Повесть о чекисте - Михайлов Виктор Семенович 29 стр.


- Восьмого утром ждем тебя. Помни, мы будем очень волноваться... Да! Если встретит меня начальство, спросят: куда? зачем?

- Скажешь, что инженер Гефт поручил тебе отнести к нему домой пакет с продуктами.

- До восьмого! - еще раз сказал Рябошапченко.

Тем временем Василий Тихонин действительно запросто ушел с завода. Он давно присмотрел плохо крепленную доску в заборе. По ту сторону шли железнодорожные пути и через каждые двадцать - тридцать метров несли охрану патрули. Маневровый паровоз, окутанный паром, шел по пути, подавая сигнал. Пользуясь как прикрытием облаком пара, Тихонин перебежал рельсы в каком-нибудь метре от паровоза и спрятался за будкой стрелочника. Затем, выждав момент, добрался до пакгауза, переждал и скрылся совсем...

Часов в пять вечера неожиданно для Николая к нему в кабинет явился Олег Загоруйченко.

- Не ждал? - спросил он от порога.

- Откровенно говоря, не ждал, - согласился Николай.

- Двадцать седьмого был реванш с Буанце, я думал, ты придешь в цирк, но так и не дождался...

- Началась эвакуация завода. Дел столько...

- Понимаю, - сказал он, усаживаясь в кресло. Было видно, что Загоруйченко что-то не договаривает, но выдержка ему изменила, и он в сердцах бросил:

- Илинич-то каков!! Обманул, мерзавец!.. В это воскресенье я пригласил его на дачу в Аркадию, посулил французский коньяк и шикарных девочек. Он дал слово, но не явился... В понедельник пошел к нему домой, а мне говорят: "Михаил Александрович еще в субботу уехал в Германию..." Как, спрашиваю, внезапно? "Нет, он неделю готовился!" Вот мерзавец! А мне обещал!..

- Ты к нему всей душой, а он... Действительно мерзавец, - не скрывая иронии, сказал Николай.

- А ты знаешь, что он за птичка, этот Илинич?

- Думаю, крупная, - высказал предположение Николай.

- Он работал на Канариса! Давно, с тридцать седьмого!..

- Ну, вряд ли... Кто это может знать... - желая вызвать его на откровенность, неопределенно сказал Николай.

- Кто может знать? - повторил Загоруйченко. - Кое-кто может! Когда Илинич - Михаил Октан редактировал орловскую газету "Речь", я был в Орле. И вот на банкете у коменданта города, в то время, как Илинич произносил тост, мне сказал один немецкий полковник: "Ловкач ваш соотечественник, служит и Гиммлеру и Канарису одновременно!"

- А кому решил служить Олег Загоруйченко? - прямо спросил Николай.

- Думаешь, это так просто... - уклонился он от ответа.

- А ты помнишь лейтенанта Гельмута Цвиллера?

- Как же, на костыле...

- Он этот вопрос решил...

- Ты что-нибудь знаешь о нем? - заинтересовался Загоруйченко.

- Я предполагаю...

Без стука вошла Лизхен. На ее лице было довольство собой и жизнью: майор брал ее в Констанцу. Стрельнув глазами в сторону Загоруйченко, она сказала:

- Николай Артурович, баурат просит вас к себе на совещание.

- Передайте, что я иду.

Лизхен вышла из кабинета.

- Ну, что же пойду и я... Мы еще увидимся? - прощаясь, спросил он.

Но, спрашивая об этом, Загоруйченко отлично знал, что ночью на военном транспорте он уйдет вместе с Гофмайером в Линц.

В полночь, уже в который раз, Гефт зашел в кабинет Загнера, сжимая в кармане ключи, посмотрел на сейф, но не решился его открыть.

"Рано... Еще очень рано, - думал он. - Открою под утро, когда крепок сон..."

Выйдя из кабинета, он встретился взглядом с дежурным канцеляристом. Борясь со сном, тот неестественно таращил глаза.

В лагерном общежитии дежурный отдал ему рапорт:

- В ночь с пятого на шестое апреля в лагере содержится сто сорок семь человек! Все в наличии. За время моего дежурства никаких происшествий не случилось!..

Сопровождаемый дежурным, Гефт, делая обход, направляется из комнаты в комнату. Вот на видном месте сводка Информбюро за пятое число. Он делает вид, что не замечает белый листок, а дежурный, сам удивляясь своей ловкости, срывает его и прячет в карман.

"Сто сорок семь человек, кто они? - думает Гефт. - Каждый из них, оставшихся в лагере, привязан к гитлеровской колеснице, как утопленник к камню. Это уголовники, освобожденные оккупантами из тюрьмы, раскулаченные колонисты - хозяйчики фольварков, дезертиры, бежавшие с фронта, изменники... Конечно, не все сто сорок семь. Есть среди них и такие, которым некуда идти..."

Он возвращается к себе в кабинет и слышит звонок телефона.

- Как идет дежурство? - спрашивает Загнер.

Николай понимает, что баурат пьян.

- Отлично, господин майор. Только что был в лагере. Люди на местах. Никаких происшествий! Кажется, вы развлекаетесь?

- Вы угадали, мой друг. Когда вы на заводе, я спокоен и могу себе позволить...

Николай слышит женский смех.

- Пожелай ему спокойного дежурства, - говорит женщине Загнер.

- Хэлло! Николай Артурович, я вас очень люблю!.. - Лизхен заливается глупым, самодовольным смехом.

В трубке раздается щелчок, наступает тишина.

Николай решительно идет в кабинет майора. Теперь, когда он знает, где и с кем Загнер, можно не опасаться его неожиданного появления.

"А вдруг я не сумею открыть сейф? - думает он. - Три поворота ключа в обратную сторону. Но раньше надо набрать "аргус"...

Канцелярист спит, сидя за столом, положив голову на руки.

Николай осторожно открывает дверь. Мрачная громада сейфа, окрашенного под красное дерево, сверкая надраенными медными частями, сразу поглощает его внимание. Он подходит к сейфу и откидывает щечку. Пять конических дисков с алфавитом латинских букв. Он подставляет под красную черту А-Р-Г-У-С... Ключ надо вставить бородкой кверху... Три поворота. Массивная дверь открывается совсем легко, не требуя усилий. Вот маленькое отделение, оно на отдельном ключе, там печать и план... Николай открывает и эту дверцу, берет план, сложенный в одну шестнадцатую, кладет его в боковой карман тужурки, закрывает сейф и только теперь набирает полную грудь воздуха, словно все это время и не дышал.

Больше часа уходит на то, чтобы перенести с плана на копию схему электропроводки заминированных цехов, станции и складов.

Теперь сложить план точно по старым складкам и на место... Скорее на место...

Вдруг он слышит осторожный, но настойчивый стук в дверь.

Николай прячет копию в один карман, а оригинал в другой.

- Войдите! - говорит он по-немецки.

В кабинет входит мастер Полтавский:

- Можно к тебе, Николай Артурович?

Николай чувствует, как отливает кровь, как восстанавливается дыхание. Он снова владеет собой и даже находит силы для шутки.

- А я, признаться, думал, Андрей Архипович, что ты сбежал, не простившись!..

Они поздоровались, как старые друзья.

- Из лагеря-то я сбежал, не простясь. Но пришлось вернуться: инструментишко кое-какой я на территории припрятал, думаю, зачем оставлять немцам...

- У тебя время есть?

- Есть, а что?

- Подожди меня здесь, минут десять. Срочное дело.

- Ладно, ступай.

Николай пошел в кабинет Загнера, теперь уверенно открыл сейф, достал из кармана план, проверил - не положить бы копию, - поставил план, как стоял, на ребро, закрыл сейф, спутал наборные диски и вернулся к себе.

- Андрей Архипович, тебя привело дело? Или ты так, по старой дружбе? - спросил он.

- Как тебе сказать?.. - Полтавский почесал затылок, сдвинув фуражку на нос и с хитрой улыбкой сказал: - Я все это время, Николай Артурович, наблюдал издали. Рад, что не ошибся в тебе, хотя и были у меня сомнения. Очень ты смело гнул свою линию... Словом, одобряю на все сто! Теперь, смотрю, ты кадры свои попрятал, остался один. Может, надо тебя подпереть плечом? А?

- Ты это искренне?

- Вполне.

- На твое плечо опереться можно... - в раздумье сказал Николай. - Екатерина не заругает?

- Если что по пьянке, она не любит, а против такого дела возражать не станет.

- Хорошо, Андрей Архипович, приходи... Да ты как проходишь-то на территорию?

- Через Хлебную гавань.

- Понятно. Приходи седьмого в двадцать два часа к электростанции. Захвати с собой кусачки посильней, бокорезы и карманный электрический фонарь.

- Ясно. И кусачки и бокорезы?

- Видишь, у меня есть одни, но выщербленные и тупые. - Николай открыл ящик стола и, достав, показал бокорезы.

- Я принесу. Стало быть, седьмого в двадцать два ноль-ноль на траверзе электростанции, - повторил он.

- Дома тебе оставаться нельзя. Ты подумал о тайнике?

- Приспособил подвал в дровяном сарае. Тайна вклада обеспечена.

- Ну, смотри, а то я мог бы...

- Не надо, спасибо.

Полтавский простился и ушел.

Николай с сознанием того, что большое и сложное дело позади, откинулся в кресле, закрыл глаза и, не сопротивляясь навалившейся дремоте, уснул...

Утром приехал Вагнер, помятый и хмельной, но, подменив, отпустил Гефта домой.

Весь день седьмого числа Гефт провел на доке. Надо было, чтобы все видели, как настоящий хозяин готовится к переходу. Зенитные пушки, установленные Вагнером, были плохо принайтовлены. Боекомплект лежал в ящиках прямо на палубе. Груз распределен не по-боцмански и давал дифферент. Словом, дел нашлось много. Затем, взяв машину баурата, он съездил домой и привез тяжелый чемодан, который поставили в командирской каюте на башне дока. Буксир обещали подать к двадцати трем, отплытие назначено на двадцать четыре.

Виктор Михайлов - Повесть о чекисте

Эллинг, взорванный немцами перед уходом из Одессы.

На заднем плане видна электростанция, взрыв которой был предотвращен Н. Гефтом.

В двадцать один час Гефт сошел на берег, поднялся в Управление к баурату и простился. Загнер уходил следующей ночью на быстроходном катере и, по его расчетам, должен был обойти док где-то в районе Измаила.

В двадцать один пятьдесят Николай спустился вниз и пошел по направлению к электростанции.

Ни души. Редкие патрули на территории и усиленные возле лагеря.

Ветер резкий, порывистый. На море крутая волна. По небу плывут низкие, кучевые облака. Ни звезд, ни луны.

Николай подошел к электростанции. Никого.

"Неужели Полтавский не пришел?" - подумал он, вошел в дизельную и осветил фонариком циферблат часов - без пяти десять. Решил ждать.

Точно в десять послышались осторожные шаги.

Николай приоткрыл дверь и мигнул фонариком. Шаги послышались ближе...

Полтавский юркнул в дверь и молча включил фонарик.

Николай извлек из кармана и развернул план.

По схеме электропровод к минным колодцам протянут в здание станции через траншею, где проходят трубы подачи дизельного топлива.

- Надо снять щит с траншеи, - тихо сказал Николай и осветил слева у стены крышку люка. Он нагнулся, рукояткой бокореза приподнял щит и увидел два провода в разноцветной оплетке.

- Вырежи куски проводов! - сказал он, придерживая щит.

Полтавский лег на живот, перекусил бокорезом сперва один провод, затем другой. Отполз дальше. Николай помог ему поднять следующий щит. Он снова перерезал провода, вытащил куски, смотал их на ладони и спрятал в карман.

- Давай щиты опустим на место, - сказал Николай. - Так, здесь все. Теперь в котельную!

Они вышли, осмотрелись. Где-то в стороне прозвучала очередь автоматической пушки, и снова наступила тишина, гнетущая, словно притаившаяся...

В котельной ввод был сделан наружный и прямо привел их к заминированному колодцу. Лопатой, обнаруженной здесь же, Полтавский углубился на полметра, обрезал провода, подвязал к концам по кирпичу и, засыпав землей, хорошо утоптал.

- Все, Архипович. - Николай спрятал план.

- А как же остальные? Цеха? Склады? - спросил Полтавский.

- Там провода в глубоких траншеях, мы ничего не сможем сделать. Да и времени у нас не осталось: в двадцать три обход.

До Хлебной гавани они пробирались вместе, затем, молча простившись, разошлись в разные стороны.

Николай пошел на Арнаутскую.

На улицах часто встречались патрули военно-полевой жандармерии. Приходилось, стоя под резким светом электрического фонаря, показывать документы, с тревогой думая, что вот сейчас набредет на патруль кто-нибудь из оберверфштаба и попробуй объясни, почему ты, командир, не на доке, который вот-вот должен уйти из Одессы.

Но все обошлось благополучно. Он подошел к дому номер тринадцать и условно постучал в окно. Юля проводила его в комнату, сказав:

- Я уже начала беспокоиться. Почему так долго?

- По дороге раз пять проверяли документы... Я очень хочу есть...

- Сейчас покормлю тебя, только тише, мама спит... - Она ушла на кухню.

Николай порылся на этажерке и обнаружил томик стихов Эдуарда Багрицкого "Последняя ночь".

"Последняя ночь в оккупированном городе, - подумал он, - странно, последняя или, быть может, их будет несколько?"

Ужин был королевский - жареная ставрида с картошкой и даже... рюмка белой! У Юли был заветный флакончик спирта, она развела его кипяченой водой, отчего он стал мутный и теплый. Чуть, самую каплю, она налила себе, остальное ему.

Они чокнулись.

- За победу! - тихо сказал Николай. - Ты знаешь, что значит сейчас для меня эта рюмка?.. Нервы натянуты до предела, как проволочные тяжи... И вот я чувствую, понимаешь, Юля, чувствую физически, как слабеет их натяжение и я погружаюсь в блаженное состояние человека, который не сделал всего, что мог, но сделал все, что было в его силах... Ты знаешь, я просто мечтаю о нарах в тайнике на Тенистой, чтобы спать, спать не думая... Все это время я думал, даже во сне... Понимаешь, Юля, я не верю в обещанный страшный суд в небесах, но знаю, что придет время, и здесь, на земле, позовут нас с тобой и спросят: а что сделали вы в этой борьбе человека со зверем? Ну что мы можем на это сказать? Мы сделали мало, так ничтожно мало...

- Знаешь, Николай, ты опьянел от одной рюмки...

- Знаю. Юля, я могу взять с собой этот томик Багрицкого?

- Конечно. - Она улыбнулась.

- А ты, я вижу, довольна тем, что я пьян...

- Почему?

- Я ослаб, нет во мне прежней силы...

- Не понимаю связи...

- Помнишь, ты как-то сказала, что я все меньше нуждаюсь в тебе...

- Забудь об этом, это было давно и неправда... Скоро, очень скоро ты увидишь Анку и своих ребят... В феврале им исполнилось по семи.

Николай лег на кушетку, положив под голову руки, закрыл глаза и в то же мгновение погрузился в сон...

...К пирсу подходит теплоход, белый, нарядный, и на палубе стоит Анка, она старенькая, седая, в очках. Рядом с ней сыновья, они в одном возрасте с отцом... А Николай держит в руках два одинаковых резиновых пингвина - подарок сыновьям, но они так выросли... Аня состарилась, и только он, как был молодым, тридцатитрехлетним, так и остался... "Как же у меня такие взрослые сыновья?" - думает он. Вот подали трап, и они спускаются к нему, Константин и Владимир, поддерживая под руки мать... Анка очень смущена, она так постарела, и у нее возмужавшие сыновья... Трап длинный, как... как Крымский мост в Москве. Они идут, идут... Низкий протяжный гудок дает капитан теплохода, а они все идут по трапу, и кажется, что ему нет конца... И снова протяжный гудок...

Николай просыпается от звука гудка в порту. Сквозь щели в светомаскировке пробивается сиреневый сумрак рассвета. Он смотрит на часы - четверть шестого!

Входит Юля, она уже одета.

- Идем?

- Да, времени терять нельзя ни минуты!

Они молча выходят и идут в порт.

Док ушел, в этом он убедился сам. Теперь можно и на Тенистую!

Они сворачивают в сторону и идут по Преображенской к Большой Фонтанской дороге. Они идут долго, около двух часов.

В этот ранний час улица еще спит, и они проходят никем не замеченные. На пороге дома Николай останавливается:

- Там, у тебя на Арнаутской, я видел сон... До сих пор не могу забыть, какой-то вещий... Словно бы я на пирсе, встречаю теплоход, и на палубе Анка, старая, седая, и взрослые сыновья... Я стою на пирсе, тридцатитрехлетний, а сыновьям моим примерно столько же, и они по трапу идут, идут...

- Смешной сон... - Она улыбнулась.

- Смешной, говоришь? Ничего не вижу смешного. Дети мои вырастут, а я как был, так и останусь для них тридцатитрехлетним, по воспоминаниям детства... По фотографиям...

- Какая-то мистическая заумь! - уверенно бросила Юля.

- Понимаешь, Юля, я сам не верю, но тяжелый осадок не проходит. Ладно. Идем. - Он постучал, и дверь тотчас же открылась: их ждали.

На пороге стояла Елена Сергеевна.

- Как вы долго! Иван не находит себе места, - сказала она, спускаясь в подвал.

Несколько блоков ракушечника было выдвинуто: в ожидании его тайник не закрывали.

- До свидания, Юля! - прощаясь, сказал Николай. - В эти дни будет особенно опасно в городе, зря не рискуй, прошу тебя. Я не благодарю за все, что ты сделала, ты выполнила свой долг. Вот какие громкие слова я тебе говорю, - улыбнулся он. - Но что-то, мне кажется, ты сделала и для меня лично. Спасибо тебе.

Николай полез головой в амбразуру и скрылся в тайнике. Женщины поставили блоки ракушечника на место и навесили полку-стеллаж со всяким хозяйственным хламом.

В тайнике Николай мог стоять не сгибаясь. Здесь было не теснее, чем в купе плацкартного вагона.

- А как Лопатто? - спросил Николай Валерия.

- Я был у профессора шестого, проводил его и Александра до стекольного завода. Они ушли в катакомбы. Мария Трофимовна на даче.

Назад Дальше