Еще одно удивление из этой же серии. Ю. Аксютин, кандидат исторических наук, установил, что 10 марта 1953 года, на следующий после похорон вождя день, Маленков пригласил на внеочередное заседание Президиума идеологических секретарей ЦК М. А. Суслова и П. Н. Поспелова, а также главного редактора "Правды" Д. Т. Шепилова. Положив перед ними последний номер "Правды", он стал спрашивать, почему его речь на траурном митинге напечатана крупным шрифтом и заняла почти всю полосу, а выступления Молотова и Берии набраны обычным шрифтом и им отведено лишь по половине полосы. Строгое замечание: "Надо бы печатать одинаково". Затем он обратил их внимание на фотографию, помещенную на третьей полосе, с изображением Маленкова, сидящего между Сталиным и Мао-Цзэдуном: "Такого снимка вообще не было! Это произвольный монтаж из общего снимка, сделанного при подписании договора о союзе с Китайской Народной Республикой. И выглядит этот монтаж как провокация". Затем последовал перечень других нарушений: не полностью поименованы те, кто стоял в первом почетном карауле; из находившихся в последнем почетном карауле (а их список был утвержден в ЦК) не упомянуты члены Президиума ЦК товарищи Первухин и Сабуров; при описании почетного караула одни названы верными учениками и соратниками покойного, а другие - нет.
Общий вывод был таким: "В прошлом у нас были крупные ненормальности, многое шло по линии культа личности. И сейчас надо сразу поправить тенденцию, идущую в этом направлении. И в дальнейшем не следует цитировать только одного из выступавших на траурном митинге. Это было бы, во-первых, незаслуженно, а во-вторых, неправильно, ибо попахивает культом личности. Считаем обязательным прекратить политику культа личности!"
И по сей день не известно, сам ли Маленков был инициатором столь смелого почина или он действовал по совету Берии. Но несомненно, что давал он эти указания от имени всего Президиума, на котором они, судя по всему, и обсуждались, и что само коллективное руководство мыслило себя абсолютно несовместимым с культом личности. С 20 марта Сталин перестал упоминаться в заголовках газетных статей, его почти не цитировали. Мало того, в апреле членов и кандидатов в члены ЦК начали знакомить с документами, свидетельствовавшими о роли Сталина в недавних репрессиях, о его требованиях к следователям ужесточить допросы. Но примерно через неделю чтение этих бумаг было прекращено. Успевшие с ними познакомиться высказывали тогда мнение, впоследствии подтвердившееся, что идея такого чтения принадлежала Берии.
Что предшествовало этим непонятным действиям, которые сразу же привлекли к себе внимание опытных аналитиков как внутри страны, так и за рубежом? Тональность публикаций "Правды" была своеобразным барометром, по которому судили о шкале менявшихся настроений кремлевской верхушки. Разумеется, эти тончайшие политические нюансы большинством населения огромной страны не были замечены.
Нарушим хронологию событий и дадим слово Н. С. Хрущеву. Фрагмент из его "надиктовок" о знаменитом "секретном" докладе на ХХ съезде КПСС, то место, где Никита Сергеевич поднимает занавес над тем, как он отважился выступить с разоблачением Сталина:
- Начался съезд. Я сделал доклад… Но я не был удовлетворен. Меня мучила мысль: вот съезд кончится. Будет принята резолюция. Все это формально. А что дальше? На нашей совести останутся сотни тысяч расстрелянных людей, две трети состава Центрального Комитета, избранного на ХVII партийном съезде. Редко, редко кто удержался, а так весь партийный актив был расстрелян или репрессирован. Редко кому повезло, и он остался живым. Что же дальше?
Записка комиссии Поспелова, по словам Хрущева, сверлила ему мозг. Наконец он собрался с силами и во время одного из перерывов, когда в комнате президиума съезда были только члены Президиума ЦК, поставил вопрос:
- Товарищи, а как же быть с запиской товарища Поспелова? Как быть с расстрелами, арестами? Кончится съезд, и мы разъедемся, не сказав своего слова. Ведь мы уже знаем, что люди, подвергшиеся репрессиям, были невиновны, они не были никакими врагами народа. Это честные люди, преданные партии, преданные революции, преданные ленинскому делу строительства социализма и коммунизма в Советском Союзе. Люди будут возвращаться из ссылки, мы же держать их теперь не будем. Надо подумать, как их возвращать?
К тому времени еще не было принято решение о пересмотре дел и возврате заключенных домой.
Как только Хрущев закончил говорить, на него сразу все набросились. Особенно Ворошилов.
- Что ты? Как это можно? Разве можно все рассказать съезду? Как это отразится на авторитете нашей партии, на авторитете нашей страны? Это же в секрете не удержишь! И нам тогда предъявят претензии. Что мы можем сказать о нашей роли?
Очень горячо стал возражать и Каганович, с таких же позиций. По мнению Хрущева, это была не позиция глубоко партийного и философского анализа, а шкурная, личная. Это было желание уйти от ответственности. Если сделано преступление, то было желание замять его, прикрыть.
Хрущев сказал:
- Это невозможно, даже если рассуждать с ваших позиций. Скрыть ничего невозможно. Люди будут выходить из тюрем, приезжать в города к родным. Они расскажут своим родственникам, знакомым, друзьям, товарищам все как было. Достоянием всей страны, всей партии станет то, что те, кто остался в живых, были невинно репрессированы. Люди отсидели 10–15 лет, а кто и больше, совершенно ни за что. Все обвинения были выдумкой. Это невозможно.
Потом, сказал Хрущев, прошу подумать - мы проводим первый съезд после смерти Сталина. На этом съезде надо чистосердечно рассказать делегатам всю правду о жизни и деятельности партии, Центрального Комитета за отчетный период. Предстоит отчет за период после смерти Сталина, но мы, как члены Центрального Комитета, должны рассказать и о сталинском периоде. Мы же были в руководстве вместе со Сталиным, и как же мы можем ничего не сказать делегатам съезда? Съезд закончится. Делегаты разъедутся. Вернутся бывшие заключенные и начнут их информировать по-своему. Тогда делегаты съезда, вся партия скажут: позвольте, как же так? Был ХХ съезд - и там ничего не сказали. Вы что, не знали о том, что рассказывают люди, вернувшиеся из ссылок, тюрем? Вы должны были знать!
А что они могут ответить? Сказать, что ничего не знали, - это было бы ложью, ведь имелась записка П. Поспелова, и о ней знали многие. Знали, что репрессии были ничем не обоснованны, что это был произвол Сталина.
Ответом была опять очень бурная реакция. Ворошилов и Каганович повторяли в один голос:
- Нас притянут к ответу. Партия за это имеет право притянуть нас к ответу. Мы были в составе руководства, и если мы не знали, так это наша беда, но мы ответственны за все.
Хрущев сказал:
- Если рассматривать нашу партию как партию, основанную на демократическом централизме, то мы, как руководители, не имели права не знать. Я, да и другие находились в таком положении, что не знали многого, потому что был установлен такой режим, когда ты должен был знать только то, что тебе поручено, а остального тебе не говорят, и сам не суй носа. Мы и не совали носа. Но не все были в таком положении. Некоторые знали, а некоторые даже принимали участие в решении этих вопросов. Поэтому здесь ответственность разная.
Короче, Хрущев был готов, как член Центрального Комитета с ХVII съезда и член Политбюро с ХVIII съезда, нести свою долю ответственности перед партией, если партия найдет нужным привлечь к ответственности тех, кто был в руководстве во времена Сталина, когда допускался этот произвол.
С ним опять не соглашались, возражали:
- Ты понимаешь, что будет?
Особенно крикливо реагировали Ворошилов и Молотов. Ворошилов доказывал, что нельзя, не надо этого делать.
- Кто нас спрашивает? Кто нас спрашивает? - повторял он.
Хрущев сказал:
- Преступление-то было. Надо нам самим сказать, что оно было. Когда тебя будут спрашивать, то тебя уже судить будут. Я не хочу этого, не хочу брать на себя такую ответственность.
Но согласия не было. Хрущев увидел, что добиться решения от членов Президиума Центрального Комитета не удается. В президиуме съезда он эти вопросы не ставил, потому что не было договоренности внутри Президиума Центрального Комитета.
И тогда Хрущев выдвинул такое предложение:
- Идет съезд партии, во время съезда внутренняя дисциплина, требующая единства руководства среди членов Центрального Комитета и членов Президиума ЦК, уже не действует. Отчетный доклад сделан, каждый член Президиума и член ЦК имеет право выступить на съезде и изложить свою точку зрения, даже если она не совпадает с точкой зрения отчетного доклада.
Хрущев, по его словам, не сказал, что выступит с таким докладом, но те, которые возражали, поняли, что он может выступить и изложить свое мнение по арестам и расстрелам.
Хрущев не запомнил точно, кто его поддержал персонально. Но думает, что это были Булганин, Первухин и Сабуров. Он не уверен, но думает, что, возможно, и Маленков поддержал его. Ведь он был секретарем ЦК по кадрам и его роль в этих вопросах была довольно активной. Он, собственно, помогал Сталину выдвигать кадры, а потом уничтожать их. Не говоря уже о том, что проявлял инициативу в репрессиях. В тех краях и областях, куда Сталин посылал Маленкова для наведения порядка, десятки и сотни людей были репрессированы и многие из них казнены. Вот до какого положения мы докатились, возмущался Хрущев.
Прямо противоположную точку зрения относительно ХХ съезда и секретного доклада на нем высказывает В. Ф. Аллилуев. Тогда он был курсантом, и в один прекрасный день офицеров и курсантов этого военного училища познакомили с секретным докладом Н. С. Хрущева.
- Помню, что уже тогда он не произвел на меня впечатления, многое мне уже было известно, я был уверен, что люди, которые сами усиленно создавали этот культ и были повинны во многих недостатках и преступлениях того времени, не способны ни бороться с культом личности как с явлением политическим, социальным и идеологическим, ни грамотно ликвидировать его последствия, ни вывести страну на качественно новые рубежи, преодолев ставшие узкими рамки государственного социализма. А что касается всякой чуши и чепухи вроде того, что Сталин планировал военные операции по глобусу, что он был трусом и невеждой и тому подобное, то с этим примитивным поливом и спорить-то противно, поскольку клевета слишком явная, откровенная. Однако парадокс был в том, что ХХ съезд подтвердил правильность курса, по которому шла страна. Шла вопреки?… "Десталинизация" стала прологом будущего демонтажа социализма.
На взгляд В. Ф. Аллилуева, ХХ съезд партии был вторым шагом по тому самому пути, который привел великую державу к катастрофе наших дней.
Такого же мнения придерживается и известный писатель Владимир Крупин. В 1999 году он говорил:
- Доклад Хрущева на ХХ партийном съезде был вовсе не для того, чтобы разоблачить культ личности Сталина, а для того, чтобы свалить всю вину только на Сталина. Ворье закричало: "Держи вора!" Рыло у всех было в пуху, а уж у Никиты особенно.
Большие потери понесло мировое коммунистическое движение, в нем произошел раскол, от которого оно уже не смогло оправиться.
Н. А. Мухитдинов отмечает, что развенчание культа личности Сталина хотя и началось официально в феврале 1956 г. с доклада Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС, но это был, так сказать, пик тех процессов, которые вызревали в кремлевской верхушке. Симптомы изменения отношения к Сталину, переоценки его деятельности периферийные вожди почувствовали, находясь на Пленуме ЦК, состоявшемся через четыре дня после похорон Сталина, 14 марта 1953 года.
Вот несколько фактов. Иван Федорович Тевосян, крупный металлург, машиностроитель, бывший тогда заместителем Председателя Совета Министров, министром СССР, кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС, выступая на этом Пленуме и услышав в речи Маленкова слова о необходимости серьезного изменения и совершенствования работы всех звеньев партии и государства, созданных при Сталине, поднявшись на трибуну и стуча себя в грудь кулаком, с армянской эмоциональностью заявил:
- Никто не может вырвать из нашего сердца и памяти нашего дорогого учителя и великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина!
Скоро он оказался в Токио, став советским послом в Японии.
Старейший большевик А. А. Андреев, услышав, что Маленков, будучи Председателем Совета Министров, одновременно возглавит Президиум (Политбюро) ЦК, приветствовал это, заявив, что Маленков - достойный преемник товарища Сталина. Тот немедленно подал реплику:
- Преемником является Президиум, теперь у нас коллективное руководство.
А Хрущев выразительно посмотрел на Андреева и следил за ним, пока тот не сел. Прошло немного времени, и А. А. Андреев, являвшийся тогда членом Президиума Верховного Совета, был освобожден от этой должности и стал советником Верховного Совета.
Второй виток невидимой для страны антисталинской кампании начался в 1955 году, когда в основном завершился первый этап расстановки и перестановки кадров в высшем звене. Никита Сергеевич задумал созвать ХХ съезд КПСС раньше уставного срока, чтобы закрепить там свое положение лидера партии, получить одобрение проведенной работы за последние два-три года и основных аспектов внутренней и внешней политики, а также значительно обновить состав ЦК и его Президиума.
Всесторонне обменявшись мнениями на Президиуме ЦК, решили созвать съезд в феврале 1956 г. Определили примерную повестку дня, после жарких споров предварительно договорились об оценке деятельности Сталина, о сборе и изучении документов о репрессиях 30-40-х годов с тем, чтобы, ознакомившись с ними, определить, кому, как и в каком объеме сказать о них на съезде.
Н. А. Мухитдинов отмечает, что идея созыва съезда с такой повесткой пришла в голову Никите Сергеевичу (как он рассказывал впоследствии в минуты откровенности в узком кругу) чуть ли не 8 сентября 1953 г., то есть буквально на следующий день после его избрания Первым секретарем ЦК. Так, без огласки, начал он готовить съезд.
Первоначально предполагалось, что секретарь ЦК КПСС П. Поспелов проинформирует ХХ съезд по этому вопросу. Затем стали говорить, что "рядового" секретаря ЦК маловато, что по этому вопросу должен выступить кто-то из членов Президиума ЦК. Говорили, в частности, что доклад должен сделать Суслов. Но в конце концов Никита Сергеевич сам выступил на съезде…
Все высокопоставленные деятели партии, которых я расспрашивал о подробностях, отмечали, как туго проходила подготовка и предварительное обсуждение материалов о культе личности Сталина в Президиуме ЦК. Представители "сталинской гвардии" возражали против представленного проекта доклада, считали, что он может вызвать нежелательную реакцию внутри партии и за рубежом. Докладчиком, как они предлагали, должен выступить кто-либо из секретарей ЦК, но не Первый. Никита Сергеевич настаивал на сохранении полного текста и на том, чтобы самому сделать доклад. Оппоненты продолжали упорно возражать, Хрущев проявил характер и заявил:
- В таком случае я беру на себя всю ответственность, сделаю этот доклад и оглашу документы о репрессиях, затрагивающие некоторых присутствующих здесь.
Понимая, естественно, о каких материалах и о ком идет речь, Маленков ответил:
- Мы тоже можем огласить документы, касающиеся тебя.
После небольшого перерыва состоялось новое обсуждение. В конце концов договорились о следующем. Никита Сергеевич, идя на уступки ради получения принципиального согласия, предложил:
- Давайте будем демонстрировать на съезде коллегиальность у нас в Президиуме и единство в руководстве. С этой целью переизберем всех присутствующих здесь членов Президиума ЦК, избранных на совместном совещании 4–6 марта 1953 года. Доклад по культу личности сделаем закрытым, без иностранных гостей и приглашенных.
Согласились. Затем договорились, что обсуждения доклада о культе личности не будет. Можно, мол, принять короткое решение, а потом, попозже, развернуть его в постановление ЦК КПСС.
Членам ЦК, которые должны были работать с иностранными делегациями, приглашенными на съезд, поручили сразу же после заседания встретиться с ними и перечислить основные положения доклада о культе личности Сталина и о намечаемых в связи с этим шагах. Так относительно благополучно завершилась последняя часть подготовки съезда.
Все вопросы повестки дня съезда, включая выборы, прошли, как всегда, гладко, без каких-либо осложнений.
Наступил день 25 февраля, день закрытого заседания. Председательствовавший Булганин дал слово Хрущеву, объявив вопрос: "О культе личности и его последствиях". И сразу же в зале воцарилась тишина.
- Никита Сергеевич подошел к трибуне, уверенно начал говорить, - вспоминает Н. А. Мухитдинов. - В первом ряду, слева от Булганина, сидели Ворошилов и Молотов, а сразу за ними, во втором ряду - Жуков и я. Георгий Константинович нагнулся к впереди сидящим, и они шепотом фиксировали каждое отклонение от уже обсуждавшегося текста. Я сосредоточенно следил за реакцией зала, а также, естественно, внимательно и взволнованно слушал доклад.
По словам Мухитдинова, сначала делегаты слушали Хрущева в напряженной тишине. Но вот постепенно то в одном, то в другом месте зала начала проявляться реакция на услышанное - возгласы в виде поддержки, одобрения или возмущения, иногда вспыхивали аплодисменты. Никита Сергеевич много раз отклонялся от текста и говорил от себя. Именно эти моменты своей откровенностью и искренностью вызывали наибольшие эмоции. Наконец он закончил, и зал, находившийся в начале доклада в шоковом состоянии, теперь аплодировал ему. Договорившись о том, что сейчас нецелесообразно проводить обсуждение, приняли документ: постановление ХХ съезда КПСС по докладу Н. С. Хрущева "О культе личности и его последствиях".
В конце восьмидесятых годов в Центральном партийном архиве (ныне РЦХИДНИ - Российский Центр хранения и изучения документов новейшей истории) я читал рукописный вариант доклада "О культе личности и его последствиях", подготовленный П. Н. Поспеловым. И тут объявился человек, заявивший, что он был причастен к обоим докладам Хрущева на ХХ съезде - отчету ЦК съезду и к докладу о культе личности. Имя этого человека - Шепилов. Кто же из них готовил доклад - Поспелов или Шепилов?
- До съезда капитального обсуждения доклада не было, - рассказывал мне Шепилов во время одной из наших вечерних встреч на Старой площади. - Это точно. Говорили об этом - да, но возможность выйти на съезд с докладом многих просто пугала. Я действительно принимал участие в написании части этого доклада. Это было так. Я выступил в прениях по отчету ЦК на второй день работы съезда, значит, 15 февраля, так? После выступления я сел в президиуме, у колонны справа. Подошел Хрущев: "Я с этими (Молотовым, Кагановичем…) ничего не могу сделать, а выступить все-таки хочу с развенчанием культа. Поможете?" Я кивнул. "Тогда поедем!" Дело в том, что еще до съезда в личных беседах мы много обговаривали этот вопрос по всем параметрам. Я его полностью поддерживал. Хрущев высказывался о сталинских репрессиях откровенно, с ненавистью, говорил о необходимости реабилитировать миллионы людей. Когда мы приехали на Старую площадь, Никита Сергеевич оставил меня в моем кабинете, где я два с половиной дня сидел и писал. При этом, когда я спросил, что он считает нужным написать, коротко бросил: "Мы все с вами обговорили. Действуйте!" Он дал мне полный карт-бланш.