Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич предписывает "покончить с австрийцами до подхода с запада германских подкреплений", командующий Юго-западным фронтом Иванов приказывает начать общее наступление и отбросить австрийцев к Висле.
Городокское (Гродекское) сражение, в котором австрийцы нацелились разбить Третью и Восьмую русские армии и вернуть утраченные территории, развернулось в лесисто-холмистой местности. В лесах особенно не навоюешься, особенно большими массами. Потому-то и в документе, и в художественном тексте сплошь и рядом - "поля сражений", но не горы и не леса сражений. Конница и артиллерия находились в плену дорог с их непролазной от больших дождей грязью. Сражение началось 6 сентября 1914 года, когда Девятый русский корпус, двигавшийся на Раву-Русскую, столкнулся с австрийцами. Сводный казачий отряд Павлова выдвигался к Стрыю. Бои у Каменной Горы, у лесистых высот Козий хребет, у Малой Вишни. Стало ясно, что русским противостоит не слабый заслон, прикрывавший отход австрийских армий из Томашова, но мощная группировка. Идут упорные бои по всему, без малого в шестьдесят километров, фронту Восьмой армии. Вскоре австрийские войска отступили с огромными потерями: более 300 тысяч убитыми и пленными. Городокское четырёхдневное сражение, не затихавшее ни на час ни ночью, ни днём, решило исход Галицийской битвы. Сводная казачья группа Павлова и Снесарева вошла в Самбор и через Старое Место была направлена в Карпаты к городку Турка, чтобы захватить перевал, за которым расстилалась Венгерская равнина.
Галицийская битва - с 5 августа по 13 сентября 1914 года - одна из крупнейших стратегических операций. Германия, беспрестанно вынужденная оглядываться на отступающую по галицийским землям Австрию, вынужденная перебросить отборные корпуса из Франции против русских, потерпела поражение в сентябрьском 1914 года сражении на Марне - притоке Сены. Предположение Шлиффена о том, что "судьба Австрии решится не на Буге, а на Сене", оказалось проницательно-верным.
А Галицийская группа Брусилова (Восьмая, Третья и Блокадная армии) готовилась штурмовать Перемышль. Австрийцами была перехвачена радиограмма о скором штурме крепости, и они резко усилили нажим на перевал Ужок. (Коней на переправе, верно, не меняют, но избавляться от собственной бессистемности и безалаберности, от тьмы ошибок, от неумения даже себя пожалеть можно и нужно хоть на мосту, хоть в воде, хоть под водой. Уж эти радиоперехваты! И у Самсонова они в значительной степени подарили победу немцам: все радиоразговоры русских шли открытым текстом, и вся картина русских в Восточной Пруссии была у немцев как на ладони). Начавшийся штурм Перемышля не задался, и пришлось снять блокаду. Непрерывные дожди испортили дороги, надо было ждать.
Вскоре после Галицийской битвы началась Варшавско-Ивангородская операция, в которой с обеих сторон участвовало до миллиона человек. Она длилась более десяти дней - 15–26 сентября 1914 года. После разгрома австрийцев в Галицийской битве появилась реальная возможность вторжения русских войск в Силезию - юго-восточную часть Германии. Гинденбург и Людендорф - опытные вожди на Восточном фронте - решили упредить русских, ударить по Ивангороду и Варшаве, смять войска Западного фронта и северный фланг Юго-западного. Но испытанные полки Юго-западного фронта, победители в Галицийской битве, совершив немыслимо трудный марш в сотни километров, появились на польской земле. Германский марш победителей по улицам Варшавы в первый год войны не состоялся.
Лодзинская операция - позднеосенняя и последняя в 1914 году. И обоюдно безуспешная. Разработанное Ставкой вторжение в пределы Германии не состоялось. Германское командование перебросило с Запада и других направлений крупные силы. Ударной группе генерала Шеффера удалось обойти Вторую русскую армию и выйти ей в тыл, но сама группа оказалась в окружении, откуда, прежде всего из-за ошибок генерала Ренненкампфа, ей удалось вырваться. "Крупная оперативная цель уничтожить русских в излучине Вислы не была достигнута", - писал Эрих Людендорф в книге "Мои воспоминания о войне 1914–1918 гг.". Война из маневренной перешла в позиционную, конца ей стало не видно.
9
Командиру 133-го Симферопольского полка 34-й дивизии Снесареву, возглавившему полк с 30 октября 1914 года, по Высочайшему приказу за особое отличие - за взятие перевала Ужок - 3 ноября 1914 года объявлено Высочайшее благоволение.
Идут последние месяцы первого года войны. Снесарев в ноябрьском письме к жене мельком отмечает штрих, для него, безусловно, значительный: "…В головах у меня стоит полковое знамя и хранит мой сон…"
Полк для него в те осенне-зимние месяцы всё равно что каждодневное открытие новой густозаселённой страны, данной ему в управление. Пусть это не дивизия, не корпус, тем более не армия. Но это реальная сила. Он слишком хорошо знал историю войн и государств, чтобы не помнить, что полк мог решить исход дворцового переворота, мог спасти сотни людей при землетрясении, мог победить превосходящего противника или полечь под залпами вражеских орудий. Само слово "полк" дышало стариной, первыми походами времён юного Отечества, поэтическими и трагическими реминисценциями "Слова о полку Игореве"…
Полк состоял из тысяч живых душ - тысяч вселенных, и создать из них небывалую, слитную семью и не дать ей пропасть, но научить едино и верно действовать и было его первейшей заботой. Делясь с женой всем существенным и сокровенным, он в письме из Явора от 29 ноября 1914 года считает необходимым поделиться и этим: "…я чувствую каждый день, что мне Государем вручены 4 тысячи душ, драгоценных и великих, душ русских, и что я должен их уберечь в сложной обстановке войны…
И когда я тихо брожу взад-вперёд около дома, а на полугорке копаются мои люди, или слышится смех и болтовня, или несется их песня (отдал приказание петь песни, до меня было запрещено), я иначе не думаю об них, как в том духе, что это мои дети, мне Богом и Царём вручённые, и что я должен быть готов каждую минуту дать за них ответ… и понятно, что мне приходится много говорить, наставлять, журить или хвалить, как это делается в каждой семье, и без чего семьи настоящей нет. Как розданы твои посылки, не могу тебе ещё сказать, так как это будет делаться вечером, а Горнштейн выезжает сейчас… Он человек интересный, прибыл из Америки для отбывания воинской повинности и ведёт себя молодцом, не походя на своих сородичей…"
(На Памире у него уже были сотни подчинённых, но здесь речь о тысячах, а настанет час, когда речь пойдёт о десятках тысяч: командир корпуса, начальник обороны Царицына и Западной завесы! Беречь солдата, как умели Суворов, Ушаков, Нахимов, Скобелев, Снесарев, Рокоссовский, или направлять в огонь, думая больше о победе, нежели о жертвах, как умели Наполеон, Корнилов, Жуков, австрийские, турецкие военачальники. Но гениальность полководца или же, скажем так, искусство любого военачальника - в умении в противоборстве с врагом потерять как можно меньше подчинённых.)
А через несколько дней, 4–6 декабря 1914 года, ему и возглавляемому им полку выпадает кровавое испытание - трёхдневный жесточайший бой у Посада-Работыцка, у шоссе Троица-Работыцка, у деревни Цысова. Может, по его полку пуль было выпущено и поменьше, чем по казакам и пехотинцам ранее при Бучаче и Монастыржеске, но австрийцы шли в прорыв, а прорывающиеся всегда отчаянно-сильней и опасней, чем в обычном режиме наступающие…
"За особые отличия" командир полка представляется к ордену Святого Георгия четвёртой степени, получает его полтора года спустя. Правда, "особые отличия" Снесарева характеризуются весьма общо и несколько залихватски, в стилистике газетного военного штампа не только в "Русском инвалиде", но и в самом Высочайшем приказе: "находясь во время боя под действительным ружейным огнём, подвергая свою жизнь явной опасности и воодушевляя нижних чинов, молодецким наступлением штыками выбил противника из ряда окопов и занял деревню Цысова, где и укрепился". Снесарев в июльском дневнике 1916 года, словно бы комментируя Высочайший приказ, излагающий кратко его подвиг, пишет: "Но ведь забыты: восстановление блокады Перемышля (честь моя и моего полка); восстановление линии, брошенной 9-й кавалерийской дивизией и двумя пехотными полками (величина подвига и обстановка); атака полком целой дивизии (смелость шага)… Иначе выходит подвиг ретивого ротного командира… не больше".
Итак, первый бой полк с честью выдержал, и воля, слово, присутствие под огнём командира полка здесь сказались в решающей степени. Но дальше стало ясно, что одними внешними боями дела не решить, надо постоянно вести "внутренние бои": изгонять из полка интриги, зависть, обман, трусость, нерадивость хозяйственных служб, подчас волевую несобранность командиров и опасную для передовой беспечность нижних чинов. Через десяток дней в письме из Старого Самбора об этом говорится: "Думал над некоторыми мудрёными вопросами по управлению полком; надо сделать некоторые шаги против взаимных интриг и некоторой развязности хозяйственной части полка, и я всё взвешивал в голове, как бы это сделать умнее, не лопаясь, подобно ракете. Вчера собирал офицеров, беседовал с ними на разные темы и нравственного, и тактического характера и лишний раз убедился, какой прекрасный состав дал мне Бог, как внимательно они меня слушали…"
Через два-три месяца Снесарев исследует и объяснит себе тончайшие связи полка во всём: от человека до коня, от окопа до кухни… Он увидит и выходы полка на общегосударственное и на духовно-вечное - через службы в церкви, уходящие в небо горные хребты, через интендантство, почту, тыл, газетчиков - во всяких проявлениях: высоких, обыденных, праздничных, забавных, грустных, тягостных, недобрых и т.п. Он видит, что и в этой войне, более "железной", чем прежние, оправдывает себя связка: человек - оружие - конь. Конь - статья особая. Перед глазами Снесарева прошли тысячи лошадей самых разных пород. С десяти лет он уже был цепким наездником, и надолго с конём не расставался. Огромная лошадиная лава (когда-то мирные косяки, табуны) - в Сводной казачьей дивизии. И перед войной, и в войну у него были свои и высокоценимые лошади. Маша (Галя) ещё недавно тяжело раненная, вынесла его из пекла, оказалась спасительницей, и он ревностно оберегал её: щадил и холил. Жеребец Легкомысленный вполне оправдывал свою кличку: он не боялся человеческого крика, орудийного грохота, мог, не слушаясь поводьев, устремиться хоть по крутой горной тропе, хоть с обрыва, хоть под пули. Наконец, редкостной красоты, на загляденье был жеребец Орёл, но его в трудный, рискованный час не возьмёшь: он маловынослив, годился более для праздничного действа, для парада, но на передовой "парадиться некогда"…
И, конечно, силой, бывшей выше и человека, и изобретённого им оружия, и прирученного им коня, от дней творения оставалась сила Неба, сила Бога, кроткая сила Церкви, и Снесарев это чувствовал, может, и генетически, как выходец из духовного сословия, истового рода истовых священников; и он всегда заботился, чтобы в полку отмечались религиозные праздники, православные, мусульманские, чтобы молитва сопутствовала солдату в утренний и вечерний час, чтобы каждый погибший был отпет, и чтобы после атак и контратак быстро выраставшие кладбища были ухоженными. Он любил бывать в горных русинских церковках, не озадачиваясь, какой там чин преобладал - строго православный или униатский: образ Христа, душа Христа в христианской церкви присутствуют неизменно.
В войне люди гибнут во всякое время и на всякой местности. Но война в летние месяцы совсем не то, что в зимние, когда всё окрестное цепенеет, словно в глубоком сугробном плену, когда глубоко легшие снега не дают двигаться ни человеку, ни машине, ни коню, когда мороз бьёт всё живое двадцатью-тридцатью, а то и более градусами. Разумеется, и война в горах куда тяжелее, нежели на равнине. Командующий армией, принявшей на себя значительные тяготы первого года войны в Карпатах, генерал Брусилов в своих воспоминаниях сетует, что выпала "борьба не только с врагом, но и с природой и климатом. Каждый хребет, каждая гора, каждый лес были задолго, заблаговременно укреплены, приходилось шаг за шагом сбивать противника с сильных природных позиций, карабкаться по обледенелым скатам, дни и ночи проводить в боевых частях при сильных морозах".
В конце декабря на Юго-западном фронте наступило затишье. На других - и вовсе. Кампания 1914 года никому не дала реального перевеса. Никому не дано было одержать победу в битве, которая бы решила исход войны. Германский "блиц" не удался, но и Антанта понесла потери огромные.
В новогоднюю ночь Снесарев подводит итоги фронтового полугода, что он и что Россия потеряли… А что приобрели? Он ещё более, чем в мирной жизни, убедился, что без семьи и родины - человек, даже талантливый, часто пустоцвет. Он тысячекратно увидел и прочувствовал справедливость поговорки: кому война, а кому мать родна. Он понял, что когда иррациональные силы начинают двигать колесницей истории, мало что зависит от человека, и всё же зависит! А Россия шла своим жертвенным путём, и эту её провиденциальную, святую жертвенность никто, кроме Господа Бога, отменить не мог.
Да никто, или почти никто, в западном мире и понять не мог, как и не мог оценить.
ВЕЛИКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ.
1915
В 1915 году по России пришёлся главный удар Серединных стран. Иначе называя - Центральных держав. Исторически, пожалуй, некорректно называть их Тройственным союзом (такое название было в ходу и в политических кругах, и в дипломатических бумагах), ибо третья союзница - Италия, ещё не успев услышать выстрел со стороны Антанты, уже подумывала, как изменить немцам, почувствовав будущий окончательный успех не за ними; а может, и оттого ещё апеннинский союзник был ненадёжен, что итальянскому общественному сознанию неприятен был стародавний австрийский пресс, вечно нависавший над Италией австрийский меч. В январе - феврале в Восточной Пруссии немцы предприняли Августовскую операцию, стремясь окружить Десятую армию Северо-западного фронта. Русских потеснили. Но успех полугодичной давности (разгром русских у Мазурских озёр) повторить не удалось. Между тем и в Карпаты перебрасывались немецкие полки, дивизии, корпуса… Русские армии были сильно ослаблены, не хватало офицеров, ещё катастрофичней - унтер-офицеров, более других погибших. Натиск австро-германских войск в феврале усилился, особенно на фронте Самбор - Стрый - Долина. Наступательно - атака за атакой - продвигалась австрийская армия генерала Лизингена, бои - почти беспрерывные.
И вдруг - гром с ясного неба - 9 марта 1915 года гарнизон крепости Перемышль поднял белый флаг. Сто двадцать тысяч солдат, две с половиной тысячи офицеров взяты в плен. Трофеи - около тысячи орудий. Это была победа, небывалая на всех операционных направлениях Антанты, но для русских в Карпатах - и последняя.
Снесарев всё время находился на передовой. В его письмах много размышлений о фронтовой обстановке, об ответственности командира полка, о способах поднимать воинов в бой, о чувстве полкового содружества, о душе русского солдата, способной быть и жёстко-отважной, и мягко-милосердной, и сострадательной к врагу. Зарождается идея будущей книги "Огневая тактика".
1
Его письмо от 18–19 января 1915 года вмещает и абзац с забавным эпизодом о том, как лично раздавал сапоги офицерам, поскольку о солдатах приучил заботиться своих помощников, "а офицеру как помочь: он не просит, а на подошву ему посмотреть не догадаешься", и краткий рассказ о бое, и размышление о русских широких душах ("уж такая мы Богом обласканная порода"), о солдатах, готовых побеждённых беречь больше самих себя: "…бой идёт непрерывно уже неделю… напирали четверные силы противника, и я должен был решить вопрос, отгрызаться ли от него зубами или отбиваться кулаками. Пустив в ход пулемёты, артиллерию и штыки, я успешно продержался до ночи, а ночью стал трепать моего соперника непрерывными атаками, с утра их возобновил и, в конце концов, убедил его, что не он сильнее меня вчетверо; а я сильнее его… в результате его отступление с позиции…
Как это ясно на войне, как ярки здесь русские черты характера. Когда я ещё был у Павлова и отбивался против обхода (за что представлен в генералы), я долго потом ждал сотни с боевого участка; а особенно запоздала одна, и это меня волновало, так как нам предстоял страшно трудный путь горами, лесом в ужасно тёмную ночь… Она появилась поздно, 8 человек несли большие носилки с раненым, что их и задержало… Я первую минуту вообразил, что принесли нашего офицера, и каково было моё удивление: это несли грузного раненого австрийца, с которым они часа три перед этим вели жаркий бой. И они несли его, чередуясь чрез 100–200 шагов, и мучались, и спотыкались, и утирали свои потные лбы… и всё это после больших трудов боевого дня. Кому даны такие подвиги, кроме нас, русских?.. Вчера приводят ко мне 18 пленных мадьяров (так как они прошли уже через солдатские руки, то из карманов, как сказал выше и как всегда бывает, почти у каждого высматривало то или другое солдатское достояние); наши денщики заволновались и забегали: чем будут угощать, пока делается расспрос… порезали сало в куски и зажарили, отдали свои хлеб, табак, сахар… даже суровые, измученные и упрямые лица венгров не в силах выдержать, и на них после нашей русской обработки налетает тёплая благодарная улыбка…" Поскольку Снесареву полковой щит в противостоянии с венграми пришлось держать даже чаще, нежели с австрийцами, то и пришлось познакомиться с ними даже покороче, чем с австрийцами, причём знакомство складывалось разностороннее: и при пленении и допросе или разговоре с пленными мадьярами, и во фронтовой участи многострадальных не без мадьярской "помощи" русинских деревень.
Месяцем позже, 16 февраля 1915 года, он напишет: "Здесь много приходят к нам русинов, просящих у меня отпуска в Россию, что я и даю. Между детьми попадаются круглые сироты, и офицеры мало-помалу разбирают их себе. Не хочешь ли ты нам сироту, девочку или мальчика, лет 10–12? Как тебе думается?.. Жителей стояла сегодня целая масса, и я разговорился с ними. Нищета страшная и лишения несказанные. Особенно их возмущает ненужная и дикая жестокость мадьяров. "Мы понимаем, - говорит один, - что война не игрушка, но зачем делать из неё сплошное страдание и для мирных жителей? Пули убивают и нас, снаряд случайно подожжёт и дом, но зачем делать это с умыслом? Ваши солдаты живут среди нас, и мы только подкармливаемся около, а мадьярские тащат из деревень к себе в окопы всё, что найдут, даже наших жён". "Ну что же, - шутит один из офицеров, - возьмут какую-либо старуху, меньше ртов останется". "Нужна им старуха, - вставляет со смехом молодой русин, - они выбирают красивую да толстую". Оказывается, я запрещаю приезд супруг офицерских на театр войны, а мой соперник, какой-либо командир венгерского полка, смотрит сквозь пальцы на то, что его офицеры и солдаты устраивают из окопов дома свиданий…"