- Очень вкусно! Я давно не ел ничего подобного! - похвалил Николай кухню. - Выпейте со мной стаканчик вина?
- Спасибо. Я уже набрался. Вы редко к нам заходите...
- Не с руки, живу я в другом районе. Мне майор Котя рассказывал о той услуге, что вы оказали командованию...
- Не пойму, о какой вы услуге... - скромничал Босуль.
- Вы знали расположение минного поля и принимали деятельное участие в его разминировании, - напомнил Гефт.
- Было, было. Чего только не было! А женщина глядит на вас и так, и через свои стекляшки... Вы ее за сердце зацепили... Теперь она одна. Пригласить?
- Нет. Достаточно мне и одной рыбы! - пошутил Гефт.
- Она не рыба, огневая дамочка! Дело ваше. Простите, дружок пришел! - извинился он и направился к стойке, где его дожидался чернявый человек, похожий на шпика.
Женщина поднялась из-за стола, взяла свою сумочку и очки, направилась к выходу, но, все замедляя шаг, остановилась...
Все в ней было знакомо Николаю: и эти резкие, порывистые движения, и низко опущенная голова...
Она повернулась и пошла прямо к столику Гефта, вошла в нишу, опустилась на свободный стул и спросила тихо, но с какой-то затаенной угрозой:
- Николай Артурович, вы меня не узнаете?
И Николай узнал ее.
Начало войны застало Николая Гефта в Туапсе на "Совтанкере". В конце мая его мобилизовали и, зачислив в Черноморский военно-морской флот, оставили в должности заместителя главного инженера. В то время в отделе главного механика "Совтанкера" работал инженер Земский, Зиновий Александрович, человек ничем не примечательный, тихий, незаметный, исполнительный. С начала войны, особенно после первого же налета гитлеровской авиации, Земский резко изменился. Нервы у человека сдали, или очень он за свою жизнь испугался, но опустил руки и начал всех Гитлером пугать: "Страшная сила! За ним все ресурсы, вся экономика Европы! Россия разлетится, как гнилой орех под ударом гитлеровской армии!.." - шептал он. В дни войны паникер опаснее врага. Инженера Земского арестовали, началось следствие. Николай Гефт однажды присутствовал при заклинании Земского, вызвали и его. Что было делать? Сказал правду, все как было.
Суд над Земским был закрытый, но жена его на суде присутствовала, слышала свидетельские показания Гефта. А на следующий день после суда Земская явилась в кабинет к Гефту и злобным шепотком, чтобы не слышали за стеной, бросила ему в лицо тяжелое обвинение:
- Это вы оклеветали Земского! Это вы лишили коллектив честного человека! Это вы отняли у меня мужа!..
С июня сорок первого года Николай не встречал Нину Ивановну Земскую, и вот она перед ним, за одним столиком...
Помнится, у нее были красивые длинные волосы, тяжелый узел на затылке, теперь она стриженая. На лице следы беспокойной ночной жизни.
"Кажется, Земская - инженер-теплотехник", - вспомнил Николай и сказал со всей приветливостью, на какую был способен:
- Простите, я не сразу узнал вас. Вы Нина Ивановна Земская. Как видите, память мне не изменяет.
- Вы помните все? - спросила она с кривой улыбкой.
- Все.
- Как моего Зиновия заложили, помните?
- Заложить - сдать что-либо под залог, чтобы получить деньги... - поправил ее Николай.
- А вы, что же? За так? Без денег? Бедный, и тридцати звонких не получили?
- Мне бы не хотелось продолжать этот разговор...
- Очень милая, светская беседа!.. - За ее спокойствием чувствовалась напряженность, готовая вот-вот прорваться истерикой. - Стоит задуматься, Николай Артурович, - говорила Земская, - над парадоксальностью положения! - Она взяла со стула его форменную фуражку и, приложив к глазам очки, посмотрела на герб военно-морских сил Германии. - Мой муж, - продолжала она, - Зиновий Земский, был осужден за то, что отдал должное силе немецкого оружия, а вы человек, показавший против него, служите этому оружию! Когда же, позвольте вас спросить, вы были искренни? Тогда, в сорок первом, или теперь, в сорок четвертом? Тогда, когда вы служили Советам, или теперь, когда служите фюреру?
- Выпейте вина и успокойтесь... - сказал Гефт, пододвинув к ней бокал.
- А просвирки у вас нет? Только вино? Тела, крови Христовой?! Какой же вы негодяй! Как я вас ненавижу! Но не те времена, Николай Артурович, я заставлю вас заплатить сполна! - У нее начиналась истерика. - Слышите, сполна!..
На крик Земской прибежал Босуль, взял ее под руку и бесцеремонно повел куда-то за стойку, на диван, откуда еще долго слышалось ее всхлипывание и бессвязное бормотание.
Николай расплатился за ужин и надел тужурку.
- Вы на нее не обижайтесь, хватила баба лишнего... Она все крепким балуется, коньячком... - говорил Босуль, провожая его до двери. - Заходите чаще!
Обеспокоенный встречей, Николай пошел не домой, а к Бурзи, на Канатную. Ему пришлось долго стучать, пока Валерий открыл ему дверь.
- Что случилось? - спросил он.
- Одна неприятная встреча. Думаю, что последует донос в гестапо. Я не могу держать дома материалы разведки. Надо заложить тайник. Мне пришло в голову, что места лучше кладбища не найдешь. Ты завтра увидишься со своим протоиереем, высмотри подходящий крест из полых труб. Мы выточим металлический пенал и опустим в крест. А чтобы легче было опознать, сделаем надпись: "Н. А. Гончаренко".
- Постой, расскажи все по порядку! - остановил его Бурзи. - Быть может, нет причин волноваться?
- Причины есть, но я не паникую. Мало ли что может со мной случиться. Тайник все равно нужен.
ТРЕВОЖНЫЕ ДНИ
В преддверии близкого конца "Транснистрии", чтобы энергичнее завершить ограбление Одессы, двадцать девятого января тысяча девятьсот сорок четвертого года маршал Ион Антонеску заменил губернаторство Алексяну военной диктатурой генерала Потопяну.
Террор усилился. Тюрьмы и лагеря переполнены арестованными заложниками. Грабьармия и многочисленные чиновники с лихорадочной поспешностью вывозят из города все, что представляет собой хоть какую-нибудь ценность. Комендантский час наступил раньше. Усиленные отряды полиции патрулируют улицы...
Но патриоты Одессы не сложили оружия, они борются и наносят чувствительные удары оккупантам.
Шестнадцатого января под Одессой сброшен с десантной группой чекист Василий Авдеев (Черноморский). Уже двадцать пятого января десантники встречаются с руководителями одесского подполья. К середине февраля разрозненные партизанские группы под руководством Авдеева собираются в единую грозную силу...
Уже три недели, как Бурзи готов к переходу, развединформация собрана, зашифрована и вписана невидимыми чернилами в немецкий справочник автомобилиста. Но чтобы быть ближе к линии фронта, он должен на легальных основаниях, не рискуя быть задержанным первым же патрулем, добраться хотя бы до Голты. Женщина со Слободки твердо обещала пропуск, "как в аптеке", но через две недели отказалась, вернув сто марок. Использовав свои связи, Гефт с трудом достал пропуск до Голты. Но когда Бурзи предъявил документ для регистрации в первом отделении полиции, комиссар потребовал паспорт. Увидев, что Бурзи эвакуирован из-за Буга, он выдать пропуск в Голту отказался. Тогда Артур Берндт через жену достал справку об освобождении из тюрьмы на имя Андрея Галущенко из хутора Галупова Березовского уезда, где Бурзи мог бы у Матрены Моисеенко дождаться прихода наших войск. Но и от этого варианта пришлось отказаться. До Управления надо было бы опять добираться две-три недели, а стремительно наступающие наши войска могли бы занять Одессу значительно раньше.
В это время Красноперову и Шульгиной удалось отправить в "центр" связную. Бурзи перед уходом повидался с ней и поручил передать майору Полуде или капитану Лесникову, что "Золотников и он шлют привет и просят прислать папирос". На их условном языке папиросы были взрывчаткой.
Так Бурзи остался в Одессе, принимая деятельное участие в работе группы Николая Гефта.
Шли дни. Казалось, что встреча с Земской сойдет Гефту с рук, но двадцатого февраля в "Зеетранспортштелле", разыскивая Николая Артуровича Гефта, явился офицер из гестапо и, к своему удивлению, вместо Николая набрел на Артура Гефта в скромной роли шефа столовой рабочих порта.
Когда офицер стал выспрашивать у Артура Готлибовича о сыне, старик быстро сообразил, в чем дело, и дал адрес "Стройнадзора" - Мечникова, 2, отлично зная, что в это время Николай на заводе.
Как только офицер из гестапо ушел, Артур Готлибович поспешил на завод, чтобы предупредить сына. По дороге старик очень волновался. Он сопоставлял отдельные эпизоды, вспомнил последнюю ссору. Так, пересматривая факты, он приходил к заключению, что напрасно беспокоился за сына: работая у немцев, Николай работал против них! Как же он не мог сообразить этого раньше! Теперь Николая разыскивает гестапо, и, быть может, поздно пришло к нему сознание ненужных, мелочных нападок на сына...
Николай увидел встревоженное, напряженное лицо отца возле эллинга и сразу все понял. Окликнув Артура Готлибовича, он спустился со стапеля. Уже идя по трапу, прогибающемуся в ритме его шага, Николай успокоился, подошел к отцу, взял его под руку, отвел в сторону пирса и спросил:
- Были дома?
- Нет. В "Зеетранспортштелле"...
- Понимаю, эта истеричка написала, что я моряк.
- Какая истеричка? Кто написал? - переспросил отец.
- Ты ее не знаешь. Что им было нужно?
- Спрашивали тебя.
- Рядовой?
- Нет, офицер.
- Что ты ему сказал?
- Что ты работаешь в "Стройнадзоре", и дал адрес...
- Хорошо, стало быть, у меня еще есть время...
- Тебе надо скрыться? - тревожно спросил старик.
- Ничего, отец. Это все уладится...
Николай действительно был спокоен: дома у него нет ничего, что могло бы навести на след. Пусть делают обыск. Вагнер даст отличную характеристику. Можно сослаться на адмирала Цииба. Наконец, вся эта давняя история с Зиновием Земским не может их всерьез интересовать. Что им до какого-то безвестного инженера, которого еще в сорок первом году посадили в Туапсе за решетку!
- Не волнуйся. Все образуется, - сказал Николай, провожая отца к проходной. - Я тебе очень благодарен, старик, за оперативность. И пожалуйста, ничего не рассказывай маме, зачем доставлять ей лишнее беспокойство?..
В тот же день, вечером, у Юли Покалюхиной собрались Рябошапченко, Бурзи и Николай. Они распределили обязанности на случай его ареста. Обсудили тактику на допросе, разумеется если Гефта вызовут по заявлению Земской, а не по какой-либо другой причине. О местонахождении тайника знали все четверо. Если в день вступления советских войск в Одессу почему-либо Гефта не будет, тетрадь с его докладом будет передана в Управление.
- Есть у меня еще один вопрос, - сказал Николай. - Умный человек (а Гофмайера я дураком не считаю), анализируя причины взрывов на немецких судах, может легко установить некоторую закономерность: "РВ-204", самоходная баржа "Шпрее", истребитель подводных лодок "КТ-39" подорвались после выхода из заводского ремонта.
- Чтобы до этого додуматься, не надо быть особо проницательным... - пожал плечами Рябошапченко.
- Что ты предлагаешь? - спросил Бурзи.
- Подорвать судно, не заходившее на ремонт в заводской ковш. У двадцать второго причала судно грузится продуктами для группировки немецких войск в Крыму. Кажется, "Вессель", водоизмещением пять тысяч тонн. Команда немецкая. Если это дело поручить Гельмуту Цвиллеру, я думаю, он справится...
- Кто же захочет подорвать судно, на котором сам идет в море? - спросил Рябошапченко.
- В последний момент команду можно списать на берег, под предлогом... скажем, эпидемии...
- А что, если взрывчатку подбросит в бункер один из грузчиков? Погрузка на двадцать втором идет вручную... - предложил Рябошапченко.
- У тебя есть на примете определенный человек, на которого можно положиться? - спросил Николай.
- Подумаю.
- Подумай, Иван Александрович.
На следующий день Гефт с утра отправился в "Стройнадзор", к Вагнеру, якобы проконсультироваться по вопросу ремонта корпуса минного тральщика, поднятого вчера на стапеля эллинга.
Ответив на деловые вопросы Гефта, он сказал:
- Вчера у баурата был офицер из гестапо. Представь, он интересовался тобой!..
- Мной! - удивился Гефт. - Евгений Евгеньевич, вы шутите?!
- Какие там шутки? Загнер оставил офицера у себя в кабинете и пришел ко мне справляться о твоих политических взглядах.
- И что же вы?
- "Мне веришь? - спросил я. - Можешь так же верить Гефту!" Я рассказал ему о твоих счетах с Советской властью и подчеркнул честную службу фюреру...
- А Загнер?
- Что он, слепой?! Согласился. Зайди к нему сам. Разумеется, я тебе ничего не рассказывал.
Николай поблагодарил Вагнера и пошел к баурату. Майор принял его приветливо и даже пошутил:
- А, политический преступник! Заходите!
- В чем же я перед вами провинился? - здороваясь, спросил Гефт.
- Не передо мной. Гестапо проявляет к вам подозрительный интерес...
- Гестапо? С чего бы это?
- Какое-то заявление... Старые грехи... Я дал вам отличную характеристику, но все же будьте осторожны. С гестапо шутить опасно; если они начали варить компот, то варят до тех пор, пока в кастрюле не останутся одни абрикосовые косточки!..
Казалось, что в гестапо удовлетворились полученной характеристикой майора Загнера и решили расследование по заявлению Земской прекратить. Но неделю спустя, поздним вечером, когда Николай, поужинав, только надел тужурку, собираясь к Юле, в дверь постучали. Вошел немец в штатском пальто с поднятым воротником, справился о нем, предъявил удостоверение гестапо на имя шарфюрера СС Франца Гедике и предложил следовать за ним.
Все это произошло быстро и спокойно, немец говорил не повышая тона, был официально вежлив, терпеливо ждал, пока Гефт нарочито медленно укутал шею шерстяным шарфом и надел фуражку.
- Коля, ты уходишь? - не проявляя тревоги, спросила мать. Она выглянула из своей комнаты, увидела постороннего человека и поздоровалась.
- Да, мама. Возможно, я задержусь, не ждите меня, ложитесь, - спокойно ответил Николай и вышел следом за Гедике.
Они шли молча всю дорогу, впереди Гефт, на некотором расстоянии за ним гестаповец. Николай знал адрес, поэтому до самой Маразлиевской они не проронили ни слова.
При входе Гедике предъявил дежурному заранее заготовленный на Гефта пропуск. Они поднялись по лестнице. У двери второго этажа гестаповец снова предъявил пропуск. Оставив Гефта дожидаться в коридоре, гестаповец вошел в одну из комнат.
В конце коридора окно, забранное решеткой, оно выходит во двор. Слева видны силуэты деревьев Александровского парка, за ними угадывается море, его голос доносится сюда сквозь приоткрытую форточку. Впервые в жизни Николаю захотелось курить. В кармане он носил сигареты - турецкую контрабанду: за сигаретой легче завязывается разговор с малознакомым человеком. Он вынул из пачки сигарету, но спичек не было... В коридоре под самым потолком горит тусклая синяя лампа, в ее мертвящем свете люди точно привидения, они изредка выходят из дверей, обитых войлоком, идут мимо, не удостаивая взглядом, и входят в другие такие же двери. Ожидание томительно своей неизвестностью, волнение растет, и Николай начинает чувствовать, как у виска беспокойно дергается нерв. Он знает, что его заставляют ждать не потому, что гестаповцам некогда. Нет. Они "выдерживают" его, нагнетают тревогу, это система психологической подготовки к допросу. Вдруг сквозь приоткрывшуюся дверь послышался сдавленный женский крик, от которого все внутри словно оборвалось... Дверь захлопнулась, и снова наступила тишина. Время идет нестерпимо медленно... Всю жизнь Николай, человек неистощимой энергии, действия, не умел ждать. Для него не было ничего мучительнее ожидания.
В коридор вышел гестаповец с сигаретой.
- Разрешите прикурить, - обратился к нему Гефт.
Посмотрев точно сквозь него, не замечая, не слыша, гестаповец прошел мимо. Легкое облачко табачного дыма некоторое время висело неподвижно в воздухе, затем вытянулось к форточке и исчезло.
Проходит час времени. Где-то за одной из дверей глухо бьют консольные часы. Десять.
В приоткрытой двери показался Гедике и поманил его пальцем.
Не спеша Николай вошел в грязную, запущенную комнату, пахнущую сургучом и мышами.
Спиной к зашторенному окну за большим письменным столом сидел гестаповец, - как потом Николай узнал, гауптшарфюрер СС Краузе - мрачный человек, стриженный бобриком, с усами под фюрера, щеточкой, водянисто-бесцветными глазами навыкате в обрамлении красных, воспаленных век. На правой руке Краузе не хватало двух пальцев. Рядом с ним сидел Гедике, он много курил и молча в упор рассматривал Гефта. Зрачки темных глаз Гедике прилипли к нему словно пиявки. Николай чувствовал этот тяжелый взгляд и все больше нервничал.
- Ваше имя, фамилия, национальность, год, место рождения, профессия, работа, должность? - монотонно, скрипуче по-немецки перечислил Краузе, пододвинул к себе лист бумаги и приготовился писать. Гефт так же по-немецки ответил на анкетные вопросы, и Краузе записал в протокол.
- Расскажите о своей работе в Туапсе, - проскрипел Краузе.
- В тридцать пятом году я поступил в "Совтанкер" на должность инженера-конструктора. Последнее время перед войной я был заместителем главного инженера. Четвертого октября сорок первого года меня, как немца, уволили и вместе с семьей сослали в Сибирь, в Семипалатинскую область, на станцию Аул. Инженер, специалист по судовым двигателям оказался в роли моториста движка пимокатной артели...
- Что есть "пимокатной"? - по-русски спросил Краузе.
- Пимы - это теплые сапоги, валянные из овечьей шерсти. Артель, которая делает теплые сапоги...
- Так. Я понял. - Краузе снова перешел на немецкий.
- В Ауле жилья не было. Нас приютила одна бедная женщина, и мы жили с ней под одной крышей, - продолжал Гефт. - Получал я гроши... Продукты вздорожали. Мои мальчики часто ложились спать голодными... Жаловаться некому. На каждом шагу мне давали понять, что я немец, враг... - Рассказывая эту жалостливую историю, Гефт старался вызвать сочувствие, и, кажется, ему это удалось.
Беспалый, как его мысленно окрестил Гефт, отложил перо и слушал его, подперев голову руками. Гедике сопровождал рассказ сочувственными восклицаниями и курил, прикуривая одну сигарету от другой.
- Расскажите, герр Гефт, о том, как вы попали из Сибири в Одессу, - сказал Краузе. В его голосе появилась интонация живого интереса.
"Это хорошо, что я уже стал "герром", - подумал Николай. - Проверить меня им уже не удастся, но упоминание деталей произведет хорошее впечатление".