную тарелку - это была явно славянская вещь. А когда я прочитал надпись на ней, то понял: это - "сувенир" из России, причем, возможно, времен войны. На тарелке была надпись "Хлеб да соль!".
Картины на стенах вызвали удивление: копия знаменитого полотна Ильи Репина "Запорожцы", эскизы акварельного исполнения к гоголевской повести "Тарас Бульба". Все это было явно не современное.
Я спросил хозяина, который наблюдал за моим изучением вещей русского происхождения, откуда эти "сувениры"? Инженер сказал, что это память о войне.
- Трофеи?
- О нет, это подарки… Именно подарки! Я выжидающе ждал продолжения.
- Я ведь тоже участник "восточной кампании". Моя линия фронта проходила в вашем промышленном порту Новороссийск и в Крыму, в Ялте. Как инженер я попал в артиллерийские части, в гаубичный полк. Мы не стреляли на линии фронта, а только по площадям.
Мне в этот момент думалось, что только волею случая мой дедушка из Феодосии не оказался на площади обстрела артиллериста, который теперь был передо мной.
- …В Ялте я жил в квартире старого художника-иллюстратора книг. У него весь дом был в листах ватмана с набросками и законченными работами - в основном акварельные и пером. Блюдо и картины мне подарил старый художник в благодарность за помощь их семье продуктами. Это было запрещено в нашей армии, но я делился с художником, его женой и двумя дочерьми.
Я задумчиво смотрел на картину встречи казаков в степи. Она была выполнена в теплой гамме коричневых тонов. Чувствовалась рука мастера. Кто он, этот художник? Подпись была неразборчива: может быть, Левицкий, а может быть, Линицкий.
До меня донесся голос инженера:
- Я вас оставил у себя специально. Мне хотелось поговорить о том времени, оно давит на меня своей трагичностью. В вашем лице я вижу русских людей, которые великодушны в своем всепрощении, а это могут позволить себе только люди великой нации.
Неожиданно хозяин с болью в голосе обратился ко мне:
- Вы должны простить нас, немцев, и… лично меня. Прощение мне нужно хотя бы для частичного душевного спокойствия. Я прошу вас об этом.
Я тронул за руку старого инженера с артиллерийским прошлым в знак примирения.
Контакт с "Мавром" получил развитие через Решке, который часто бывал в Москве. Время от времени я обращался к "Мавру" с просьбами по информации, иногда весьма узкоспецифичного характера, или в отношении образцов, особенно в области специальных новых пленок и композитных материалов. И хотя просьбы бывали чаще всего деликатного характера, "Мавр" был аккуратен: "Орднунг ист орднунг" - "Порядок есть порядок". Заказ на очередную партию оборудования мы использовали для ввоза в Союз аппаратуры строгого эмбарго. Контракт с "Мавром" стал прикрытием для запрещенного товара.
Семидесятые годы для советской космической программы - это время работы людей в открытом космосе. Специальное конструкторское бюро работало над созданием скафандра для выхода космонавтов за пределы космического корабля.
К разведке обратились с просьбой помочь в решении проблемы отдельных узлов при разработке космической одежды. Мне досталась часть задания, которая касалась проблемы изготовления одного из слоев ткани скафандра. Ведь его конструкция - это многослойный пакет из прочных и гибких оболочек. В задании речь шла о верхнем прочном синтетическом материале, защищающем внутренние части скафандра от механических повреждений.
Нужно было раздобыть оборудование и ноу-хау для изготовления этого синтетического материала, а точнее - производства борного волокна, которое лежит в основе синтетической ткани. Здесь мне пригодились беседы с моим канадским источником "Важаном" - кое-что по созданию тканей я узнал от него.
Я обратился за советом к "Кондо". Как и для меня, для него направление работы было совершенно новое. Более того, фирмы-изготовители в Японии отсутствовали, но некоторые из них могли разработать технологию, используя информацию из США.
"Кондо" нашел японскую фирму, которую удалось уговорить взяться за создание нужного оборудования, конечно, в строгой тайне. Затем начался поиск путей по выходу на информацию из НАСА, вернее, на фирмы-поставщики оборудования и изделии для НАСА. Такая фирма в Японии также нашлась, но она не собиралась делиться информацией с "Кондо", но готова была продать ноу-хау, полученное в США в результате промышленного шпионажа.
Наконец, после полугода работы, на переговоры в Москву приехали специалисты и коммерсанты. Сумма, конечно, была значительно завышена: наша сторона оплачивала усилия по добыче информации, по изготовлению и по ноу-хау, за секретность сделки, за риск попасть в "черные списки" КОКОМ, за фиктивный контракт… Но это нужно было для науки и престижа Страны Советов, которую не подпускали к мировым достижениям в области космоса.
С нашей стороны присутствовали специалисты из секретного конструкторского бюро - фирмы "Звезда". Они выступали от имени Министерства химической промышленности.
Первые встречи - технические переговоры: уточнение спецификаций и характеристики отдельных узлов оборудования. Когда дошли до обсуждения контрольно-измерительной аппаратуры, переговоры зашли в тупик - японские специалисты отказывались назвать назначение и параметры десяти приборов, заявляя, что это относится к ноу-хау.
Переговоры прервались, а "Кондо" стал уговаривать японцев назвать характеристики хотя бы части приборов контроля. Эта согласованная с ним линия поведения дала совершенно неожиданные результаты. Японцы наконец согласились раскрыть данные по двум приборам. Но когда они это сделали, то дальнейшие переговоры потеряли смысл.
Дело в том, что конструкторское бюро имело собственную установку по производству борных волокон, но у них шел большой брак, превышавший 80 процентов.