26 октября, в день годовщины русской Революции, Красная армия заняла Киев, а затем веером продвинулась вперёд до Коростеня и Житомира на западе и Корсуни на юге. Маршал Манштейн предпринял несколько попыток контратаковать со стороны Житомира, но, несмотря на некоторый первоначальный успех, этот город, так же как и Коростень, попал в руки русских, которые потом еще несколько недель зачищали территорию между Киевом и Житомиром.
Здесь, в Новограде-Волынском, война пока почти не чувствуется. Иногда по вечерам мы смутно слышим глухие звуки канонады, громыхающей около Житомира. Время от времени над нами летают самолёты, но это всегда немецкие Fieselerstorch - маленькие самолёты-разведчики, которым хватает небольшой посадочной площадки. К концу сентября теоретически наше обучение было закончено, и нам должны были предоставить Heimaturlaub, отпуск перед отправкой в действующую армию. Части формировались из расчёта восемь эльзасцев, лотарингцев и люксембуржцев из ста, в исключительных обстоятельствах и на короткое время - пятнадцать из ста солдат в батальонах резерва и максимум пять из ста в боевых частях. Какое доверие!
Инструкция маршала Кейтеля от 19 мая 1943 года:
"В резервных частях контингент эльзасцев, лотарингцев и люксембуржцев не должен превышать, как правило, примерно восьми процентов от общей численности подразделения, в исключительных случаях и временно максимум до пятнадцати процентов, во фронтовых частях не более пяти процентоe".
Но дни шли, а об отпуске речи не заходило.
Наоборот, в начале ноября наш учебный батальон был трансформирован в Kampfgruppe, боевую часть, задачей которой была защита Новограда-Волынского в случае наступления русских. Сразу же вокруг города начались работы по строительству оборонительных сооружений, и Sani не были исключением. Нужно было выкопать систему траншей, связанных ходами сообщения, устроить огневые точки, выступы и другие противотанковые сооружения и т. и. Несколькими днями позже был сформирован отряд, который должен был покинуть Звягель, чтобы усилить оборону Барановки, маленького города в сорока километрах на юг, в частности туда был отправлен мой друг Андельфингер. Я же был прикомандирован к этому отряду в качестве Sani для сопровождения. Шли пешком, по холоду, но светило солнце, и, к счастью, дорога была сухой. В Барановке я провёл последний вечер со своим другом и вернулся в Звягель, на этот раз, к счастью, на машине. Тогда я не знал, что больше не увижу его. Через несколько недель он был убит в боях под Звягелем.
Праздники конца 1943 года
Был декабрь 1943 года, приближалось Рождество. Несмотря на то что фронт был уже близко, нас навестил Fronttheater (фронтовой театр). В труппу входили четверо певцов, рассказчица и пианист. В программе была опера Хумпердинка "Бензель и Гретель" в весьма упрощённой версии: певцы - сопрано, меццо, альт и бас - исполняли под аккомпанемент пианино арии двух детей, матери и отца, а рассказчица, переодетая бабушкой, читала тексты из сказки, связывающие музыкальные номера. Представление было прекрасным и трогательным, но навело слушателей на грустные размышления.
На Рождество наши повара приготовили нам отличный праздничный ужин. В качестве Marketenderware (дополнительного пайка) нам выдали пирожные, шоколад, конфеты, французское вино и литр водки, а также табак и сигареты. Зепп Лаутенбахер, наш фельдфебель, прекрасный скрипач-любитель, под аккомпанемент трёх своих приятелей, игравших на гитаре, аккордеоне и цитре, скрасил наше бдение, фоном которому служил всё более ощутимый звук канонады. Мы пытаемся веселиться, но сердце у нас не на месте, мы чувствуем, что нас ждут важные события, которые решат нашу судьбу.
Мне крайне трудно сейчас, полвека спустя, найти слова, чтобы описать настроение и состояние духа, в котором я находился в тот момент. С одной стороны, я был ужасно разочарован и опечален тем, что не получу отпуска, на который я так рассчитывал, чтобы увидеть родных, особенно жену и маленького сына, которому должно было исполниться два года. Принимая во внимание военную ситуацию, надеяться на отпуск раньше, чем через много месяцев, было невозможно. Подумать только, когда я в июне уезжал из Сульцерена, я был совершенно уверен, что увижу свою семью через три месяца! С другой стороны, если бы я этот отпуск получил, что могло бы случиться после этих десяти дней счастья? Меня направили бы в боевую часть, где я растворился бы среди немцев в соответствии с этими пресловутыми пятью процентами, о которых я уже говорил, и шансов на реализацию моего плана побега в ближайшем будущем было бы гораздо меньше. Тогда как здесь, где моё окружение состояло на девяносто пять процентов из эльзасцев, лотарингцев, люксембуржцев и немецкого меньшинства, более или менее понимающего, и когда Красная армия стояла в тридцати километрах, у меня было гораздо больше возможностей осуществить свой план. В конечном счёте такое развитие событий меня устраивало, что не мешало мне в глубине души чувствовать тревогу, страх и волнение, когда я думал об этом необратимом, решительном поступке, который мог стоить мне жизни и стать причиной страшных репрессий в отношении моих близких. Вот в каком душевном состоянии я провел эти последние дни 1943 года.
В течение недели между Рождеством и Новым годом, как я уже говорил, был дан последний концерт симфонического оркестра. На День святого Сильвестра - такой же праздничный ужин, такая же раздача Marketenderwaren, как и в Рождество. Музыканты из оркестра разошлись по казармам, чтобы как-то оживить наш вечер, несмотря на то что фронт уже находился в опасной близости. Но на сердце было неспокойно, и большинство Landser (рядовых) пыталось утопить свой страх в вине и водке.
Русские атакуют
Вдруг, незадолго до полуночи, происходит нечто невероятное. Все небо вспыхнуло, стало светло как днём. Что случилось? Невзирая на близость русских войск, наши подрывники не захотели нарушать традицию и запустили фейерверк, чтобы отметить наступление нового года. По небу во всех направлениях разлетаются трассирующие пули, висящие на парашютиках осветительные ракеты десятками планируют на нетронутый снежный ковёр, вот уже несколько дней укрывающий луга. Феерическое зрелище! Поначалу они сосредоточены над нашей казармой, потом их становится всё больше и больше, особенно на востоке и северо-востоке. Без сомнения, русские воспользовались моментом и запустили свои собственные осветительные ракеты, чтобы произвести разведку окрестностей города. Немедленно объявляется тревога. Нельзя терять времени. План обороны сразу же вступает в силу. Во дворе казармы - боевая тревога. Одна за другой роты занимают свои позиции в окопах, которые мы оборудовали несколько недель назад. Всю ночь - случайные выстрелы. Л. М., Гребер и вместе с ними сержант-фельдшер присоединяются к передовым линиям, тогда как врач, фельдфебель, Альберт и я уходим в Hauptverbandsplatz (пункт первой помощи), расположенный в центре города в подвале театра.
Под утро русская армия начинает наступление. Мы отчётливо слышим выстрелы танковых пушек, лязг гусениц, треск пулемётов. Русские явно пытаются нас окружить.
Прибывают первые раненые, некоторые самостоятельно, других приносят на носилках санитары. В основном ранения лёгкие, и им необходима только дезинфекция и перевязка. Но в десять часов к нам принесли майора с Bauchschuss - тяжёлым ранением в живот. Такие раненые в большинстве случаев безнадёжны. Несмотря на страдания, он безостановочно кричал: "Я хочу, чтобы меня прооперировали! Вы слышите? Я приказываю вам оперировать меня прямо здесь!" К сожалению, мы не могли ничего для него сделать. Хотя он был транспортабелен, мы не могли отправить его в госпиталь - за это время русские окружили город. Для проформы и чтобы успокоить его, мы толстым слоем обмотали ему бинтами живот, чтобы вставить внутренности на место.
Сразу после полудня русские начали проникать в город в некоторых местах. Тогда нам приказали отступить и заново развернуть наш пункт первой помощи в казарме. Самое время: через четверть часа после этого русский танк добрался до театра, где его блокировали наши войска.
Яростная битва длилась весь день, и тиски вокруг нашей Kampfgruppe (боевой группы) сжимались всё теснее. Вечером, когда бой немного стих, нам сообщили, что один раненый сам добрался до пункта первой помощи в театре через полчаса после того, как мы оттуда ушли. Совершенно необходимо было забрать его оттуда. По приказу фельдфебеля Альберт, Л. М. и я пошли туда, таща за собой большие санки. Часть города, по которой мы шли, представляла собой зрелище настолько мрачное и зловещее, что нас бросало в дрожь.
Ночь уже давно наступила, электричества не было, только пламя от горящих домов по обе стороны улицы освещало нас и наши силуэты, которые проецировались на уцелевшие стены, как в театре теней. То и дело ружейные выстрелы и автоматные очереди вынуждали нас прятаться, бросаться на землю, вжиматься в стены, продвигаться короткими перебежками от одного убежища к другому. Через час мы наконец добрались до театра, где нашли молодого лейтенанта, раненного в ногу. Он не мог ходить и лежал недалеко от бедного майора, который тем временем отмучился.
К одиннадцати часам мы вернулись в казарму, где нас ждала изнурительная работа Sani. Одна из комнат на первом этаже была занята больными из Revier и легкоранеными, которым нужно было только минимальное лечение, другая была отдана получившим более серьёзные ранения, которым требовалась помощь врача и небольшое хирургическое вмешательство. Это было всё, что мы могли сделать на месте, обходясь тем, что у нас было в пункте первой помощи. Те, кто нуждался в более интенсивном лечении, должны были ждать эвакуации в тыл, что было в тот момент абсолютно невозможно. И наконец, была палата с тяжелоранеными и безнадёжными. Апокалиптическое зрелище представлялось нашим глазам! Вот один раненый, которому артиллерийский снаряд оторвал руку и часть груди, оставив открытой часть лёгкого. Вот другой, лишившийся ног по самый пах. Ещё один потерял ногу и часть таза. И что сказать о несчастных, которым взрывом снаряда разворотило живот и разорвало кишки? В сознании до последней минуты, они знали, что уже погибли, но из последних сил пытались удержать свои внутренности на месте. И совсем невыносимый случай - молодой парень в абсолютном сознании, которому снарядом снесло часть черепа, оставив открытой всю левую половину мозга! Всё это на фоне глухого и невнятного шума, шорохов, стонов, молитв, перекрывавшихся проклятиями и резкими криками безнадёжности, гнева и возмущения! Если бы у меня была хоть капля веры, я бы потерял её в эту ночь. Два военных капеллана, протестант и католик, пытались со всей силой веры и убеждения утешить этих потерявших надежду несчастных, знавших, что они уже приговорены, и облегчить им переход от жизни к смерти, обещая им лучшую жизнь в загробном мире.
Что можно было сделать в этих жутких случаях? Делать перевязки, про которые мы заранее знали, что они бесполезны, делать обезболивающие уколы, скрывать правду. Как только раненый испускал последний вздох, его выносили во двор на мороз: надо было освобождать место для новых раненых, которые продолжали поступать. В два часа ночи я понял, что сейчас упаду в обморок: голова кружилась, силы меня покинули, и я не мог больше бороться с подступающей рвотой. Я рухнул на соломенный тюфяк и заснул мёртвым сном. Когда через два или три часа я проснулся, то понял, что во мне что-то изменилось, я больше не тот, что был раньше. Этот первый настоящий контакт с войной ожесточил меня, я очерствел, и чувства мои притупились. Отныне я смогу переносить этот ужас. Я опять вернулся к работе, которая по большей части состояла в том, чтобы выносить трупы и складывать их во дворе в штабеля, как складывают брёвна.
На следующее утро, в воскресенье, 2 января 1944 года, бой за Звягель возобновился с новой силой. Русские продвинулись внутрь города и подошли вплотную к казармам. Один танк въехал во двор, где его подбили. Я почувствовал, что решительный момент для меня настал. Я отправился на второй этаж Revier, там организовал (на солдатском жаргоне "организовать" - добыть что-нибудь, неважно, какими средствами) буханку хлеба, спрятал её в солдатский мешок и наполнил мою Feldflasche (походную фляжку) водкой. Во дворе готовили к отправке колонну машин под защитой танка, двух самоходных пулемётов и бронеавтомобиля, которая должна была прорвать окружение, чтобы вывезти часть легкораненых. Фельдфебель, который видел, в каком печальном состоянии я находился прошлой ночью и который считал, что я не в силах больше этого выносить, предложил мне сопровождать раненых, если я захочу. Я согласился без особых раздумий и вскочил в одну из машин колонны.
Но в последний момент, сам не знаю почему, я передумал и вернулся в пункт первой помощи в казарме. Итак, конвой уехал без меня. Тут я добавлю в скобках: один знакомый, Жорж С., как и я, учитель, видел, как я садился в машину колонны, которая была полностью уничтожена при попытке вырваться из окружения. С чистой совестью он смог написать своей матери-беженке в Сульцерен, что Митчи был убит вместе со всеми ранеными. Мадам С., конечно, рассказала всему Сульцерену, что я погиб. Естественно, новость дошла и до моей жены, однако она не придала этому никакого значения. Она была уверена, что я ещё жив и вернусь рано или поздно.
Я дезертирую
Русские давили всё больше, и положение попавших в мышеловку немцев становилось критическим. Прошёл слух, что, как только настанет ночь, боевая группа попытается прорвать кольцо, чтобы освободить окружённые войска, включая, конечно же, пункт первой помощи. Для меня настал решающий момент, пора было действовать, поскольку это могло помешать задуманному побегу. Я очень нервничал и был в состоянии крайнего возбуждения, когда вдруг в два часа дня Зепп Лаутенбахер, наш фельдфебель, приказал нам собрать всех больных и раненых, способных ходить, и сформировать из них группу под командованием Oberleutnant (лейтенанта), который был сам ранен в ногу и хромал. Эта группа должна попытаться добраться до обрывистого берега реки Случь, где они смогут найти убежище за скалами. И вот удача: я, как Sani, был назначен сопровождать группу! Мы продвигались медленно, чтобы раненые не отставали, использовали любые складки местности в качестве укрытий, как вдруг неожиданно услышали крики "Hourreh! НоиггёЫ" ("Ура! Ура!") и треск выстрелов.
Внезапно появившаяся группа русских солдат атакует нас справа. "Voile Deckung!" ("Ложись! На землю!") - кричит наш лейтенант, который, храбро встав во весь рост, поливает автоматными очередями атакующих русских. На некоторое время ему удаётся приостановить их атаку (судя по письму Л. М., он убил пятерых). В этот момент группа немецких солдат, подошедшая слева, вмешивается в схватку, открывает огонь по русским и прикрывает отход раненых, которыми командует лейтенант.
Я тут же узнал их командира - это был не кто иной, как пресловутый слащавый, угодливый и неискренний Unteroffizier, которому я не доверял с самого начала. Присутствие этих бойцов меня встревожило, поскольку значительно снижало шансы моего побега на успех. В случае неудачи меня бы точно расстреляли! Прижавшись всем телом к земле, я лежал, спрятавшись за небольшим холмиком, и наблюдал за сражением и отступлением раненых, которые пытались вернуться в казарменный медпункт. Моего отсутствия никто не заметил! Меня била лихорадка, так я был взволнован и возбуждён. Наверное, я испытывал те же чувства, что актёры и музыканты перед выходом на сцену: одновременно и боялся, и страстно желал, чтобы всё поскорее началось. Только мои чувства были в тысячу раз сильнее.
Сердце билось так, как будто готово было разорваться, несмотря на пятнадцатиградусный мороз, лоб покрылся потом. Роковой момент настал. Тысячи мыслей теснились в моей голове, секунды казались часами! К счастью, в такие моменты происходит что-то вроде раздвоения личности. Казалось, что кто-то другой вместо меня принимает решения и действует.
Я, забыв осторожность, слегка приподнимаюсь, чтобы оценить ситуацию. В тот же момент Unteroffizier оборачивается, наши взгляды встречаются! Разгадав мои намерения, он безо всяких колебаний немедленно направляет на меня оружие. Я слышу свист пуль над моей головой!
К счастью, он стрелял не из винтовки, а из автомата - оружия, без сомнения, более впечатляющего, но гораздо менее точного (стрелявший находился всего в тридцати метрах от меня). К моему великому облегчению, русские захватили всё его внимание и не оставили ему времени, чтобы заняться мной. Пронесло! Тут настало время применить те трюки, которые нам вдалбливал тот симпатичный немолодой Unteroffizier во время учёбы. Всё время продвигаясь в относительно спокойном направлении, откуда пришли русские, я искал укрытия, распластывался по земле, полз, использовал каждую неровность, каждый куст. Маскироваться было трудно, тем более поскольку нам не выдали белое зимнее обмундирование, тёмное серо-зелёное пятно резко выделялось на ковре ровного белого снега. Alea jacta est, жребий брошен, но что он нам готовит?
На подходе к реке Случь я столкнулся нос к носу с четырьмя эльзасцами, которые были в боевой группе и во время атаки русских потеряли контакт с остальными. Они явно не пытались найти своих! К нашей великой радости, Случь покрылась льдом. Вода замёрзла даже в том мелком месте, где этот сумасшедший унтер-офицер в августе месяце заставлял нас переходить её в полном обмундировании. Мы перебрались благополучно. Для нас это был Рубикон, который остался позади! Но тем не менее успокаиваться было рано, поскольку немецкая контратака ещё могла начаться - для нас это была бы катастрофа!