Между двумя этими людьми постоянно шла скрытая борьба. Для Иносенсио Кандидо путь в "Юнион-клаб" был закрыт. Там он мог присутствовать только на официальных церемониях. Это был высокий мулат, носивший длинные бакенбарды. И сколько бы он ни старался подбелить себя всякими кремами и пудрами, он всегда выглядел мулатом. Капитан Венсанильо был белым, и ему разрешалось посещать клуб. Члены клуба не забывали, что он представлял вооруженные силы, и немного побаивались его, хотя в крайних случаях все же прибегали к его помощи.
На моего отца речь капитана произвела большое впечатление. Это можно было заметить по широко раскрытым глазам отца, а также по утвердительным кивкам в унисон словам, которые произносил военный.
Подошедший к ним судья Лао Гальярдо прервал их беседу. Сразу же сильный запах спиртного заполнил комнату. Он посчитал необходимым сказать:
– Альварито… судебная власть находится в твоем распоряжении.
Внезапно какой-то шум, напоминающий топот и крики огромной толпы людей, донесся в комнату, где проходила беседа. Когда встревоженный отец вышел из комнаты, то первый, кто бросился ему в глаза, был доктор Боррель, одетый в белый костюм. Вместе с доктором Ни-котом и доктором Родисом они осторожно склонились над Эльсирой Вильясанной, матерью Пирата, упавшей в обморок. Доктор Боррель, известный врач, попросил всех отойти в сторону, чтобы дать приток свежему воздуху. Он вынул нашатырный спирт и поднес его к лицу женщины, а Качиту отправил на кухню приготовить чай в анисовой настойкой с добавлением капель Джейкоба.
Отец снова вернулся в комнату, где продолжалась оживленная беседа. Главный редактор местной газеты "Воэ дель пуэбло" Сантьяго де ла Эс обратился к нему:
– Знаете, доктор, кроме того, что газета постоянно публикует информацию по данному случаю, я объявил о том, что "Вое" выплатит вознаграждение в том случае, если кто-либо сообщит об их местопребывании. После мы сочтемся.
Мой отец поднял голову и как-то странно посмотрел на него поверх очков.
В это время вошла Качита и, не спросив ни у кого разрешения, громко поинтересовалась:
– Что будут пить джентльмены - кофе, ром или коньяк?
Этим моментом тут же воспользовался судья, который поспешил опередить всех и, пытаясь изобразить на лице улыбку, сказал:
– Мне коньяк. - И мягким тоном быстро добавил, стараясь говорить ясно: - Принеси мне бутылку и поставь здесь, чтобы тебе больше не ходить.
Неожиданно послышался скрип открываемой наружной двери, привлекший внимание всех, кто находился в гостиной.
Это прибыл тот, кого так недоставало!… Запах ладана разнесся по комнатам дома, проник и на кухню, и Качита тут же перекрестилась.
Огромная, в пышном одеянии фигура отца Саломона, местного священника, осторожно втиснулась в помещение через проем двери. Ему было действительно тяжело и неловко справиться с собственным весом, намного превышавшим 200 фунтов. Казалось, что он занял сразу половину всего помещения. Все, кто присутствовали в доме, сразу же поняли, что отец Саломон употребил хмельное.
Несомненно, так подумал и Расивес, "свободный мыслитель" из нашего городка. О Расинесе многие осторожно говорили как о человеке странных принципов. Я помню, что он был одним из тех людей, которые, ставя под удар свою репутацию, посещали после полуночи "с разрешения алькальда" специальные сеансы в одном из центральных кинотеатров "Луке". Там изредка и при таинственных обстоятельствах показывали порнографические и научно-популярные фильмы. Обычно на следующий день, отвечая на вопрос какой-нибудь любопытной дамы, Расинес говорил:
– Сеньора, фильмы отличные! - имея в виду прежде всего порнографические ленты.
Я всегда сильно сомневался в том, что у Расинеса был какой-то здоровый интерес к таким киносеансам…
Священник прибыл в своей обычной одежде - огромных размеров сутане из ткани черного цвета. Ему было около шестидесяти лет. Он носил короткую прическу и всегда сильно потел. Больше всего людей поражал его густой, красивый бас. Говорил священник с ярко выраженным испанским акцентом, свидетельствовавшим о его происхождении, и в сочетании с тембром голоса это придавало его речи оттенок интимности. Казалось, что он не говорит, а служит мессу.
Ходили слухи, что отец Саломон был большим любителем вина, причем любого сорта - и хорошего, и плохого. Если после мессы, которую он служил, не оказывалось вина для причастия, люда говорили, что это дело рук отца Саломона.
Поговаривали также, что между ним и директрисой епископального колледжа доньей Триной Соледад существует тесная дружба. Дама была высокой женщиной с необъятной грудью. Она всегда носила черную одежду. На ее верхней губе, покрытой пушком, постоянно блестели капельки пота.
Когда святой отец появился в доме, все женщины встали и пошли ему навстречу. Многие из мужчин были уверены, что дон Саломон обманул не одну даму.
Мои тетушки Селия, Пепшгая, Летисия, Ритика и Фолита, до предела затянутые в корсеты - традиция, которой все они следовали, - были сильно взволнованы в свои пятьдесят с лишним лет. Пепилия, наиболее преданная Саломону, с грустью сжимала в руках букетик роз. Ее лицо было бледным и печальным. Пепилия, наиболее набожная иэ всех, никак не могла забыть одну историю, которую я ей однажды рассказал. Речь шла о связи, якобы существующей между доном Саломоном и доньей Триной. Тетушка тогда обиделась на меня. С тех пор прошло более трех месяцев, а Пепилия не сказала мне ни слова. И позднее в наших отношениях уже не было прежней симпатии.
Громовым басом дон Саломон благословлял присутствующих, говорил слова утешения, как будто раздавал направо и налево милостыню щедрой рукой. Покончив о этой церемонией, он направился в комнату моего отца.
– Доктор!… - произнес он, внимательно вглядываясь в лицо отца. Его глубоко запавшие глаза смотрели о грустью, в руках был букетик роз. - Смирение, вот что нужно, - продолжал он мощным басом. - В священном писании, в пятом стихе третьего раздела второго римского канонического издания, сказано… - И он дословно процитировал строки из библии, что всегда производило сильное впечатление на женщин и заставляло их удивляться его "большим способностям". - Тем не менее, - продолжал он, - нужно верить. Церковь в вашем распоряжении. - Его лицо от волнения стало багровым. - С этой минуты можете располагать мной. Я буду в качестве посредника с ними, этими ягнятами, отбившимися от стада… если они живы. Богу так угодно, и потому я готов в любой момент вступить с нпми в контакт. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы они повинились. Я хочу заставить их изменить свое поведение.
Священник был в центре внимания всех присутствующих. Как всегда, он и капитан оказывали самое сильное воздействие на слушателей.
Пять моих тетушек не могли сдержаться, чтобы не вмешаться. Под предводительством бледной как стена Пепилии они появились в комнате. Обратив свой молящий, полный внутренних переживаний взор на дона Саломона, Пепилия произнесла кротким голосом слова, которые исходили из самого ее сердца:
– Отец мой, прежде чем вы уйдете, мы хотели сказать, что уже неделя, как мы в три раза больше, чем обычно, молимся за спасение пропавших душ. - Она говорила как в бреду, все сильнее сжимая бледными руками букетик роз.
Дон Саломон посмотрел на нее сверху вниз взглядом, в котором не было и тени сожаления, и, благословив тетушек, тут же простился.
В эту минуту вошла донья Оливарес - моя бабушка, одетая, вопреки обыкновению, с головы до ног во все черное. Это была грузная женщина, затянутая в корсет, с огромной связкой ключей на поясе. Ее ключами можно было открыть любой шкаф, шкафчик и тумбочку в доме, включая те, что были в комнатах ее детей и внуков, а также принадлежавшие дону Сатурнино, моему дедушке. Проходя мимо кресла, на котором сидела моя мать, бабушка произнесла сквозь зубы всего несколько слов, но так, чтобы их услышали все присутствующие:
– У меня девять детей, но такого никогда не случалось… Есть женщины, которые не созданы для семьи!
Услышав эти слова, моя мать вновь почувствовала себя плохо. К ней тут же поспешил доктор Никот, скучавший от безделья. До этого матерью занимался доктор Боррель.
Эта ночь в доме моего отца была поистине сумасшедшей. Ярко освещенные окна комнат, дым сигарет, звон рюмок с напитками и чашек с кофе, шум вееров… Острый запах духов, исходивший от женщин, смешивался с запахами, доносившимися с кухни. В общем хоре особенно выделялись грубые голоса капитанов, докторов и в первую очередь священника, не жалевшего слов утешения, обращенных к хныкавшим дамам.
Совершенно иной была картина в стане "пропавших", которые безмятежно спали в гамаках на ранчо, в районе горы Монте-Крус. Кончился керосин, и погас огонек светильника. Анздбал еще продолжал переговариваться с Мануэлой, которая устроилась на циновке.
В это самое время в доме отца неожиданно вакончи-лась беседа. Пупу, наставник моих тетушек, внезапно влетел в дом и, будучи в состоянии сильного возбуждения, закричал громким голосом:
– Мне только что сказали, что их видели на рыночной площади!
Его слова произвели эффект разорвавшейся бомбы. Как будто яркое солнце засияло на синем безоблачном небе. У моей матери вновь начался приступ. Отец, врачи, судья, капитаны и священник, а также редактор газеты "Вое дель пуэбло" и Родерико выскочили на улицу и побежали в направлении рыночной площади. Впереди всех несся не по годам резвый священник дон Саломон, приговаривая на бегу:
– Сеньоры, сеньоры, позвольте мне первому вступить в контакт с ними!… У меня самые мирные намерения… Дайте мне первому, я уговорю их изменить свое поведение. Они же бессовестные юные мошенники…
Не зря дон Саломон сорок лет работал с людьми. Он научился понимать их и знал, что этим вечером все, кто собрались в доме моего отца, пришли не потому, что хотели выразить сочувствие или сожаление. Не это было движущей силой, заставившей всех броситься на поиски пропавших… Причиной была ненависть. Он же по возможности хотел предотвратить сильную трепку, которую неизбежно получили бы беглецы от своих разозленных отцов. Таким образом дон Саломон еще более упрочил бы свой авторитет среди женщин, которые, по сути дела, составляли основную массу прихожан.
Однажды вечером мы возвращались после работы на кофейной плантации. Шел сильный дождь. Солнце уже садилось за горизонт. Мы сразу же поняли, что кто-то приехал на ранчо. Оказалось, это Нино, брат Анибала, студент медицинского факультета Гаванского университета. Он решил провести здесь каникулы. Нам не понравилось, что в момент знакомства он со странной ухмылкой на лице и любопытством в глазах воскликнул:
– Три мушкетера! - И, обращаясь к Анибалу, спросил: - На еду-то зарабатывают? А поведение как?
Анибал, ехидно ухмыльнувшись, ответил:
– Стало быть, три мушкетера? Ну-ну!
Вечером Нино рассказывал нам о своих столичных делах, в том числе о том, как он занял одно из первых мест в беге на сто метров в университетских соревнованиях мемориала Барриентоса. Заканчивая рассказ, Нино убежденно заявил, что нельзя выступить отлично, если будешь питаться одной лишь вареной фасолью в каком-нибудь пансионе.
В семье Качимай было четверо детей. Младший, Анибал, обрабатывал свой земельный участок, обеспечивая всех продуктами. Амалита, их сестра, училась на школьного учителя. Старший, Карлос, работал в банке, а Нино должен был стать врачом, что значительно укрепило бы престиж и финансовое положение семьи.
Когда подошло время ложиться спать, мы уже не питали недоверия к Нино. А он сказал нам каким-то безразличным тоном:
– Альварито и его друзья пойдут со мной завтра в Семпре, чтобы помочь мне принести соль и еще кое-что из необходимых продуктов. Пойдем напрямую через горы по тропинке, известной лишь нам с Симоном.
Конечно, мы обрадовались, услышав об этом. Я подумал: "Возможно, мы побываем в самом сердце горного массива". Мое нетерпение можно понять. Накануне старый Симон рассказал нам несколько историй военных лет, а также о том, как он приехал с Гаити. Мы в те минуты даже не представляли себе, какое предательство готовится. Нам оставалось всего несколько часов быть на свободе.
До рассвета мы уже были на ногах. Приготовили рюкзаки, оделись кто во что. Выпив по глотку горячего кофе, мы отправились в путь. Нино хотел выйти пораньше, пока еще было прохладно. Он сказал нам, что идти придется под гору и что спускаться будет трудно…
Мы шли вниз, впереди шел Нино. Напротив ранчо идти пришлось по крутому откосу. Никакая сила не могла удержать нас. Нам еще не приходилось передвигаться в горах таким вот образом. У нас даже не было времени, чтобы взглянуть, куда мы ступаем. Казалось, что мы проваливаемся под гору. Несмотря на наш опыт и силу, очень скоро мы начали задыхаться. Капли пота скатывались по лицу, а когда подул ветер, все почувствовали озноб. Но не это беспокоило меня. Я боялся свалиться на камни, покрытые мхом и еще мокрые от ночной росы. Чем ниже мы спускались следом за Нино, тем гуще и зеленее становилась растительность. Нас окружали мрак и первозданная тишина. Казалось, мы попали в сказочный мир, где слышались лишь редкие голоса птиц, испуганных нашим внезапным появлением, да грохот падающей воды, разлетавшейся па мелкие брызги. Солнечные лучи преломлялись, проходя через водяные струи, и окрашивали лес в красновато-фиолетовые тона. Мы вдыхали воздух, насыщенный влагой, исходившей от земли, и, погруженные в этот удивительный мир, почувствовали себя свободными и надежно укрытыми. У нас было такое ощущение, что в этом укромном уголке время остановилось, а наши собственные следы казались нам похожими на следы первобытных людей, скрывавшихся когда-то в горах. Впервые я почувствовал себя частицей этой природы, как будто бы я был одним из тех живых существ, которые обитают в лесу.
Нино вел нас дальше… Едва заметная тропинка почтя вертикально спускалась вниз. Взглянув вверх и увидев над головой плотный полог, образованный кронами гигантских деревьев, я полял, что открыл для себя совершенно новый, давно ушедший мир, где время не только остановилось, но даже повернуло вспять.
Наконец Нино сделал остановку на маленькой полянке, где поток воды образовал небольшую запруду, окруженную огромными камнями, отполированными водой, чистой и прозрачной, как горный воздух. Место это было каким-то необычным, пронизанным тишиной. Кавалось, она застыла повсюду: в кронах деревьев, среди камней и даже между нами. Наконец Нино, широко улыбнувшись, сказал:
– Это мое место! Мне его показал гаитянец Симон. Только я его знаю… а теперь вот еще и вы. Раньше здесь скрывались беглецы. Симон говорил мне, что это самое сердце гор.
Полный впечатлений, я внезапно понял, что нашел то, что давно искал.
Напившись ледяной воды, мы улеглись на мягкий травяной ковер, окружавший озерко. Оглядевшись, я рассмотрел, что мы находимся на поляне диаметром около сорока метров, окруженной густым лесом. Огромные деревья, поднимаясь над влажной землей, сплетали наверху свои длинные сучковатые ветви, образуя шатер, сквозь который едва проникали солнечные лучи. Эту небольшую горную долину окружили неприступные, почта вертикальные склоны, покрытые непроходимой растительностью. Едва заметно выделялась тропинка, по которой мы спустились в это уютное укрытие. Я мог бы часами сидеть здесь, слушая глухие звуки, доносившиеся снизу и заглушаемые толстым ковром желтоватой травы.
Отдохнув, мы снова двинулись в путь вслед за Нино, продолжая спуск по той же тропинке, скользя по склону и тяжело дыша. Нас окружали деревья, не пропускавшие солнечного света. Вскоре мы стали замечать, что значительно потеплело, влажность уменьшилась. На некоторые поляны проникали через зеленую крышу солнечные лучи, согревая землю и траву. Ветер донес снизу, от плантаций, сладковатый запах сахарного тростника.
За одним из горных перевалов плотная стена деревьев отступила. Нашим глазам открылась незабываемая картина. Всего в нескольких метрах от нас был край пропасти, а далеко внизу лежала долина. Она воспринималась как нечто нереальное, похожее на небольшой, хорошо исполненный рисунок. Это было Семпре - местечко, из которого мы когда-то ушли в горы… Оно раскинулось у подножия горы. На остановке, под серой крышей, спасающей от дождя, виднелась белая табличка, на которой чернела надпись "Семпре". Местечко Семпре - это четыре или пять грязных улочек и площадь для подвоза сахарного тростника, окруженная некрашеными деревянными домиками, покосившимися от времени. Постоялый двор служил одновременно и трактиром, где продавали рам, тростниковую водку и крепкое пиво. Пять деревенских столов с табуретками составляли всю мебель помещения. Среди посетителей было несколько крестьян и гаитянцев, таких же сгорбленных и старых, как дома в деревне.
Несмотря на трудный путь, мы не ощущали усталости, и Нино, как только мы вошли в Семпре, сказал, обращаясь к нам:
– Мальчики, мы пойдем на постоялый двор и отдохнем там немного. Я отлучусь по делу, а вы будьте там, никуда не уходите.
Сидя за грубыми деревянными столами, мы делились впечатлениями, оживленно обсуждали только что закончившийся переход. Неожиданно распахнулась дверь, и возникла высокая плотная фигура Шане - хозяина сахарной плантации. Он был в брюках для верховой езды, в блестящих сапогах с серебряными шпорами. На голове его красовалась огромная, надвинутая на брови шляпа из желтоватой соломы. Он широко улыбался нам из-под шляпы, закрывавшей пол-лица. Подойдя поближе, Жане сказал:
– Алварито, Серхио, Хосе Рамон… Что делают здесь эти мальчики? - И с иронией добавил: - Как поживают родители? Как мой дорогой друг Альварито?
– Хорошо… все нормально, - ответили мы все одновременно, поднявшись, чтобы поздороваться с ним.
Жане продолжал:
– Ну что же, это нужно отметить. Я уверен, что вы еще не завтракали.
– Еще нет,… Но вы не беспокойтесь…
– Нет, нет… посмотрим, что у нас здесь есть! - И оп направился к хозяину трактира, который с нетерпением ожидал, стоя с кухонным полотенцем на плече, когда можно будет обслужить столь богатых и знатных клиентов. Дело в том, что Жане был важной персоной в здешних местах. Вскоре мы уже ели тушеную индейку… Мы почти покончили с вкусным блюдом. Я дожевывал последний кусок, и он чуть было не застрял у меня в горле, когда внезапно я увидел в двери гигантскую фигуру сержанта сельской жандармерии. Своим животом он загородил выход. Оглянувшись, я увидел жандарма с винтовкой "спрингфилд" за плечом, который стоял у двери, выходящей на кухню. Мало того, в окне маячила шляпа еще одного жандарма. Обменявшись друг с другом взглядами, полными ужаса, мы поняли, что нас предали.
Сержант медленно подошел к нам, похлопывая по кожаным ножнам мачете, с которыми ходили все сельские жандармы, и сказал только одно слово:
– Поехали!
Жане, слегка улыбнувшись, перед тем как поднести сигару к губам, произнес:
– Мальчики, съешьте хоть что-нибудь на десерт.