Володя до этого слушал брата внимательно, а когда тот заговорил про учебу, представил опять свой класс, тетрадки, домашние задания - и ему стало скучно. Дальше он уже не слышал, о чем говорил брат, а опять мысленно видел идущих на фронт ополченцев и вопрошающего с плаката буденновца: "Ты записался добровольцем?"
И когда брат замолчал и выжидательно посмотрел на него, Володя упрямо сказал:
- А я все равно убегу!
На этот раз они убегали втроем: он, Юрка Гаврилов и Лешка Зайцев - все одноклассники. Добрались до Мичуринска. К тому времени у них кончились все запасы, они вторые сутки голодали. Денег не было, да если бы даже и были, что на них купишь? На рынке буханка хлеба стоит не меньше сотни рублей. Тут уж не до буханки. Хотя бы корочку.
И вдруг они увидели в дальнем углу такого же, как они, мальчишку, жующего колбасу. Мальчишку звали Генкой, он был эвакуированный, где-то потерял родителей, и вот уже неделю скитался, не решаясь обратиться за помощью в милицию, потому что милиция отправляла в детдом, а Генка туда не хотел. И вот теперь в грязных руках Генки было полколеса колбасы, он рвал ее зубами и глотал не прожевывая. Заметив, что за ним наблюдают, Генка спрятал колбасу за пазуху.
- Ге-е-н, да-а-й! - первым попросил Лешка.
Генка свернул кукиш.
- Во видел? Сам достань.
- А где ты достал? - спросил Юрка.
- Вон там, за вокзалом, склад есть, там военным пайки выдают. Вот мне один раненый и дал.
- Не врешь?
- Больно надо!
- Айда, робя! - сказал Володька и бросился к двери. За ним побежали и Лешка с Юркой.
И верно, дверь склада была открыта, возле нее стояла очередь из военных - человек пятнадцать. Кладовщик убеждал стоявшего впереди капитана:
- Сахар кончился, заменяем пшеном. Вот смотрите, точно по калькуляции, соответственно калорийности.
- Да где же я пшено варить буду? - не сдавался капитан. - Мне еще трое суток ехать…
В это время к очереди подбежал старшина с избитым оспой лицом, в распахнутой шинели, из-под которой виднелась медаль "За отвагу".
- Братцы, - обратился к стоявшим старшина, - пропустите без очереди. Поезд всего десять минут стоит. Мне только чаю, осьмушек десяток. Пополнение везу, а заварки нет, один кипяток хлещем.
- Куда пополнение-то? - спросил кто-то из очереди.
- Известно куда - на фронт.
- На какой фронт-то?
- Пока в Москву, а там пошлют куда надо.
- Получайте. - Капитан уступил место у прилавка.
Пока кладовщик отсчитывал старшине осьмушки чая, Лешка ныл:
- Слышали? Поезд на Москву, давайте вернемся? Хочу домой!
- Замолчи! - прикрикнул на него Володька.
- Мы здесь с голоду помрем, а до фронта не доберемся, - не унимался Лешка.
Юрка молчал, но было видно, что и ему хочется домой.
- Ладно, - согласился Володька. - Уезжайте, а я уж один…
Они увязались за старшиной.
Поезд стоял на втором пути, он был пассажирским, и это облегчало задачу - можно ехать на подножке. Они пролезли под вагоном на другую сторону и выбрали подножку второго от хвоста вагона. Но до того, как поезд тронется, садиться не стали, по своему горькому опыту зная, что перед отходом появится патруль.
Так и есть: бегут сержант и два красноармейца. Они согнали с подножек нескольких женщин с узлами, сняли с буферов молодого парня с чемоданом. Женщин отпустили, парня двое красноармейцев повели в комендатуру, а сержант остался наблюдать за отправкой.
Наконец поезд тронулся, Юрка и Лешка прыгнули на подножку. Володька увидел, что у Лешки соскочила калоша, поднял ее и побежал догонять вагон. Он совал Лешке калошу, а тот никак не мог ее поймать - сам боялся сорваться. А сзади бежал сержант и кричал:
- Слазьте! Слазьте, а то стрелять буду!
Кричал он не зло, а так, для порядка, даже, пожалуй, весело, ясно было, что стрелять он не собирается, - только пугает.
А Лешка уже вцепился в поручень обеими руками. Володька подумал, что без калоши Лешка до Москвы околеет. "Ладно, сойду на следующей станции", - решил Володька и тоже прыгнул на подножку.
Но на следующей станции поезд не остановился. Видно, Москва сильно нуждалась в пополнении, поезд пропускали вне очереди, он шел без остановок, пролетая на большой скорости промежуточные станции. А три маленьких серых комочка, казалось, примерзли к подножке второго от хвоста вагона…
Третий побег из дому он совершил, когда немцев уже далеко отогнали от Москвы, в марте 1942 года.
Еще стояли морозы, но Володе казалось, что теперь они ему нипочем. Отцовские сапоги хотя и великоваты, зато можно намотать две пары портянок. На одном сапоге отстала подметка, но тоже не велика беда - прикрутил подметку куском медной проволоки…
А ехать пришлось на крыше вагона. Ночь, темнота, ветер так и срывает тебя с крыши, немеют вцепившиеся в вентиляционный грибок пальцы. Тогда он и обморозил их. Утром, когда на станции Графская, что в Воронежской области, его согнали с крыши, он долго оттирал их снегом. Вроде бы отошли, но и сейчас, тридцать лет спустя, чуть прихватит мороз, ноют.
В следующую ночь он опять забрался на крышу вагона, но на этот раз эшелон оказался воинским, еще до отхода поезда часовой снял Володю с крыши и передал разводящему. Тот завел его в теплушку и стал допрашивать.
Пришлось соврать:
- В сорок первом я поехал на каникулы к бабушке, а тут началась война. Бабушка умерла, вот и добираюсь домой…
А поезд между тем тронулся. Разводящий хотел было высадить его на ходу, да не решился: как бы не угодил мальчонка под колеса.
Ему пришлось повторить рассказ теперь уже набившимся в теплушку солдатам. Они жалели Володю, угощали из своего скромного солдатского запаса кто чем мог: кусочком сала, кашей из котелка, темным от махорки куском сахару…
Но на следующей станции все-таки высадили. Разводящий, помогая вылезти из теплушки, виновато повторял:
- Рад бы помочь, да не положено: эшелон воинский, начальство узнает - тебя все равно высадят, а мне попадет.
- Спасибо и на этом, - искренне благодарил Володя. - Километров на семьдесят мне дорогу сократили.
- На семьдесят два, - уточнил кто-то из теплушки. До фронта оставалось еще не менее сотни километров. Дальше Володя решил идти пешком.
Так и шел от села к селу, от деревни к деревне. А навстречу ему тянулись беженцы со своим скарбом, с мычащими на привязи коровами, с орущими от испуга детьми. На пятые сутки стали попадаться повозки с ранеными, где-то впереди слышался неясный гул. "Значит, уже недалеко".
До этого им почти никто не интересовался - мало ли бродит на прифронтовой полосе разных людей? А теперь все чаще и чаще предупреждали:
- Эй, парень, не в ту сторону идешь, там фронт…
О том же сказал ехавший в повозке старший лейтенант.
- А мне только до того села. - Володя кивнул в сторону рассыпанных на опушке леса домиков.
- В таком случае нам по пути. Садись, подвезем.
Володя сел рядом со старшим лейтенантом, ездовой стегнул лошадь, она затрусила по разбитой колее.
- Что же ты в такое время от дома отбился? - спросил старший лейтенант и, кивнув на идущую по обочине цепочку беженцев, добавил: - Люди, видишь, дома-то свои бросают, думают, опять отступать будем, как в сорок первом. Может, и твои родители убежали. Ты давно из дому-то?
Пришлось опять соврать про каникулы и умершую бабушку. Возможно, старший лейтенант и поверил бы, если бы ездовой не спросил, между прочим:
- А как ваше село называется?
Вот этого Володя не знал. Сказал наугад:
- Сосновка.
- Что-то ты, парень, путаешь. Я тут, почитай, все места на брюхе исползал, а про такое не слыхивал. Да и откуда тут быть Сосновке, если вокруг ни одной сосенки нет? Району-то какого это село?
Володя смущенно молчал.
- А ну-ка рассказывай все начистоту, - потребовал старший лейтенант.
Пришлось рассказать.
- Далеко же ты, хлопец, забрался, - сказал старший лейтенант и спросил у возницы: - Что с ним будем делать, Шимановский?
- Я бы взял с собой, доложил начальству, а оно уж пусть решает. Может, оставят где-нибудь при кухне, а может, отправят домой. Самому ему теперь не добраться до дому, вон как отощал. Да и не захочет ведь.
- Не захочу, - подтвердил Володя.
- Ишь какой шустрый!
- Ну ладно, доложу комбригу.
Старший лейтенант Одерий оказался помощником начальника политотдела 248-й отдельной курсантской стрелковой бригады по комсомолу. Он привел Володю прямо к комбригу, полковнику Гусеву. По счастью, в этот момент у комбрига был и начальник политотдела Петр Васильевич Шараутин. Пока Одерий докладывал, оба полковника разглядывали мальчишку.
- Сколько тебе лет? - спросил Гусев.
- Тринадцать, - на этот раз Володя не соврал.
- Вот как? А по виду больше десяти не дашь. Впрочем, десять или тринадцать - значения не имеет. Возраст, как говорится, не призывной. Ну что мне с тобой делать? Надо бы тебя ремешком проучить да домой отправить. Но на чем и с кем? Тут, брат, не до тебя, у меня не детсад. Прогнать его, что ли? - Гусев повернулся к начальнику политотдела.
- Пропадет он, Иван Андреевич, если прогоним. Может, оставим?
- Ну раз ты хочешь оставить, себе и оставляй! Пусть будет при политотделе вроде воспитанника, все у тебя на глазах.
- Согласен.
- Передайте, чтобы поставили на все виды довольствия, - сказал комбриг Одерию.
- Есть поставить на все виды довольствия! - весело откликнулся старший лейтенант и подмигнул Володе.
В разведку
Старший лейтенант Одерий помог ему раздобыть форму. По росту подобрать не удалось - Володя и для своих лет был слишком маленьким. Но кое-где обрезали, кое-что ушили, и стал Володя заправским бойцом. Вот только оружия ему пока не выдавали и никакого серьезного дела не поручали. Чаще всего он сидел на телефоне, вроде бы за дежурного, потому что все работники политотдела разошлись по подразделениям - бригада готовилась к большим боям.
По разным поручениям и Володе приходилось бывать в подразделениях. Иногда он на целый день оставался в каком-нибудь взводе: смотрел, как бойцы роют траншеи, разбирают пулемет или учатся попадать бутылкой с горючей смесью в наиболее уязвимое место танка. И он жгуче завидовал бойцам - у них настоящее дело. Приставал к Петру Васильевичу с просьбой об одном и том же: перевести в какую-нибудь роту. Шараутин каждый раз терпеливо выслушивал его доводы и неизменно спрашивал:
- Все?
- Все, - упавшим голосом отвечал Володя, зная наперед, что последует за этим вопросом. А за ним следовала всегда одна и та же фраза:
- Вот подрастешь еще сантиметров на десять, тогда и приходи.
И уже вдогонку давался один и тот же совет:
- Ты, брат, на кашу нажимай - помогает.
После этого начальник политотдела дня на два загружал Володю какой-нибудь работой, лишая его возможности бывать в подразделениях. Видимо, он полагал, что это бойцы переманивают мальчонку к себе.
Чаще и охотнее всего Володя посещал разведроту. Разведчики - народ особенный, веселый и отчаянный. Есть, правда, и среди них несколько степенных и молчаливых - из сибиряков. Все они пожилые, солидные, слово из них клещами не вытянешь. Видно, привыкли в своей тайге молчать: с медведем не покалякаешь. Зато уж если скажут слово, так к месту, будто пулю в самую десятку всадят. Они учат молодых разведчиков ходить мягко, с носка на пятку, так, чтобы не хрустнул под ногой ни один сучок, а также учат метать ножи, ловко и быстро вязать пленного, стрелять навскидку, почти не целясь.
Политрук разведроты Гусельников иногда разрешал Володе присутствовать на занятиях, сам учил его разбирать и собирать пистолет, давал пострелять.
- Со временем из тебя может хороший разведчик получиться, - говорил он.
А время на войне имеет особый счет. За одну ночь человек порой постареет на двадцать лет, а одна секунда промедления может стоить всей жизни.
Бригада вела тяжелые бои. И хотя разведчиков берегли для особо важных дел, потери рота несла большие. То одна группа не вернется с задания, то в другой половины не досчитаются. И каждый раз, когда роту пополняли наиболее опытными бойцами, Володя уговаривал Гусельникова пойти к начальнику политотдела. Наконец уговорил, и они вместе предстали перед Шараутиным. Петр Васильевич уже догадался, с чем они пришли, он, как всегда, выслушал до конца. И как всегда, спросил, но на этот раз уже Гусельникова:
- Все?
И Володя уже не ожидал ничего, кроме совета подрасти на десять сантиметров и пресловутой каши, но Шараутин вдруг сдался:
- Ладно, пусть идет. Но вы мне за него головой ответите. Поняли? Ума-разума пусть набирается, но в разведку посылать запрещаю. Мал еще. - И уже весело добавил: - Вот если подрастет сантиметров на десять, тогда другой разговор…
За "языком"
К тому времени положение на участке фронта в районе Копостичей стабилизировалось. Не хватало сил для наступления, необходимо было пополнить войска людьми и боевой техникой. Немцы, очевидно, об этом знали или догадывались, но сами почему-то тоже не наступали, хотя момент для контрудара был удобный. И важно было срочно выяснить, почему они не наступают: готовятся к чему-то или производят передислокацию?
Многочисленные попытки взять хотя бы одного "языка" не увенчались успехом - фашисты крепко засели за минными полями, "спотыкачами" и прочими сооружениями. Рота потеряла несколько лучших разведчиков. А командование требовало немедленно, в ближайшие же сутки, достать хоть какого-нибудь завалящего, но живого немца.
Операцию выполняли тремя группами: одна группа захвата и две группы прикрытия. Задолго до темноты они сосредоточились возле деревни Нижнее Чупахино - здесь им надлежало перейти линию фронта, углубиться как можно дальше в тыл, все, что можно, разведать самим и непременно взять "языка".
Как ни умолял Володя политрука Гусельникова, тот категорически запретил ему участвовать в операции. Согласился только отпустить до первой линии наших окопов, чтобы "посмотреть, как уходят в разведку".
Разведчики сидели в блиндаже командира стрелковой роты и ждали наступления темноты. Они были особенно подтянуты, сосредоточены, даже молодежь притихла. Командир стрелковой роты, молодой капитан, только что получивший это звание, предлагал, хотя бы слегка "обмыть" его и уже выложил на стол две полные фляжки, но разведчики отказались.
- После, когда вернемся, - пообещал капитану сержант Гордымов и, посмотрев на часы, сказал: - Пора уже. Ну-ка брякни соседу слева, чтобы пошумел.
Капитан кивнул телефонисту, и тот, крутнув ручку телефона, закричал в трубку:
- Ноль-седьмой, ноль-седьмой!
Ответили скоро, телефонист протянул трубку капитану, и тот тихо сказал:
- Это я, ноль-шестой. Спасибо, приходи обмывать. А пока музыка требуется. Ну да, повеселей, дуй во все трубы.
Едва он положил трубку, как где-то слева глухо застрекотал пулемет. Захлопали винтовочные выстрелы, ухнул взрыв, и с потолка посыпалась земля.
- Ну, мы пошли.
- Ни пуха, - сказал капитан.
- Пошел к черту!
Они вышли в траншею, здесь стрельба слышалась более резко, на темном небе метались ее сполохи. Было ветрено, по синему полю кудряшками завивалась поземка, и уже в пяти-шести метрах разведчики исчезали, будто растворялись в темноте.
Как только уполз последний разведчик второй группы прикрытия, Володя тоже взобрался на бруствер. Его никто не окликнул, стрелки, занимавшие траншею, решили, что он и есть последний из группы, и Володя пополз вперед.
Он догнал вторую группу и долго полз вместе с ней, пока его не заметил сержант Гордымов.
- Как ты сюда попал? - шепотом спросил он.
- Политрук разрешил.
- Врешь ведь. Ну да ладно, ничейную полосу мы уже прошли, отправлять тебя обратно нет смысла. Заметит фриц - всю обедню нам испортишь. На вот, держи, - Гордымов сунул ему наган. - Без команды не стрелять.
Они уже подползали к переднему краю немецкой обороны, уткнулись в колючую проволоку. Заграждение было в три кола, на проволоке развешаны пустые консервные банки, ветер то гудел в них, то вдруг завывал тонко и пронзительно, где-то банка с противным скрипом скреблась о проволоку. Было от этих банок шумновато, и все-таки первый щелчок ножниц прозвучал как выстрел, все невольно припали к земле. Прошло еще минуты две или три, пока кто-то перекусил другую нитку. Потом уже чаще - щелчок за щелчком - клацали не то ножницы, не то кусачки, но теперь не так громко. Наверное, и первый щелчок был не громче этих, только показался таким сильным, потому что первый…
Потом они ползли между траншеями и слышали то справа, то слева чуть приглушенную ветром гортанную немецкую речь. У самой опушки леса едва не наткнулись на часового - он караулил замаскированные в лесу танки.
Вообще говоря, можно было бы тихонько снять и этого часового. Но Володя уже понимал, почему разведчики не стали его брать. Те, что на самой передовой, мало что знают, дальше своего окопа, как правило, не ходят. А если зайти поглубже, можно и штабную птицу поймать. К тому же чуть поглубже в тыл - немец ходит без особой опаски.
А пока что ползи и запоминай, где у них что есть. Тут, значит, танки, а вон там, слева, батарея…
Они зашли глубоко, километров на восемь, потому что впереди мерцали огоньки деревни Тураево. По данным агентурной разведки, там и есть какой-то штаб. Теперь надо только выйти к дороге и ждать, авось кого-нибудь да понесет в этот штаб и ночью.
К дороге лучше всего подойти лощиной, но перед ней небольшой бугор, надо проверить, не посажена ли на нем огневая точка.
- Уж больно выгодное для нее место, - сказал Гордымов. - Ну-ка, Вася, проверь.
Один из разведчиков уполз вперед, остальные пока отдыхали: шутка ли, куда забрались, да еще добрую четверть пути - ползком. У Володи с непривычки саднило локти, да и на животе небось мозоли натер.
Немцы все-таки не догадались поставить на горе пулемет, и группа захвата, и левая группа прикрытия благополучно спустились в лощину. Правая группа прикрытия немного замешкалась. Ее-то и заметил этот фашист.
Сначала немец хотел удрать, но его увидела подошедшая к дороге левая группа, и кто-то очередью поверх головы заставил немца лечь. Однако тот не думал сдаваться, а сам открыл огонь по бугру. Тем временем группа захвата подошла к нему сзади…
К счастью, до деревни было довольно далеко, вероятно, несколько автоматных очередей никого не встревожили, и разведчики той же лощиной благополучно добрались до лесочка, в котором они уже были и знали, что там немцев нет. Четверо разведчиков тащили немца, а Володя шел за ними и нес автомат пленного. Группы прикрытия шли где-то спереди и сзади. До рассвета надо было успеть перейти линию фронта, разведчики торопились, и Володя едва поспевал за ними.
Вдруг он заметил, что пленный осторожно просовывает руку за пазуху. "Может, у него там наган есть?" - подумал Володя и хотел предупредить Гордымова, но не успел: немец вытянул руку и отбросил в сторону что-то белое. Володя нагнулся, поднял. Ага, пакет.