* * *
В сентябре 1901 года Наташа объявит матери, что выходит замуж за Серёжу. Правда ли Варвара Аркадьевна была изумлена и растеряна, как вспоминает одна мемуаристка, или давно видела, что чувства её дочери к её же племяннику явно превосходят те добрые отношения, которые может испытывать девушка к двоюродному брату? Она смирилась. Начала хлопоты. Православная церковь не могла дать согласие на венчание близких родственников. Варвара Аркадьевна узнала, что такой брак мог узаконить только государь.
…Концерт между тем жил своей собственной жизнью. На репетициях молодой музыкант Анатолий Александров запомнит лицо Сергея Ивановича Танеева - со слезами на глазах. И его фразу о второй части: "Гениально!"
Последние события 1901 года связаны с музыкой и только с музыкой. 27 октября в Большом зале Российского благородного собрания, на концерте в пользу Дамского благотворительного тюремного комитета, Рахманинов исполнит Второй фортепианный концерт. Оркестром будет руководить Александр Зилоти. 24 ноября в симфоническом собрании Московского филармонического общества, в этом же зале, они вместе исполнят Сюиту для двух фортепиано. 2 декабря, опять там же, прозвучит его Соната для фортепиано и виолончели соль минор. Её Рахманинов исполнит с давним знакомым, виолончелистом Анатолием Брандуковым, которому и посвятит последнее своё сочинение. Через десять дней после премьеры - это становилось уже обыкновенным делом - кое-что пересмотрит и внесёт правку.
Именно в конце года композитор почувствовал, что его долгая пора молчания завершилась. Начало века стало и началом нового Рахманинова.
4. Инстинкт художника
Ещё осенью 1901 года Рахманинов получил выгодное предложение - занять пост дирижёра Большого театра. Но сейчас его больше волновало собственное творчество, нежели карьера капельмейстера. В критике собственных сочинений он иной раз доходил до самоедства. Чего стоит его признание другу, Никите Морозову, в октябре 1901-го:
"Сейчас я проигрывал первую часть своего Концерта, и только сейчас мне стало вдруг ясно, что переход от первой темы ко второй никуда не годится, что в таком виде первая тема не есть первая тема, а есть вступление, и что мне ни один дурак не поверит, когда я начну играть вторую тему, что это вторая тема именно и есть. Все будут думать, что это начало Концерта. По-моему, вся часть эта испорчена и стала мне с этой минуты положительно противна. Я просто в отчаянии!"
Сочинительство требовало всех душевных сил. Думать о заработке было невыносимо.
"Я обратился к Зилоти, моему единственному состоятельному родственнику, - расскажет позже Рахманинов биографу, О. Риземану, - и спросил его, достаточно ли он верит в моё будущее как композитора, чтобы помогать мне в течение двух лет. Зилоти удовлетворил мою просьбу без колебаний и в следующие два года регулярно выделял деньги на моё содержание".
Суммы этой явно не хватало, так что давать уроки фортепиано всё равно пришлось. Но мучительный зажим с души "стипендия" двоюродного брата сняла.
Первое сочинение 1902 года - кантата "Весна" на стихи Некрасова "Зелёный шум" - было завершено в феврале. Композитор писал его около двух месяцев. Роль оркестра здесь исключительна. Музыка и рождается сначала в оркестре, лишь потом в неё вливается хор:
Идёт-гудёт Зелёный шум,
Зелёный шум, весенний шум!..
Некрасов в белых стихах поведал, казалось бы, столь знакомую и обычную историю: муж в отлучке, неверность жены, ревность…
В избе сам-друг с обманщицей
Зима нас заперла,
В мои глаза суровые
Глядит, - молчит жена.
Молчу… а дума лютая
Покоя не даёт:
Убить… так жаль сердечную!
Стерпеть - так силы нет!
"Зимние" строки - это мрак замкнутого пространства. Здесь бьётся душа, измученная жестокими мыслями. Нет воли - и нет покоя. С весенним светом в стихотворение входит новый воздух:
Как молоком облитые,
Стоят сады вишнёвые,
Тихохонько шумят;
Пригреты тёплым солнышком,
Шумят повеселелые
Сосновые леса;
А рядом новой зеленью
Лепечут песню новую
И липа бледнолистая,
И белая берёзонька
С зелёною косой!
В произведении поэта - обезоруживающая простота: и горестная житейская история, и драма души, и преображение природы и вместе с ней человека - всё слито воедино. И вместе с тем звучит то христианское всепрощение, которое приходит не из проповедей, но из живой жизни:
Слабеет дума лютая,
Нож валится из рук,
И всё мне песня слышится
Одна - в лесу, в лугу:
"Люби, покуда любится,
Терпи, покуда терпится,
Прощай, пока прощается,
И - Бог тебе судья!"
В кантате Рахманинова - то же движение от сумеречно-зимних красок к весенним, светоносным. В момент "пробуждения души" поначалу ещё ощутим сумрак в басах. Но дурманящая белая пелена туманов становится всё более прозрачной. Композитор живописует музыкой, звуками передаёт картину чудодейственного преображения. Последние заветные строки, вслед за тенором, повторяет весь хор - всепрощением объята и человеческая душа, и душа всего мира.
Кантатой "Весна" в день премьеры, 11 марта 1902 года, он продирижировал сам. Публика автора встретила аплодисментами. Безымянный критик "Московских ведомостей" заметил, что баритон Смирнов в сольной партии был не очень выразителен. Нарекания вызвал и хор, и даже оркестр. В Рахманинове-дирижёре увидит "хорошие задатки". Благоволивший композитору критик Кашкин скажет о произведении: "Музыка, как всегда почти у г. Рахманинова, построена на простых, но имеющих ясные очертания мотивах. Светлые тоны изящных гармоний мягко переливаются на выдержанных басах, среди движения виолончелей, легко порхающих фигур верхних голосов и певучих вступлений отдельных инструментов. Оркестру во всей кантате ставятся трудные задачи артистической тонкости и одухотворённости исполнения".
* * *
В начале 1902-го в Ростове-на-Дону его музыку - и Сюиту для двух фортепиано, и Сонату - исполнил Матвей Пресман. Захотел поставить и оперу "Алеко". Сергей Васильевич полон признательности бывшему "зверевцу": "Милый друг, от души благодарю тебя за твою ревностную пропаганду моих сочинений".
Второй концерт обретал всё большую известность. Прозвучал в Москве, в Питере. В Северной столице критика готова услышать только лишь "претензию на глубину", москвичи Концерт принимали безоговорочно: "один из лучших в новейшей фортепианной литературе". 26 марта в Москве - ещё одно исполнение. За пультом - Рахманинов, за роялем - Александр Зилоти. Рецензент "Московских ведомостей", припомнив первое исполнение Концерта, где Рахманинов выступал в роли солиста, заметит, что теперь и "фортепиано звучало гораздо полнее", и "оркестр шёл увереннее". О самом произведении - в превосходных тонах: "Нельзя сомневаться, что Концерт, так хорошо принятый в Москве, сделается вскоре везде одним из самых популярных произведений концертного репертуара".
Произведение обретало собственную исполнительскую биографию. Сам его создатель готовился к важному изменению в жизни.
…Наташа Сатина. Двоюродная сестра, с которой в одном доме он жил так долго. Которую когда-то дразнил: "Худа, как палка, черна, как галка, девка Наталка, тебя мне жалко". Их брак для многих станет полной неожиданностью. С её стороны - беззаветная преданность. С его… С детских лет - он человек без семьи. Были друзья, были привязанности. И вместе с тем - одиночество. Если и знал о себе заботу, то всего более у Сатиных. С ними сроднился. Это место всего более напоминало то, что называется "домашний очаг". Наташа была самым верным, самым беззаветным его товарищем. Как заметит позже Лёля Скалон, Наташа "выстрадала" своего Серёжу.
Решение далось непросто. 31 марта в Петербурге он исполняет с Сигизмундом Буткевичем свою виолончельную сонату. 1 апреля, уже по дороге из Новгорода в Москву, на станции Чудово, в ожидании скорого поезда, карандашом, на случайной бумаге, пишет письмо Татуше. Просит извинить, что не пришёл навестить Скалонов, чтобы не ходить с визитом "в качестве жениха" к другим родственникам, чего так добивались от него Сатины. Дальнейшее - с фразы: "В конце этого месяца я имею неосторожность жениться" - похоже на исповедь:
"Я ужасно устал, Татуша! Не от дороги сегодняшней, не от письма, а от всей зимы, и не знаю, когда мне можно будет отдохнуть. По приезде в Москву нужно несколько дней повозиться с попами, а там сейчас же уехать в деревню, что ли, чтобы до свадьбы написать по крайней мере 12 романсов, чтобы было на что попам заплатить и за границу ехать. А отдых и тогда не придёт, потому что и летом я должен, не покладая рук, писать, писать и писать, чтобы не прогореть. А я, как Вам и сказал, уже и сейчас ужасно устал, и намучился, и ослаб. Не знаю уж, что дальше будет!"
Романсы он сочинял в Ивановке, куда отбыл 6 апреля. В текстах преобладают так называемые "второстепенные" поэты. И настойчиво звучит та же нота, что и в письме Наталье Скалон:
"Я вновь один - и вновь кругом всё та же ночь и мрак унылый…"
"Что так усиленно сердце больное бьётся, и просит, и жаждет покоя?"
"Я б умереть хотел душистою весною, в запущенном саду, в благоуханный день…"
"Как мне больно, как хочется жить… Как свежа и душиста весна!.."
Мотивы одиночества, смерти, тоски… Почти всё пронизано этим настроением. Из двенадцати произведений, выбранных Рахманиновым, несколько особняком стоит "На смерть чижика". И несомненно, из всех выбранных поэтов Василий Жуковский - самый выдающийся. В круг Семёна Надсона, Алексея Апухтина, Арсения Голенищева-Кутузова и Глафиры Галиной его привела житейская история.
…Базар на вербной неделе. Ряды палаток. Галантерея, книги, игрушки, сладости, птицы в клетках. На свободной части площади разворачиваются экипажи. Мимо рядов гуляет разношёрстная публика. Бродят торговцы с пирожками, шарами, свистульками.
Здесь Оле Трубниковой, двоюродной сестре Сергея Васильевича, всегда покупали чижика, и он жил в клетке, пока его не выпустят на волю. Но в этом году пернатый обиталец попался хворый. Сколько несчастная девушка ни ухаживала, он не ел, не пил, сидел нахохленный. Когда его, маленького, окоченелого, увидели на дне клетки, Рахманинов не мог забыть лица безутешной сестры. Умиротворить её и попытался "жуковским" романсом:
В сём гробе верный чижик мой!
Природы милое творенье,
Из мирной области земной
Он улетел, как сновиденье…
Цикл откроет романс "Судьба", который так рассердил Толстого и так восхитил Василия Калинникова, как, впрочем, приводил в восторг и большинство слушателей. Из остальных - два обрели особую известность.
Здесь хорошо…
Взгляни, вдали
Огнём горит река,
Цветным ковром луга легли,
Белеют облака…
Стихи Глафиры Галиной вполне "романсные". В этой поэтической бледности есть своя прелесть: слова словно сами желают, чтобы их преобразила музыка.
Самый знаменитый романс, "Сирень", родится из стихотворения Екатерины Бекетовой, родной тётки Александра Блока. В строках живёт память о русской поэзии XIX века:
По утру, на заре.
По росистой траве
Я пойду свежим утром дышать,
И в душистую тень,
Где теснится сирень,
Я пойду своё счастье искать.
В жизни счастье одно
Мне найти суждено,
И то счастье в сирени живёт;
На зелёных ветвях,
На душистых кистях
Моё бедное счастье цветёт…
Тот тихий звук, который можно уловить в этой "старомодной", но трепетной лирике, Рахманинов превратил в музыкальный шедевр со спокойным светом. Музыка, оттолкнувшись от слов, стала настолько самодостаточной, что позже композитор превратит романс в фортепианную пьесу, которая сможет звучать и без голоса.
Был в цикле и ещё один романс - "Перед иконой", из наименее известных, на стихи Арсения Голенищева-Кутузова. За его сюжетом тихо мерцает что-то недосказанное:
Она пред иконой стояла святою;
Скрестилися руки, уста шевелились;
Из глаз её слёзы одна за другою
По бледным щекам жемчугами катились.
Она повторяла все чьё-то названье,
И взор озарялся молитвенным светом;
И было так много любви и страданья, -
Так мало надежды в молении этом!
Мария Шаталина, дочь Феоны, той самой доброй "Феоши", на руках которой росло младшее поколение Сатиных. Они называли эту чудную девушку Мариной. Ей посвятил этот романс Рахманинов. Скоро в его семье она станет экономкой. Её преданность вернее было бы назвать самоотверженностью. Пройдёт чуть более года, и Соне Сатиной Рахманинов напишет письмо, где зазвучит эхо женской ревности:
"Дорогая моя девочка, вчера в твоём письме к Наташе, вложенном к Марине, я прочёл какие-то намёки по её адресу и по моему, вероятно. Может, я и неправильно объяснил их себе, но во всяком случае хочу сказать тебе, что на всём свете есть только две личности, с которыми связано моё сердце: это ты и Наташа, а посему никаких намёков, если говорить серьёзно, я не заслуживаю и не заслужу. Я невнимательный, неаккуратный, ленивый, - но я тебя всегда ужасно люблю…" Последние слова - "крепко тебя обнимаю и целую". Подпись: "Твой Серёжа".
Загадочное и трепетное письмо. Застывшее мгновение. Почти фотография, только не людей, но их чувств. И не трёх людей - четырёх. Пройдёт более полувека. И гувернантка старшей дочери Рахманинова, Ирина Александровна Брандт, не сможет ни сказать об этом, ни промолчать:
"У Марины были просто огромные голубые глаза, опушённые длинными густыми ресницами. Поговаривали, что у Сергея Васильевича с Мариной был роман. Ничего по этому поводу сказать не могу, хотя и странного в этом ничего не нахожу. Надо было видеть Марину, чтобы понять, что не влюбиться в такую девушку практически невозможно. Всегда стройна, подтянута, с длинными, красиво уложенными волосами".
Но и образ той, кому было написано письмо-оправдание, возникает в особом "зыбком" свете. И о ней тоже будет сказано - и не сказано:
"Был ли у Софьи Александровны и Сергея Васильевича роман, утверждать не берусь, как, впрочем, не берусь утверждать и обратное. Как я уже говорила, на мой взгляд, отношения между ними были очень доверительные. По-моему, Сергей Васильевич больше всего доверял Софье Александровне. От многих я слышала, что Софья Александровна была непривлекательной, что совсем не так. У неё была чудная фигура, просто она терялась под строгостью одежды. И ещё, мне всегда казалось, что Софья Александровна сознательно жертвует своей жизнью, ради семьи сестры".
Марина, простая служанка. Знала французский и немецкий. Нигде не училась - и много читала. Помнила множество стихотворений. А главное - у неё был дивный грудной голос. Ирина Александровна увидит однажды Марину у маленькой печки в саду, а Сергея Васильевича - на подоконнике. Марина перебирала ягоды для варенья, пела что-то певучее, грустное. Сергей Васильевич зачарованно слушал.
В 1899-м Рахманинов подарил ей свою фотографию, надписав: "Дорогой Марише от очень её любящего С. Рахманинова". В 1902-м - посвятил романс на стихи Арсения Голенищева-Кутузова. Последняя строфа:
Но было всё тихо в молчании ночи,
Лампада мерцала во мраке тревожном,
И скорбно смотрели Спасителя очи
На ту, что с моленьем пришла невозможным.
Под своим 21-м опусом он поставит дату: "Апрель 1902". За Ивановкой будет снова Москва.