"Кобра" быстро увеличивалась в рамке прицела. "Все, пора!" Пальцы Хартманна легли на гашетки пушек. Но что это? "Кобра" куда-то мгновенно исчезла.
– Круппи! Я потерял его! – закричал Эрих.
– Уходи! Уходи, Буби! – послышалось в наушниках. – Он уже под тобой!
Но было поздно. Эрих почувствовал сильный удар по машине снизу. Мотор задергался и заработал с перебоями. "Спокойно, Эрих! – как всегда в минуту опасности, громко заговорил он. – Русский попал в мотор, но есть приличная высота и скорость. Разворачивайся!"
Резко развернув самолет, он со снижением потянул на запад, Верный Круппи крутился над ним, оберегая его от возможных атак противника, до тех пор, пока он не сел на "живот".
Через несколько часов пехотинцы доставили его в расположение третьей группы.
8
"Ну что, получили", – шептал Александр, разворачиваясь на свой аэродром и пристраиваясь к звену Крюкова. Он раскусил их сразу, понял – "охотники", пальца в рот им не клади, откусят по локоть. Решили взять его в вилку, пока бы он сходился с верхним, нижний, используя преимущество "мессершмитта" в скорости на горке, догнал бы его сзади и расстрелял в упор. На этом он и решил их подловить.
"…Только не торопиться! – осаживал он себя. – Рано отверну, он успеет поймать меня на упреждении… Уйду впритирку, в последний момент… Все!.. Сейчас он начнет стрелять!" Ударив по сектору газа, он резко бросил машину в крутой вираж. Чудовищная сила мгновенно прижала его к борту кабины, голова уперлась в свод полусферы, в глазах потемнело. Неимоверным усилием он толкнул ручку от себя и заработал педалями. Машина пошла на полный вираж со снижением и в считаные секунды поднырнула под нижний "мессершмитт". Сразу стало легче, в глазах прояснилось, и он увидел прямо перед собой зловещие кресты на крыльях, двойной радиатор, убранные в гнезда шасси, даже заклепки на закопченном фюзеляже. Чуть приподняв нос своей "кобрятки", Саша нажал на гашетки. Сработали пулеметы, а пушка молчала – видимо, заклинило снаряд. "Повезло этому фрицу, – подумал Александр, – иначе не дымил бы тут, а просто развалился бы в воздухе".
Возвращаясь в Поповическую, Саша вспомнил об Островском – дошел он домой или нет. В следующий раз надо будет обязательно взять с собой парня и помочь ему увеличить счет сбитых врагов, вселить в него уверенность в себе.
Девятнадцатилетний Островский прибыл в полк по окончании Сталинградской летной тттколы. Стройный, веселый парень, всегда готовый прийти на помощь товарищу, он как-то сразу понравился всем в полку, и, судя по тому, как он держался в бою, из него мог получиться хороший истребитель.
Кто-то из заправских шутников, кажется, Фигичев, дал ему прозвище "сынок", и оно очень скоро прижилось. Так его все и звали – "сынок". А когда из Подмосковья ему пришло письмо, в котором земляки сообщили о мученической смерти от фашистских карателей его родителей, Саша обнял парня и сказал, что с этого дня он будет ему названым отцом и впредь они вместе будут мстить фашистам за его родителей, за горе и страдания, которые они принесли нашей Родине.
На аэродроме Покрышкин первым делом поинтересовался, прилетел ли Островский. Ему сказали, что нет, он не вернулся. Где Островский? Что с ним могло случиться? Саша не находил себе места, спрашивал у возвращающихся летчиков, звонил по телефону в соседние части – никто ничего не знал.
Всю ночь он не мог уснуть. В памяти всплывали события, связанные с пребыванием Островского в полку, обрывки последнего разговора. "Мне моя фамилия не позволяет отсиживаться на аэродроме", – с обидой говорил Василий, имея в виду автора книги "Как закалялась сталь". И Саша тогда уступил, а сейчас терзался, считая, что напрасно проявил мягкость.
Утром, среди других сообщений, поступило и то, которого он так ждал. Кто-то глуховатым, едва слышным голосом сообщил по телефону, что летчик 16-го гвардейского истребительного полка Островский погиб и похоронен у станицы Кубанской. Его подбили немецкие "охотники". Когда он выбрался из горящей машины и раскрыл парашют, "мессеры" хладнокровно расстреляли его в воздухе.
"Так вот вы как! Так вот вы как поступаете с нашим братом! – В его сознании не укладывалось, что так можно поступать с безоружным человеком. Сколько раз, подбив немецкий самолет, он видел, как пилот опускается на парашюте, но ему и в голову не приходило, что его следует расстрелять. – Ну ладно! Что посеяли, то и пожнете! Теперь пощады не ждите".
Он похудел, под глазами запали тени, резкая морщина прорезала лоб. От постоянного недосыпания и предельного напряжения воли нервы начали сдавать, раздражала каждая мелочь, неудачи буквально выводили из себя. Особенно угнетали потери среди летчиков. Ведь почти все они были его учениками.
20 апреля, при возвращении домой после неожиданного выхода из боя, погиб талантливый парень Иван Савин, только что награжденный орденом Красного Знамени. Его, как и Василия Островского, подстерегли "охотники". 23-го погиб белорус Вербицкий. Выполняя приказание Покрышкина, ведущий Паскеев с ведомым Вербицким развернулись в лобовую атаку с четверкой "мессеров". Однако в решающий момент Паскеев вновь струсил, вильнул в сторону, бросил своего ведомого. Немцы умело взяли Вербицкого в "клещи" и расстреляли. Степан погибал, как и Володя Бережной, на глазах у друзей, опускаясь на парашюте в ледяную воду Черного моря.
Едва эскадрилья приземлилась, как Покрышкин выхватил пистолет и бросился к трусу. Неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы ребята не перехватили его и не отобрали у него оружие.
Тут же всей эскадрильей они пошли на КП и потребовали от Исаева убрать Паскеева из коллектива. На этот раз командир полка вынужден был согласиться. Паскеева арестовали.
Несколько позже его судили. Усмотрев у него нервное потрясение после прошлогоднего подбития, судьи приняли решение о его переводе в авиацию связи. Весь личный состав полка возмутился. Человек, по вине которого погибли два отличных летчика, по существу, отделается легким испугом. Расстрелять! – потребовал коллектив.
Несколько позже был осужден еще один летчик, по вине которого погиб Герой Советского Союза Дмитрий Коваль и был подбит Михаил Сутырин.
Борьба за господство в воздухе
1
Штаб 4-й воздушной армии в станице Пашковской жил привычной фронтовой жизнью. Подъезжали и уезжали "Виллисы" с "Доджами", из раскрытых окон приземистой хаты слышался стрекот аппаратов связи, за столами озабоченные штабисты отрабатывали очередные задания частям, на почтительном расстоянии вокруг дома несли свою службу бдительные часовые.
Неожиданно над станицей на бреющем прошла четверка "аэрокобр". Заслышав грохот моторов, от которого посыпались лепестки у цветущих станичных садов, в доме раскрылось окно, и из него показался генерал с седыми висками.
– Сразу видно – гвардейцы прилетели, – сказал он сидевшим в комнате офицерам. Это был генерал-лейтенант Вершинин, командующий 4-й воздушной армией, высокий, статный военный с породистым лицом. Он вновь вернулся к большому столу, заваленному картами, и склонился над одной из них, но, вспомнив о летчиках, повернулся к стоявшему у двери коренастому, крепко сбитому капитану – своему адъютанту.
– Выезжай на аэродром! Заберешь там летчиков. Организуй им хороший завтрак, потом я их приму, – приказал он адъютанту.
– Есть, товарищ генерал! – козырнул адъютант и стремительно вышел. Вершинин любил, чтобы его указания выполнялись быстро и точно.
Генерал продолжил совещание.
…Последней на небольшую площадку на окраине Пашковской садилась "кобра" под номером тринадцать. В конце пробега она неожиданно крутнулась на месте и мягко легла на крыло. Когда поспешившие на помощь техники подбежали, плечистый капитан с орденами на груди удрученно рассматривал поврежденное шасси, которое при посадке попало в глубокую, засохшую после прохождения танков колею и надломилось.
С капитаном поздоровался прибежавший вместе со всеми командир эскадрильи связи армии старший лейтенант Олиференко. Занятый своими мыслями, летчик рассеянно ответил на его приветствие, потом поднял голову, узнав старшего лейтенанта, тут же спросил:
– Можешь связаться со штабом нашего полка и передать, чтобы к вечеру они прислали за мной "По-2"?
– Да вы не беспокойтесь, товарищ гвардии капитан, – успокоил летчика Олиференко. – Мы доставим вас сами. У нас же есть самолеты.
Капитан договорился с техниками насчет ремонта своей машины и затем с Олиференко направился к стоявшей на краю поля автомашине. По дороге разговорились. Старший лейтенант рассказал, что службой своей он недоволен: начинал инструктором аэроклуба, дал многим ребятам путевку в большую авиацию, а сам застрял тут на "кукурузнике". Обидно.
Они уже подходили к "Виллису", когда Олиференко, неожиданно схватив спутника за руку, в сильном волнении произнес:
– Товарищ гвардии капитан! Поговорите, пожалуйста, с командующим, может, он отпустит меня в ваш полк.
– Так у нас же истребители! – с удивлением воскликнул капитан.
– Я и хочу в истребители. Не беспокойтесь, я быстро переучусь и вас не подведу!
– Товарищ Покрышкин? – прервал вопросом их беседу подошедший адъютант командующего армией. Покрышкин молча козырнул. – Прошу в машину, ваши товарищи уже ждут.
Покрышкин, сказав Олиференко, что попробует поговорить, заторопился к своим. Погрузившись в "Виллис", Крюков, Глинка, Семенишин и Покрышкин в сопровождении адъютанта направились в штаб армии. Ехали по извилистой проселочной дороге вдоль берега Кубани. С волнением всматривался Александр в знакомые места. Вот краснодарский пляж. Сюда он часто заглядывал до войны: поплавать в теплой речной воде, попрыгать в воду с вышки, погонять с ребятами на песке в футбол. Вон и сейчас на пляже уже собирается народ… Потом его мысли переключились на Олиференко. Вспомнилось, как трудно ему самому дался переход в истребители, и, если бы не моральная поддержка со стороны известного летчика-испытателя Супруна, не продолжительные беседы с ним тогда, за несколько лет до войны, во время отдыха в Хосте, неизвестно, как бы все и обернулось. А кто поможет Олиференко?
Его боевые товарищи шутили, строили догадки – зачем их вызвали в штаб армии, но Саша слушал их рассеянно. К тому же он чувствовал себя неважно – простудился, болело горло.
По прибытии в штаб адъютант привел их в сад возле дома, усадил за добротный, грубо сколоченный стол, официантка тотчас принесла закуски и полный чайник красного сухого вина. Капитан предложил им не торопиться, плотно закусить, совещание у генерала закончится, и тогда он их пригласит.
Летчики испытывали небывалые ощущения. От осознания, что не нужно лететь на боевое задание, что в спокойной обстановке можно выпить, закусить, а главное, что на таком уровне интересуются их делами, на душе стало просто благостно.
Они завтракали часа полтора, Саша успел даже побывать у врача, когда появился адъютант и предложил летчикам пройти к командующему. Они вошли в большой, просторный кабинет. Приветствуя их, генерал каждому пожал руку и пригласил рассаживаться. Летчики скромно расположились на стульях вдоль одной из стен кабинета, а Вершинин присел на стул напротив, в конце большого, обитого зеленым сукном стола. Странно было видеть этот довоенного производства стол в кабинете командующего – словно и войны никакой нет, а они собрались на производственное совещание.
– Ну что, товарищи, давайте посоветуемся, – просто начал Вершинин, живо вглядываясь в сидящих перед ним фронтовиков своими светлыми, цепкими глазами, – как нам лучше бить врага в воздухе.
Впервые Саша видел командующего так близко. В сорок втором, когда Вершинин вручал полку гвардейское знамя, он находился в конце шеренги построенного в линейку полка. Видно было, что за неполный прошедший год у генерала заметно поседели виски.
Вершинин начал с того, что охарактеризовал обстановку на фронте, назвал количество самолетов, которыми располагают обе стороны, а затем остановился на вопросах применения бомбардировочной, штурмовой и истребительной авиации. Самая важная задача сейчас, пояснил он, это завоевание на Кубани подавляющего господства в воздухе.
Из слов генерала отчетливо представлялась общая картина взаимодействия воинских частей, в которую включался и 16-й гвардейский полк – характер заданий, количественный состав групп, расчет времени при патрулировании в воздухе. Оказалось, что все это обусловливалось не прихотью командира полка Исаева, хотя и от него многое зависело, а конкретной обстановкой на фронте и планами вышестоящего командования.
Теперь, продолжал Вершинин, когда количество самолетов возросло, бомбардировщики и штурмовики будут действовать массированно. Это позволит им успешнее обороняться, но это также потребует изменения в тактике истребителей. Ну что ж, можно изменить, теперь ведь не сорок первый год. Теперь мы располагаем большим количеством истребителей и в состоянии не только посылать их группами на сопровождение бомбардировщиков, но и держать постоянно определенное их количество над передним краем, а также организовывать перехваты вражеских бомбардировщиков на подходе к линии фронта.
– Раньше противник навязывал нам свою волю, – подчеркнул генерал, – а сейчас пусть он приспосабливается к нашей тактике. Разве от хорошей жизни "юнкерсы" стали сбрасывать бомбы, не доходя до цели и куда попало, даже на своих? Нет! Просто враг потерял численное преимущество. Он все больше теряет веру в свои силы, и тут самое время нам захватить инициативу в свои руки!
У Покрышкина чуть не вырвалось: "Правильно".
– Ну, а что вы по этому поводу думаете? – спросил у летчиков генерал. – Кто хочет высказаться? Покрышкин?
Саша стал по стойке "смирно", одернул гимнастерку.
– Скажу несколько слов о тактике, – начал он своим глуховатым баском. – Полностью согласен с вашей мыслью, товарищ генерал, о значении высоты для достижения успеха в воздушном бою. В этой связи не могу согласиться с правильностью приказа, в котором нам ограничили скорость патрулирования над передним краем. В результате скорость настолько мала, что она нас сковывает и не позволяет быстро переходить на вертикаль, когда завязывается воздушный бой.
В подтверждение этой мысли он привел несколько примеров из своей боевой практики. Потом перешел к другому вопросу: почему летчикам-истребителям не засчитывают те сбитые самолеты, которые падают на вражеской территории. Получается так: истребители будут встречать немецкие бомбардировщики на подходе к линии фронта, сбивать их, а им не будут засчитывать эти сбитые самолеты. Неслучайно многие летчики стремятся завязывать бой над своей территорией.
Поднял он и ряд других вопросов, как, впрочем, и его товарищи.
Вершинин всех внимательно выслушал, сделал себе пометки в блокноте, поблагодарил летчиков и объявил совещание закрытым. Летчики поднялись и направились к выходу. Тут командующий остановил Покрышкина и попросил его остаться.
Когда все вышли, он предложил Александру сесть за стол и сам сел напротив.
– Я слышал, что вы разрабатываете новые тактические схемы ведения боев и заносите их в специальный альбом? – спросил Вершинин, и в уголках его рта появилась легкая улыбка.
– Так точно, товарищ генерал, – охотно согласился Александр и достал из планшета предусмотрительно взятый альбом.
Вершинин стал внимательно его рассматривать, изредка обмениваясь с Покрышкиным короткими репликами. Они понимали друг друга с полуслова. То, над чем капитан бился месяцами, генерал решал тут же, на ходу, несколькими точными замечаниями.
Беседуя с капитаном, командующий по привычке исподволь к нему присматривался. Он сразу понял, что многое из того, что предлагает капитан, было уже известно. Воюя на крайнем южном крыле огромного фронта, проходящего через всю страну с Севера до Юга, Покрышкин, естественно, не мог знать, что там, на Севере, одновременно с ним другие, такие же ищущие, творчески мыслящие летчики думали над теми же тактическими вопросами.
Например, летом сорок второго летчики Юго-Западного фронта, летая на "ЛаГГ-3", тоже отказались от троек и стали применять пары, выравнивали их фронтом над полем боя, эшелонировали патрули по высоте; пользуясь несовершенной техникой, они уже тогда применяли вертикальный маневр. Сама жизнь учила летчиков, и часто они, воюя порознь на разных фронтах, одновременно приходили к одинаковым выводам.
Теперь, по мнению командующего, настало время собрать воедино все эти отдельные разрозненные крупицы боевого опыта и объединить их в строгую систему тактических приемов.
После Гражданской войны генерал около десяти лет служил в стрелковых частях, увлекся авиацией, сначала заочно окончил Академию имени М. В. Фрунзе, потом добился разрешения и поступил в Академию имени Н. Е. Жуковского, а будучи начальником оперативного штаба авиабригады, сумел убедить начальство отпустить его на учебу в авиационную школу в Каче, обучаясь в которой освоил пилотирование всех типов самолетов.
Так что Константин Андреевич со знанием дела всматривался в Сашины схемы и, задумчиво перелистывая альбом, нет-нет да бросал:
– Вот эта этажерочка нам пригодится. Только превышение я бы дал поменьше. Представьте себе: если нижней паре потребуется прийти на помощь верхней, она потеряет много скорости при наборе высоты… Тругольник хорош… Но вот здесь, на третьем развороте, я ставлю пока вопросительный знак: хвостик вы здесь все-таки подставили солнцу, а?
Потом Саша, с учетом замечаний генерала, внесет необходимые поправки в свои тактические схемы.
Так генерал переходил от одной схемы к другой, и беседа эта больше напоминала разговор двух специалистов, заинтересованных в поисках истины, но никак не разговор командующего армией, генерал-лейтенанта, и подчиненного ему командира эскадрильи, капитана по званию.
Особенно подробно они обсуждали вопросы применения радио в бою. Теперь, когда советские летчики получили истребители с прекрасной радиосвязью, ее, по мнению командарма, следовало научиться активно использовать во время боевых действий.
Беседу они закончили во второй половине дня. Прощаясь, Покрышкин передал генералу просьбу старшего лейтенанта Олиференко.
– Какой же из него истребитель? – удивился Вершинин.
– Товарищ генерал, разрешите взять его в мою эскадрилью и помочь ему переучиться. Он хочет стать истребителем. Главное, что человек стремится к цели, а остальное все преодолимо.
– Что ж, я не возражаю, – подумав, сказал Вершинин и добавил: – Но смотри, капитан, он ведь привык летать на "кукурузнике". Хорошенько проверь его, прежде чем решишь посылать в бой.
Когда Саша приехал на аэродром, Олиференко, с нетерпением его дожидавшийся, от волнения даже не решался спросить о результатах разговора с командующим.
– Ну все, готовься сдавать эскадрилью, – сообщил ему Покрышкин и неожиданно улыбнулся своей широкой, доброй улыбкой.
– Серьезно? Вы не шутите? – Олиференко не верил, что его судьба может так быстро измениться.
– Какие могут быть шутки. Командующий отпускает тебя.