Дивлюсь я на этих ребят! Им, как и мне, где-то между 30–40. Вроде не дебилы. Боровик, правда, простоват, но круглоголовый и особенно этот, в синем, явно не глупы, неплохо ориентируются в бумагах. В иной обстановке, случись с кем-то из них познакомиться, совершенно спокойно могли бы говорить о том, о чем я пишу и что они сейчас изымают. В частных беседах от них такого наслушаешься: все видят, все знают, все понимают. Как человек, должно быть, приятен, начитан, умен. Дома, наверное, жена и детишки на него не нарадуются: хороший муж и отец. Неужто одного он в этой жизни только не понимает: что он сейчас ищет? Почему не стыдно ему? Не похоже, чтоб испытывал недоброе чувство ко мне. Шарит спокойно и преисполнен достоинства, как человек, который добросовестно выполняет свой долг. Такая работа. За это платят, и он отлично знает, что нужно его хозяевам. Он может ничего не иметь против того, что считается антисоветчиной, да сам в душе может быть больший антисоветчик, чем все диссиденты вместе взятые, - ему на это плевать. Нужно есть, пить, прилично одеться, содержать семью, иметь положение в обществе - это главное. Ради этого он делает все, что прикажут. В жизни - один человек, на службе - другой. В жизни, может быть, добрее не сыщешь, на службе - злее собаки. И совесть его спокойна. Не он, так другой. И может, тешит себя, что другой был бы хуже, а он все же деликатнее грабит. Скажите спасибо. И оправдает себя - он выполняет приказ. Солдат не виновен - офицер приказал, офицер не виновен - генерал приказал, генерал не виновен - он подчиняется Фюреру. Так оправдывались гитлеровцы, фюрера не стало, и нет виноватых в самой кровавой бойне в истории, никто не виновен из тех, кто истреблял тысячи жизней и сеял смерть. Они выполняли служебный долг - удобно и никаких угрызений. Так оправдывается любое зверство и любое насилие. Всегда есть на кого списать, а самому умыть кровавые руки.
Что кроется за удобной безответственной формулой "выполнял приказ"? Если б только приказ. Недавно, например, вдруг узнаю, что после освобождения меня лишили степени. Чего им неймется? Кто приказал? Кто приказал Ученому совету нашего института и председателю ВАК профессору Кириллову-Угрюмову? Был приказ? Не было? Что же было? Указание, рекомендация, посоветовали, как ни назови, но было просто неофициальное распоряжение, телефонный звонок. И они его четко выполнили, как приказ. Не по долгу службы, а из нежелания рисковать мягким креслом. Не хотел, но был вынужден - опять-таки никакой ответственности. Сначала за приказ, потом за указание; потом надо самому соображать, что желательно вышестоящему начальнику, угадывать, предвосхищать, понимать намек, схватывать с полуслова, улавливать настроение - вот тогда только ты будешь вполне хорош, тогда не сдвинешь тебя с тяжелого кресла и карьера обеспечена. Так что не в приказе дело. А в том, кому и ради чего служишь. А это дело в конце концов добровольное. И значит не кто-то другой, не начальник, а ты самолично несешь полную ответственность за каждую свою подпись, за каждое свое слово и дело.
Есть у меня давний знакомый. Ему не надо объяснять, что хорошо, что плохо - он прекрасно все понимает. "Как же ты можешь служить злу, врать себе и людям?" - спрашиваю его. "Не будь наивен, Лексей, - говорит он. - "Ты же знаешь - это маска". "Да она приросла к тебе, не отдерешь". И у интеллигента в синем пиджаке я вижу на холеной невозмутимой физиономии такую же маску. При смене политического климата он снимет маску и скажет, что он вполне порядочный человек и не по своей воле, а по воле начальства вынужден был делать то, что от него требовали. Обстоятельства, мол, выше нас. А от него требуют подслушивать и подсматривать, провоцировать и доносить, врать и фабриковать досье на тех, кто не хочет лгать, кто говорит и мыслит не так, как велено мыслить. Может ли быть прав тот, кто служит неправому делу? В маске или без маски - какое имеет значение? Нам от этого не легче. Но для него маска удобна, убивает два зайца: и карьера обеспечена, и вроде бы людям в глаза не стыдно смотреть. Так поступают умные люди, маскируются. Калечат судьбы и никакой ответственности. Какой с маски спрос? Хорошая мина при плохой игре. Делает человек дурное дело, сгущает в мире беду - знает и делает, такой человек страшнее откровенного лиходея. Дурак не поймет - ему можно объяснить, умный под маской все понимает, но нет для него святого. Есть только он - этим и страшен. Сорвать с тебя маску и сказать, кто ты есть - мерзавец!
Три часа обыск. Понятые стоят как вкопанные. Устали, видно, что маются от скуки. Сесть им в маленькой комнате некуда. Предлагаю женщине место на своей кровати-диване: "Присаживайтесь". Она от меня пятится. Как они все надоели, деться б куда! Включил телевизор. Понятые ожили. Повернулись боком слегка. Вида не подают, что смотрят, то ли служба, то ли понятая гордость не позволяет - в доме антисоветчика, должно быть, и телевизор антисоветский. Но глаза на экран скошены. А там, в цвете, солнечная Греция, живые Афины, голубой простор Средиземного моря. Красотища! И рядом - рукой подать. Сенкевич приглашает на занимательное морское путешествие. Рад бы, да боюсь, предстоит мне прогулка совсем в другую сторону.
Краем глаза вижу: интеллигент выдвигает последний, нижний ящик стола. Аж в жар бросило, хоть из дома беги. Там схоронена папочка, помеченная тремя буквами "СиП" - секс и политика. Стенограмма обсуждения книги Некрича на ученом совете то ли в ИМЭЛ (Институт Маркса, Энгельса, Ленина), то ли в академии Генерального штаба, письмо Ф. Раскольникова Сталину, выписки из книги Аллилуевой "Письма другу", что-то еще в этом роде. И там же несколько текстов и фотографий фривольного содержания. А тут женщина - что делать, не знаю. Подхожу к интеллигенту: "Тут есть одна папка - я ее сам достану". "He беспокойтесь, мы разберемся". "Лучше не при женщине". Понятая вышла, и я указал на ту папочку. Политические тексты интеллигенту, очевидно, хорошо знакомы - они без задержки легли в сторону изымаемых материалов. Сексом занялся лично Боровик. Уселся с краю стола - так и не отрывался до конца обыска. Не спеша разглядывал комплект фотографий. Нахмурился и, строго топорща усы, перебрал еще раз. Фотографии отложены. Боровик пробормотал понятому, что женщина может войти, и с необыкновенной серьезностью погрузился в изучение эротических текстов. Эти тексты и фотографии у меня с холостяцких времен. Староиндийская грамматика любви "Ветви персика", переписанная, как утверждают, в библиотеке имени Ленина, "Элеонора", "Записки молодой женщины". "Возмездие" и "Баня" Алексея Николаевича Толстого. Широко распространенные тексты. Наверняка знают их профессиональные борцы с антисоветчиной и порнографией, но, видимо, не испытывают особого отвращения, коли не устают всякий раз перечитывать. Забыв обо всем на свете. Боровик сладострастно шевелил усами.
В одной из последних папок интеллигент обнаруживает рукопись давнишнего моего рассказа "Встречи". В сомнамбулической манере рассказывается о нескольких случайных связях, которые вспоминаются в форме мистических переживаний. Постельные сцены тривиальны, явно не для возбуждения сексуальных страстей. После эротических радостей А. Н. Толстого, я думал, моя психологическая кислятина не обратит на себя внимания знатоков и ценителей. Однако в том, что касается секса, Боровик оказался всеяден и ненасытен. Зачитался - за уши не оттащишь.
Шел пятый час обыска. Понятые не выдержали, принесли с кухни стулья, примостились на краешках лицом к телевизору. Круглоголовый попросил меня с кровати и разобрал секции пружинного матраца. Заглянул за телевизор. В коридоре обшарил шкафы и антресоли. Ничего интересного. Интеллигент, задвигая последний ящик стола, сказал Боровику, что можно составлять протокол. Боровик вскинул ошалелый взгляд: "Минутку". Прошла минутка, другая - все ждут Боровика.
Интеллигент опять его тормошит: пора, время. "Да, да, сейчас", - словно сквозь сон. Залистал быстрее, застыл на последней странице и наконец встрепенулся. Со строгостью чрезвычайной и недоумением посмотрел вокруг, вспомнил, зачем он здесь, и, очнувшись вполне, решительно заторопился с протоколом. "Это, - указывая на фотографии, обратился Боровик к интеллигенту, - мы пронумеруем страницами вместе с текстом?" Интеллигент не возражает. Боровик строчит протокол обыска и изъятия. Заходят и выходят какие-то люди, похоже, водители "Волг". Круглоголовый складывает в бумажный мешок ворох читательских писем в "Литературную газету". Протокол представляется мне на подпись. Я взглянул на стопки отложенных бумаг, книг - надо сверить. "У нас нет времени", - ворчит Боровик, ерзая за моей спиной. За порнографией он не думал о времени. Я, хоть и бегло, проверил длинную опись изъятого. Опись более-менее точна, но в протокол пришлось внести уточнения. Например, Наташу увезли в прокуратуру, а в протоколе: "Омельченко было разрешено не присутствовать при обыске". Слишком уж скромно.
К 12 часам все было кончено. Протокол подписан. Почти шесть часов кошмара. Но продолжение следует - забирают. Как одеваться, что взять с собой? Спрашиваю: "Надолго?" "Не знаю, - отвечает Боровик, - все зависит от вас". Из квартиры выносят два мешка изъятых бумаг, сверток с ножом и рапирой. Я запираю комнату и в сопровождении круглоголового и еще какого-то парня выхожу из подъезда. Что подумают соседи? Садимся в "Волгу", но увозят под локотки, как арестанта. Следом вторая машина. По проспекту Мира, к центру. День солнечный. В глазах же темень.
Допрос
Двухэтажный старый дом на улице Новокузнецкой. Строгий официоз красной таблицы на желтой стене - Московская городская прокуратура. Кажется, с другой стороны входной двери была еще табличка "Приемная". Скромняги. Я ожидал нечто массивное, серое - по масштабу и цвету их операций, а заходишь как в захудалый райсобес или ЖЭК. Тихо и сумрачно. Деревянная лестница на второй этаж. Проходим мимо лестницы, через площадку и короткие ломаные коридорчики. Высокая пустая комната. На окне решетка, за окном - зеленый двор. Голые масляно-желтые стены. Ничего на них нет, даже портрета Дзержинского. Пытают здесь, что ли? Боровик садится за стол боком к окну, я напротив него. На столе трещит телефон. Боровик то и дело хватает трубку и говорит: "Не туда попали". Кивнул Круглоголовому - тот занялся телефоном, а Боровик мной. Подает бланк протокола допроса свидетеля и тычет палец на строчки, предупреждающие об ответственности за дачу ложных показаний по ст. 181 УК РСФСР - лишение свободы или исправительные работы до года.
- Так я свидетель?
- Пока да.
- По какому же делу?
- Мы об этом уже говорили, - морщится Боровик.
- Я не понимаю: о чем я должен свидетельствовать? Кто обвиняемый?
- Почему обязательно обвиняемый? Дело может быть заведено по преступлению, когда преступник еще не известен.
- По какому конкретно преступлению вы собираетесь меня допрашивать?
- Вы знакомы с Сергеем Филипповым?
Я обомлел. Ожидал чего угодно, но только не этого вопроса. Что случилось с Сережей? Я знаю его лет десять, с выставки в фойе театра на Таганке. Они с братом Колей выставляли свою живопись, чеканку, скульптуру из дерева. Искренность, эмоциональная щедрость, глубина переживаний и умная одушевленность образов, исповедальный психологизм их работ - это было как объяснение в любви. Когда зрители уходили на спектакль, мы с братьями пили пиво в буфете. И со всех сторон их полотна. Потом какой-то чинуша, кажется, замминистра российской культуры, заглянул в книгу отзывов и разорался. Чего-то там чехи написали, еще бродил 68 год. Закрыли выставку со скандалом. Я успел тиснуть отзыв в "Комсомольскую правду". Потом еще напечатал несколько рецензий о творчестве братьев. Получил жилье неподалеку от Коли, сблизились как родные. Сережу последние года три почти не видел, он стал заметным оператором на киностудии Горького - все время на съемках. Фильмы его идут. И вдруг дело по антисоветчине и первый вопрос о нем. Я не свожу глаз со следователя: что он еще скажет? Боровик доволен эффектом - ошеломил. Резкий переход на другую тему: "Кому вы давали статью… - вытаскивает из портфеля машинописные тексты, читает заглавие, - "173 свидетельства - гм! - национального позора, или О чем умалчивает Конституция?"
- Не помню. И давайте договоримся: я отвечаю только за себя, о других я не буду давать показания.
Боровик лихо откидывается на спинку стула, иронизирует: "Не помните? А вот Олег Алексеевич помнит. Кстати, вы его видели?"
- Когда?
- Да сейчас. Вы же мимо него прошли, он вам кивал из соседней комнаты - неужели не заметили?
Нет, Олега Попова я не заметил и вообще в этом году с ним не виделся. Кроме того, я знал, что они всем семейством сейчас в Крыму, в отпуске. Неужто оттуда привезли? Какая связь между вопросом о Сергее Филиппове и Олеге Попове, они друг друга не знают. Что "помнит" Олег? Да, Боровичок наносил неожиданные удары, успевай поворачиваться.
- Странный у вас друг, - продолжает Боровик, - кандидат наук, а работает сторожем. Почему он работает сторожем?
- Спросите у него, он же здесь сидит.
- Меня интересует ваше мнение. Сколько получает сторож?
- Откуда я знаю?
- Наверное, не больше вас - так ведь? Но у вас машины нет, а Попов недавно купил. Как вы думаете: откуда у него деньги?
- Ничего я не думаю. Насколько мне известно, машину купил не он, а родители.
- Ну да, он собирается удрать за границу, а родители жены покупают любимому зятю машину - не очень-то логично, не правда ли? - Боровик грозно насупился. - Кто ему платит? За что?
Я молчу. Боровик меняет гримасу, заявляет сочувственно:
- Вот вы его жалеете, а ведь он вас не жалеет.
- Чего меня жалеть?
- Ну как же. В каком журнале он предлагает опубликовать вашу статью? Кажется, "Континент"?
Боровик наслаждается. Демонстрировал осведомленность. Мол, мы и так все знаем, а допрос - проверка на вшивость, что ты за птица. В самом деле, было над чем задуматься. Откуда ему известно? Где-то рядом допрашивают Наташу, но она этих дел не касалась, да навряд ли заговорит. Значит Олег? Неужели и вправду "не жалеет"? Но тогда бы он и себя "не пожалел", нет, я знаю Олега, это исключено. Откуда тогда?
- Вас неправильно информируют, - отвечаю Боровику. Он чуть не хохочет: "Неужели?" И тут же резким наклоном всаживает в меня лезвия перочинных глаз: "Вы предупреждены об уголовной ответственности за уклонение от показаний. Советую думать, прежде чем говорить". Я молчу, курю сигарету за сигаретой. Голова пухнет. Потолок в дыму. В комнату иногда заходят люди. Принесли мешок с моими бумагами. Таскают их туда-сюда, пристально зыркают на меня. Кто-то из-за двери заглядывает с любопытством. Боровику, кажется, надоело разыгрывать из себя джигита криминалистики. Пора и беседу налаживать. Спрашивает уже в нормальном тоне:
- Кто и для чего просил вас изготовить эту статью?
Как с ним разговаривать? Врать не хочется, стыдно. Всей правды нельзя, людей подведешь. И молчать нет смысла, все рукописи, даже дневники в их руках - вся изнанка моя вывернута. Пришел, видно, час объясниться с ними со всей откровенностью. Заодно попытаюсь их тоже понять: что это за люди? Что они скажут? О чем думают? Пусть и они не подумают лишнего обо мне. Из того, что касается одного меня, я расскажу все, что их интересует. Об остальном я Боровика предупредил: о других ни слова. Я ответил ему, что, во-первых, это не статья, а заметки, комментарий по поводу проекта Конституции; во-вторых, никто не просил, я писал по личному побуждению, для себя, не думал ни о какой публикации. Вот как она появилась, эта злополучная рукопись.
Как-то в сентябре 1977 г. в конце рабочего дня нас, сотрудников ВЦНИИОТ (Всесоюзного Центрального Научно-Исследовательского Института охраны и труда ВЦСПС), где я короткое время работал, согнали партийных и беспартийных на открытое партийное собрание - обсуждать проект новой, брежневской Конституции СССР. Женщины с полными авоськами, хозяйственными сумками спешили домой. Мужчины, многие беспартийные вроде меня, с блеском в глазах и интересом в голове, далеким от темы собрания, тоже спешили. В общем, на собрание всем было глубоко наплевать, никому не сиделось. Секретарь парторганизации сказал, что все мы, конечно, горячо и безусловно проект одобряем, свои предложения и дополнения как-нибудь непременно подготовим - кто за? Руки вверх и всех сдуло. Обсудили Конституцию в пять минут. Шел я домой и думал: "Кому нужна эта инсценировка? Что толку от фальшивой кампании, от парткомовских сочинений на тему "предложения трудящихся"? Откуда у людей такое равнодушие к Основному закону, будто кому другому, не им, жить по нему? А газеты пестрят материалами якобы всенародного обсуждения: "Демократия для всех", "Закон нашей жизни", "Озарено счастьем", "Вдумайтесь в эти слова". Что если правда вдуматься?
Дома я взял проект и, кажется, что-то начал понимать. Чем больше я вдумывался, тем очевиднее становилось, что ни одна почти статья Конституции не отражает реальности. Штампы формулировок как небо и земля отличаются от действительного положения в области гражданских прав и свобод, реальной политической и экономической ситуации в стране. Конституция - легенда, мечта, норма, к которой может быть надо стремиться, а какова жизнь? Какими словами можно охарактеризовать нашу реальную действительность? Как выполняется действующая Конституция и каковы гарантии ее соблюдения? В обсуждении об этом ни слова. Затем и понадобился бутафорский треск отрежиссированной кампании, чтоб не возникало "лишних и случайных" вопросов. Пропагандистская говорильня, чтоб не допустить, сорвать подлинное обсуждение. Мнимое участие миллионов, чтоб не допустить никакого участия, чтоб никому и в голову не пришло сунуться всерьез со своим мнением. Специально устроено так, чтобы всем было до лампочки. Но я социолог, я обязан знать что происходит в стране. Мне было 33 года, накоплен жизненный, журналистский, научный опыт, достаточный, чтобы иметь собственное мнение. "Конституция перед нами, жизнь перед нами - надо сравнивать". Я изложил свое определение действительности по каждой статье двух первых разделов проекта Конституции: о политической и экономической системе и о правах и свободах граждан. Воспользовавшись схемой проекта, впервые свел в систему сложившиеся у меня представления о нашем государстве. Картина получилась жуткая.