- Мы к вам, уважаемый господин инженер, по весьма щекотливому делу... - Это вступление, надо полагать, было заготовлено заранее. - Извиняюсь, осечка вышла у нас с Аркадием Дегтяревым. Следователь третьего кабинета сигуранцы Мланович Думитру получил насчет вас, то есть Гефта Николая Артуровича, сигнальчик. Конечно, сигуранца на лиц немецкой национальности расследований не ведет, а передает дела в ГФП на Пушкинскую... Но все же следователь решил на всякий случай заявление проверить и подбросил вам Дегтярева... Приносим вам, так сказать, извинение, а Аркадия Дегтярева... Словом, когда пес бросается на своих, его, - Фортунат Стратонович обвел пальцами вокруг шеи, - в ошейник и на цепь! Чтобы за зря не кусался! - От собственной шутки толстяк пришел в восторг и залился смехом. - Так что Аркадий в четыре к вам не придет, не ждите.
Вся закулисная сторона этого дела была Николаю понятна. Следователь сигуранцы Думитру Мланович - приятель Петелина, несколько раз он их видел вместе. "Сигнальчик", как говорит толстяк, поступил, разумеется, от Петелина. Ну, а в дальнейшем события развивались так: после его сообщения Загнеру тот передал начальнику гестапо, затем последовал окрик в адрес сигуранцы, а пострадал мелкий провокатор и шпик Дегтярев. Во всяком случае эту свою первую с Петелиным стычку он выиграл.
- Я глубоко возмущен всей этой историей, - сказал Гефт. - И с удовлетворением принимаю ваше извинение. Было бы желательно, Фортунат Стратонович, чтобы начальник "Стройнадзора" майор Загнер был поставлен в известность, письменно или устно. - Он протянул руку толстяку, пожал пухлую, влажную ладонь и, сунув руку в карман, вытер о платок.
- Ваше желание будет, извиняюсь, передано господину Млановичу. Рад был познакомиться! - Фортунат Стратонович даже шаркнул ножкой и выкатился из кабинета.
Гефт снял трубку и попросил медницкий цех. К телефону подошел Гнесианов.
- Как, Василий Васильевич, с баббитом? - спросил он.
- Купил. Лежит у меня в конторке. Зайдете, Николай Артурович, или принести к вам в кабинет?
- Зачем же таскать такую тяжесть. Я сейчас зайду...
Баббит в слитках был сложен на столе в конторке начальника медницкого цеха.
Гефт не ошибся: металл был тот же, на каждом слитке стояла его метка. Подтверждала это и паническая телеграмма с борта эсминца. Разумеется, подшипники на "П-187" Гнесианов залил старым баббитом, а этот металл спрятал где-то здесь, быть может под полом. Вот и следы земли на слитках.
- Хорош баббит? - спросил Гнесианов.
- Советский. Что, сторожевики и буксир пришли раньше времени?
- В ковше.
- Вот что я хочу вам предложить, Василий Васильевич, укрупните бригады. Ставьте на объект вместо трех-четырех рабочих восемь-девять.
- Что-то я не пойму вас, Николай Артурович... - удивился Гнесианов.
- Что же тут непонятного? Оплата труда не сдельная, рабочий от этого не пострадает...
- Ну, а фронт работ? Что будет делать на объекте бригада в девять человек?
- Зажигалки, вилки, ножи. Я слышал, они на базаре идут ходко... Что это? - спросил Гефт, указывая на отлитую муфту.
- Вторая муфта для буксирного теплохода "Лобау". Вчера одну отлили, обработали, вижу, ставить нельзя: металл при подгонке дал трещину. Приказал отлить другую... Вот отлили...
- Хорошо. Вы ее обработайте, покажите шефу, а поставьте первую...
- Опять я вас не понимаю, Николай Артурович...
- Экий вы, право, непонятливый!
- Стойте, стойте! Сообразил! На муфту затрачен материал, рабочая сила, а мы ее в сторону и ставим бракованную...
- Совершенно верно. А по поводу укрупнения бригад тоже сообразили?
- Тоже сообразил: видимость большой работы, а на деле - пшик!..
- Все правильно, Василий Васильевич.
- Так вот вам мое слово, Николай Артурович, я на такое дело не пойду. У меня жена, дети... Я свою голову подставлять не намерен...
- Вы хотите класть денежки в свой карман, а голову подставлять чужую? Так я вас понял?
- Опять же какая-то загадка...
- Загадка, да разгадка проста. Металл этот вы мне уже показывали, когда покупали баббит для эсминца "П-187". Вот видите метки, - он перевернул на торец несколько слитков и показал процарапанные буквы "Г. Н.". - Мои инициалы, я их поставил еще в прошлый раз. Вы этот баббит спрятали, а подшипники залили старым. Эсминец сделал переход до порта Сулин и вышел из строя. А теперь вы получили еще три тысячи марок и снова подсунули мне тот же самый баббит. Можете его спрятать и заливать старьем. Я вам не только не мешаю, но в случае неприятностей разрешаю сослаться на меня. Вам все ясно?
- Ясно-то ясно, да то, что вы мне предлагаете, знаете как называется? - Гнесианов втянул голову в плечи и замолчал.
- Что же вы замолчали? Это называется саботаж. Замораживание рабочей силы. Диверсия. Вы можете пойти к румынской администрации и доложить все как есть. Интересно, кому из нас поверят? Вам, после художеств на скоростном эсминце? Вам, дельцу по каким-то темным коммерческим операциям с металлом? Или мне, немцу, старшему инженер-механику, человеку, которому доверяет адмирал Цииб, начальник оберверфштаба?
- Так ведь боязно, Николай Артурович...
- Рисковали вы и раньше, но во имя чего?! Я предлагаю вам дело, сопряженное с риском, но во имя победы нашего оружия! Василий Васильевич, вы же русский человек!..
- А что, Николай Артурович, три тысячи марок я вам должен вернуть? - после паузы спросил Гнесианов.
- Зачем же? Баббит куплен. Качество отличное. Составьте акт, я подпишу.
- Понял вас. Все будет как в аптеке! - он оживился и стал прятать слитки в шкаф.
- Разумеется, вы можете эти три тысячи марок использовать по своему усмотрению, я постараюсь, чтобы деньги у вас не переводились, но советую поддержать рабочих. Многие живут очень трудно, нуждаются. И вот еще что, Василий Васильевич, никому, слышите, никому ни слова о нашем с вами разговоре. Для всех я инженер-механик, представляющий на заводе интересы немецкой администрации. Ясно?
- Все ясно, Николай Артурович.
- Я очень рад, Василий Васильевич, что мы с вами нашли общий язык. До свидания!..
В шесть часов, когда масса рабочих хлынула через проходную завода, Николай, стоя у окна своего кабинета, еще раз увидел мастера Гнесианова. Он шел с большой и, видно, тяжелой кошелкой. Во всей его маленькой, приземистой фигуре, напряженной руке, выражении лица можно было угадать беспокойство за судьбу металла, который он выносил с завода.
Николай открыл окно и, готовый прийти ему на помощь, прислушался к тому, что делалось возле турникета. Но все сошло благополучно.
Из механического вышел Полтавский и, приложив ко лбу ладонь козырьком, посмотрел на окно кабинета. Закатное солнце, отражаясь в стекле, слепило ему глаза.
Николай понял, что Полтавский высматривает его. Он достал из стола бутылку, коробку консервов, сунул их в карман и пошел в механический.
В конторке механического "секретарши" уже не было, но присутствовал ее запах (Лизхен душилась эссенцией розового масла).
- Ушла? - спросил Николай.
- Сегодня на полчаса раньше. За ней заехал шофер баурата, кажется, его фамилия - Беккер.
- Будьте с ней осторожны. Лизхен - глаза и уши Загнера, - предупредил Николай.
- Я этого не знал, но чувствовал печенкой, она меня редко обманывает, - усмехнулся Рябошапченко.
Он расстелил на столе газету и поставил банки, добытые им в санчасти. Общими усилиями были открыты консервы и распечатана бутылка. Гефт налил бренди в банки. Полтавский извлек из кармана несколько ломтей хлеба. Вилка была одна на всех, в универсальном ноже Рябошапченко, но это не портило сервировку. Каждый сделал себе бутерброд, они чокнулись и...
- Постойте, товарищи, за что? - спросил Гефт.
- За "товарища"! - предложил Полтавский.
- Тост хороший! Выпьем за то, чтобы вернулось к нам доброе, человечное обращение - товарищ!
Они выпили и закусили.
Бутылка была опорожнена еще только наполовину, а Николай уже понял: нужного разговора не получится. Пригласив Полтавского, он совершил ошибку. Тогда под предлогом, что в шесть тридцать у баурата совещание, он простился и ушел.
- Как думаешь, Андрей Архипович, с кем Гефт? Неужели с немцами? - спросил Рябошапченко, когда они остались одни.
- Николай, конечно, немец, но, думается, с фрицами ему не по пути, - сказал Полтавский. - Лично я ему доверяю.
- А что, если он и нашим, и вашим?
- Как это? Не пойму...
- Служит рейху, а с нами заигрывает на всякий случай, вдруг Гитлер выйдет из игры. Обеспечивает свои тылы...
- Знаешь, Иван Александрович, я как-то привык о людях хорошо думать. Трудно жить, если в каждом видишь подлеца...
- Так-то оно так, да время, Андрей, трудное.. Есть такие, не выдерживают испытаний, они думают про себя так: ну раз-другой сподличал, зато выжил! А гордые да чистые, они в братских могилах гниют, в крутоярах накиданы...
- Не пойму я тебя, с чего бы это Гефту перед нами заискивать? Сами за чечевичную похлебку продались!.. - Полтавский замолчал.
- Понимаешь, Андрей, что-то во мне говорит: доверься! Наш человек! А вспомню, как он "ПС-3" доводил, думаю, нет, он на немцев работает. И посоветоваться не с кем. Была же у нас на Марти партийная организация! Были коммунисты - заводская совесть! Ну скажи ты мне, Андрей, куда они все подевались?!.
- Сигуранца их...
- Знаю! - перебил его Рябошапченко. - Не могла сигуранца всех перевести! Народ же это. Разве весь народ изничтожишь?!
- А знаешь, Ваня, я могу делу помочь...
- Да ну? Как?
- Я, конечно, не ручаюсь, но надежду имею. - Полтавский выглянул в дверь, прислушался, затем вышел в цех и пустил на холостую станок.
- Зачем это ты? - удивился Рябошапченко.
- Так говорить спокойнее! Вчера вышел я с территории, иду к Приморской. Ты видел, возле бабка семечками торгует?
- Она на этом месте со времен царя Гороха...
- Купил я стакан семечек, бабка мне фунтик свернула. Я на ходу пересыпал семечки в карман, фунтик хотел было бросить, гляжу портрет: "Наш делегат на областную партийную конференцию, пограничник, старшина-сверхсрочник..." Фамилия оторвана, но лицо мне знакомое. Где-то я этого человека видел, и совсем недавно! Веришь, всю ночь думал. Сегодня пришел на завод - вспомнил: на материально-техническом складе работает, только внешность изменил, борода у него, усы... Я сходил на склад, словно бы невзначай, глянул - он! Голову об заклад - он! - Полтавский достал из записной книжки фотографию, вырезанную из газеты, и протянул Рябошапченко. - На, Иван Александрович. Я думаю так: если человека на областную конференцию выбирали, стало быть, он коммунист достойный и связи с партией не порвал!..
На Рябошапченко смотрело с фотографии простое русское лицо, умные глаза, хорошая улыбка, на петлицах по четыре треугольничка - такому довериться можно, но...
- Ты сбегай сейчас, склад работает до семи! - подсказал Андрей.
- А что же, и схожу, - решил Рябошапченко. - Ты меня извини, допьем в другой раз. - Он поставил бутылку в шкаф и прикрыл папкой.
На складе еще работали, грузчики разгружали котельное железо и бочки с карбидом.
Рябошапченко сразу узнал человека, изображенного на фотографии; конечно, борода и усы его очень изменили, но не настолько, чтобы не опознать. Украдкой он вынул из кармана фото, сличил, сомнений не было: он, делегат!
Дождался Рябошапченко, когда закроют склад, рабочие пошли к проходной, а тот, с бородой, задержался, вышел последним.
Иван Александрович нагнал его:
- Извиняюсь, можно с вами побеседовать?
- Я тороплюсь... - сказал бородач, но шаг замедлил.
- Вы были делегатом областной партийной конференции...
Бородач остановился, смерил его настороженным взглядом и тихо сказал:
- Ты что? Белены объелся?
- У меня доказательства есть! - напрямик сказал Рябошапченко.
- Это какое же доказательство? - усмехнулся бородач.
- Отойдем в сторонку! - предложил Рябошапченко и не оборачиваясь пошел в сторону электростанции, там была скамеечка.
Идет, а сам прислушивается, но шаги слышны, бородач следует за ним. Сели они на скамеечку:
- Вот, гляди! - Рябошапченко издали показал на ладони снимок. - "Наш делегат на областную партийную конференцию, пограничник, старшина-сверхсрочник", - прочел он.
- Допустим. Что же дальше? - выжидательно произнес бородач.
- Нуждаюсь в совете...
- Ну-ка, дай портрет! - потребовал бородач.
Рябошапченко протянул ему фотографию. Тот взял, поглядел и, усмехнувшись, сказал:
- Отродясь такого не видывал! Лицо босое! - он вынул из кармана матерчатый кисет, насыпал на портрет самосада, свернул и закурил.
На Рябошапченко пахнуло горьким запахом крепкого табака. Огонек бежал по фотоснимку. Он ждал, что будет дальше.
Сделав затяжку, бородач спросил:
- Как ваша фамилия, имя?..
- Я начальник механического, Иван Рябошапченко...
- Вы и раньше были начальником? - прищурясь, спросил бородач.
- Нет. До войны был мастером. Петелин заставил, пришлось...
- Та-ак! - многозначительно протянул бородач. - Что же за совет вам нужен?
- Появился на заводе инженер, Николай Гефт, из местных немцев. Подбивает меня против оккупантов, а сам, если посмотреть на него, служит Гитлеру верой и правдой!..
- Та-ак, дальше.
- Думаю, не провокатор ли? Можно ему довериться? Или опасаться? С человеком надо пуд соли съесть, а времени в обрез.
- Та-ак! - снова протянул бородач.
"Немногословный товарищ", - подумал Рябошапченко.
- Меня на складе знают как Туленко Игната Ивановича. Поняли?
- Понял.
- Дня через три зайдите в обед, я вам скажу. Где взяли фото?
- Тут бабка семечками торгует, такой мне счастливый фунтик достался...
- Хороши семечки! - усмехнулся бородач и поднялся со скамьи. - Стало быть, через три дня. Если удастся раньше, приду сам в механический. Ну, бывайте! - бросил он на прощание и быстрым шагом пошел к проходной.
Только в десятом часу вечера Николай попал к Покалюхиной.
Зная его точность, граничащую с педантизмом, Юля беспокоилась, выходила на улицу, пыталась читать, но ничего не лезло в голову.
Увидев Николая Артуровича, от радости она забыла все обидные слова, припасенные для него в ожидании.
Николай выслушал собранную Юлией информацию, передал ей сводку Совинформбюро и собрался домой, на Дерибасовскую. Юля пошла его провожать.
В лицо дул освежающий ветер, насыщенный йодистым запахом моря. Мерцали крупные звезды, и тонкий серп молодой луны подсвечивал серебром темные кроны каштанов.
Они шли в полном молчании, потом, не сговариваясь, остановились возле скамейки и сели.
- Знаешь, Юля, каждый раз, когда кончается день, я мысленно подвожу черту, - сказал Николай. - Это вошло в привычку. Я припоминаю все, что сделано мною за день и что я мог бы сделать, но не сделал, не смог или не успел... И вот тут приходят сомнения... Кажется все мелким, незначительным... Хочется больших свершений, а главное, видеть, осязать их плоды! Я понимаю, что дело, которому мы служим, только тогда хорошо выполнено, когда ты сам остался в тени и никем не замечен...
Послышался топот кованых сапог, это шел патруль. Увидев на скамейке парочку, сержант подмигнул жандарму, бросил пошлую шутку, подошел к ним вплотную и потребовал документы.
Николай не спеша достал удостоверение старшего инженера немецкого военного флота.
У Юли сержант не стал смотреть ее студенческий матрикул, козырнув, он пошел вперед, а за ним жандарм.
- Мне приходится умерять свою жажду действия, переключать ее, сдерживать, вести наблюдение и предусмотрительный расчет... - продолжал он прерванную нить. - На все это должно хватить силы. Вот если бы... Знаешь, Юля, как трудно носить маску... Даже ночью я не имею права снять ее, как снимают на ночь протез, чтобы отдохнула культя. Жить в коллективе и быть окруженным ненавистью. Ловить на себе недобрые взгляды. Слышать сказанное вслед, сквозь зубы, с уничтожающим презрением: "Шку-ра! Немец-кая шку-ра!"
- Тебя кто-то взял за руку и повел по этой дороге? - спросила Юлия.
- Нет, я выбрал дорогу сам... Ты, конечно, права. Я не жалуюсь. Так, минутная слабость. Все мы человеки... Вот поплакался на дружеском плече, и стало легче. - Он поднялся. - Дальше, Юля, не провожай, уже поздно. Постарайся размножить сводку.
Через два дня к концу рабочего дня в конторку зашел Игнат Туленко. Он принес требование механического на резцы, для полного оформления не хватало подписи инженера Гефта.
Рябошапченко послал Лизхен с требованием к Гефту.
Когда они остались одни, бородач сказал:
- Можете Гефта не опасаться. Наш человек. Ясно?
- Ясно. Спасибо вам!
- Не за что. Без дела ко мне не ходите и никому ни слова. Ну, бывайте! - простился он и вышел из конторки.
Вместе с Лизхен в механический пришел и Гефт. Она забрала сумочку и ушла - на работе лишнее время Лизхен не задерживалась.
- Что нового? - спросил Гефт.
- Суматошный день. В двенадцать приезжал баурат, какой-то бешеный, носился по эллингу, пирсу. Так, ни за что, ударил рабочего - подвернулся под руку. Кричал на меня, брызгал слюной. В два часа шеф Купфер, всегда выдержанный, спокойный, а здесь устроил разнос бригаде Ляшенко. Сакотта, Миташерио, я не говорю о Петелине, - все словно с цепи сорвались...
- Это страх, Иван Александрович, страх перед будущим. Война проиграна...
- Допустим, но ведь они об этом узнали не вчера и не сегодня. Первый ветер надежды пришел к нам еще ранней весной с Волги, почему же именно сегодня так обострилось чувство страха?
- Сегодня они получили новое подтверждение...
- Какое? Я читал сводку: под Орлом бои местного значения, все атаки отбиты...
- Это из генеральной ставки фюрера?
- Газеты иных не печатают.
Вынув из кармана листок, Гефт положил его перед Рябошапченко:
- Сводка Информбюро. Передана сегодня ровно в двенадцать. Прочтите, и вы поймете бешенство Загнера.
Не вынимая рук из кармана, Рябошапченко все же бросил любопытный взгляд на сводку, но заинтересовался и взял листок в руки. Скулы на его лице пришли в движение, он волновался, но пытался волнение скрыть.
- Что же это, Николай Артурович?
- Закономерность. Вы говорите, что начало этому положено весной на Волге. Нет, Иван Александрович, началось это под Москвой в декабре сорок первого. Думаю, что через несколько месяцев наши войска будут в Одессе. Я часто закрываю глаза и вижу: по серой брусчатке Одессы, по улице Ленина идут вольным строем усталые, но гордые своей победой наши бойцы, пехотинцы... Вернется Советская власть, она поднимется из катакомб, из подполья, позовет нас и спросит: "А что сделали вы для победы?"
- Много ли мы можем?..
- Много. Хотите, Иван Александрович, будем работать на победу вместе?
- Да, хочу.
- Слово?
- Слово!
- Вот вам моя рука, Иван Александрович, но одно обязательное условие: кроме вас, ни один человек на заводе ничего не должен обо мне знать. Я немец. На заводе я представляю интересы немецкого командования.
- Понимаю.