Но узнали и без него. Начальник политотдела, вручая ему орден Отечественной войны первой степени за бои во время Ясско-Кишиневской операции, сказал:
- Поздравляю, Александр Романович, с этой наградой и надеюсь, что скоро будем вручать более высокую. Мы сделали соответствующий запрос в Москву и получили оттуда ответ. Вам присвоено звание Героя Советского Союза.
Однако Золотую Звезду Героя и орден Ленина ему вручили только в январе 1945 года, когда он после очередного ранения попал в Москву, в госпиталь.
ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ
1
Летом 1962 года Павел Фомич Приходько намеревался поехать в свое родное село Пшеничники. "Повидаю своих, да и к Антонине заеду", - решил он. Его младшая сестра Антонина недавно вышла замуж и переехала жить в Киев. Можно пожить у них недельку, посмотреть как следует столицу Украины. До этого Павлу доводилось бывать в Киеве только проездом.
Жена тоже согласилась поехать в Пшеничники.
- Дочурке там будет хорошо, окрепнет. Кстати, Тоня ее и не видела.
И жена стала потихоньку собираться в дорогу. Но дней через пять Павел, придя с работы, сказал:
- Знаешь, мне в месткоме предложили путевку в санаторий. Придется отказаться.
- Ни в коем случае! - возразила жена. - Ты ни разу по-человечески не отдыхал. Поезжай без всяких разговоров. А мы с дочкой у мамы побудем.
- Может, и вы со мной? Комнатку там снимем.
- Нет, мы тебе только мешать будем. Отдохни, подлечись, а в Пшеничники на следующий год съездим.
Через несколько дней Павел Фомич уехал в санаторий. Устроился хорошо, поселили его в двухместной палате. Вечером встретились с соседом, разговорились. Оказалось, что сосед приехал из Нижнего Тагила.
- Я о вашем городе еще мальчишкой узнал, - сказал Павел Фомич. - Танкист один раненый говорил.
И он рассказал, как однажды ночью, когда они с сестренкой прятались в блиндажике от немцев, на них наткнулся раненый танкист, как потом носил ему с товарищем бинты и кое-какую пищу.
Эта история заинтересовала соседа, он был патриотом своего города и захотел подробнее узнать, кто же из его земляков был этим танкистом.
- А ты точно знаешь, что он из Нижнего Тагила?
- Точно не знаю, но хорошо помню, что он несколько раз называл именно этот город. Я даже и не знал его фамилии, называл просто дядей Сашей. Но в сорок седьмом году во дворе, где когда-то был установлен немецкий миномет, откопали баночку с его документами. Оказывается, дядя Саша передал эти документы моему отцу, тот их закопал, а потом отца арестовали. Вот по этим документам я и узнал, что фамилия у дяди Саши - Коняхин. Баночку с документами сдали в военкомат, а фамилию я запомнил. Интересно бы узнать: живой он теперь или нет? Я писал в военкомат, но там о нем ничего не знают, он ведь не у них призывался.
- А знаешь, у меня жена в паспортном столе работает. Давай ей напишем. Если он действительно из Нижнего Тагила, то узнать будет проще простого.
Написали. Вскоре получили ответ. Коняхин в Нижнем Тагиле не был прописан, но в загсе сохранилась запись о регистрации брака жительницы Нижнего Тагила Пирумовой Анны Захаровны с Коняхиным Александром Романовичем. От родных Ани Пирумовой удалось узнать их адрес. Коняхины жили в Москве, на улице Металлургов.
Из санатория Павел Фомич выписался на два дня раньше срока и, не заезжая домой, отправился в Москву.
Павел узнал Александра Романовича сразу, еще из окна вагона. Коняхин стоял на перроне вокзала и пристально вглядывался в лица выходящих из вагона пассажиров. Внимательно посмотрел он и на Павла, но не узнал.
"Не удивительно, - подумал Павел. - Прошло почти двадцать лет, я тогда совсем мальчишкой был".
Он поставил у ног чемодан, немного постоял и тихо окликнул:
- Дядя Саша!
Коняхин круто обернулся, вгляделся в его лицо и радостно воскликнул:
- Паша!
Они долго тискали друг друга в объятиях. Их толкали чемоданами и узлами, но они оба ничего не замечали вокруг. На них тоже никто не обращал внимания: мало ли на вокзале бывает встреч?
2
Заведующий отделом земледелия Всесоюзного научно-исследовательского института сахарной промышленности Яков Петрович Подтыкан приехал в Алма-Ату по делам. Дел этих оказалось так много, что ни в первый, ни во второй день Яков Петрович не смог выбраться к Переплетову. С Иваном Митрофановичем они после войны так и не встречались, хотя переписывались регулярно. Совсем недавно Переплетов прислал Якову Петровичу свои записки в двух толстых тетрадях. Это были воспоминания о войне, о партизанских делах.
Записки Яков Петрович прочитал, но в них надо было кое-что уточнить, а главное - литературно отшлифовать, тогда, может быть, их где-нибудь и напечатают. Тут как раз подвернулась командировка в Алма-Ату, и Подтыкан захватил записки с собой.
День опять был хлопотливый, и в гостиницу Яков Петрович вернулся поздно. Умылся и спустился в ресторан поужинать. Свободных мест, как обычно по вечерам, не оказалось, пришлось ждать. Он сел за столик и в ожидании ужина развернул газету "Правда", которую так и не успел посмотреть, протаскав ее весь день в кармане.
Он бегло, почти машинально просматривал заголовки. Начинается посевная. Американцы опять применили во Вьетнаме газы. Советскому врачу-космонавту Егорову присвоена почетная ученая степень доктора медицины Берлинского университета. Очерк под рубрикой "Страницы истории Великой Отечественной войны". Интересно, о чем? О каком-то Коняхине…
"Откуда мне знакома эта фамилия? Ага, танкист. Нет, танков у нас в отряде не было… Постой-ка. Ну да, так и есть. Тот самый, вот и фамилия механика-водителя: Переплетов Иван Митрофанович. И Голенко Василий. Правильно, попали они к партизанам, только не Ковпака, а в отряд Щедрова. Как же неизвестна дальнейшая судьба, когда Иван тут, где-то в этом городе!"
Яков Петрович вскочил из-за стола, сунул газету в карман и пошел к выходу. Потом вспомнил об официанте, разыскал его возле буфета: он кокетничал с молодой официанткой.
- Простите, я хочу вас предупредить, что ужинать не буду. Сколько там с меня полагается?
- Ничего не надо, - сказал официант. - Я еще чеки не успел выбить.
"Не очень-то ты разворотливый парень", - подумал Яков Петрович, но тут же простил официанту его нерасторопность: другой бы и деньги содрал.
Переплетов почти не изменился, только заметно постарел. Подтыкан узнал бы его и на улице, встреться они случайно. А вот Иван Митрофанович своего бывшего командира не узнал. Смотрел с явным недоумением: ворвался в квартиру, стоит и молчит, только смотрит почему-то насмешливо. Наконец спросил:
- Что, брат, не узнаешь?
- Батя!
- Он самый.
Обнялись, расцеловались.
- А я только по голосу и признал. Без бороды-то ты совсем непохожий.
- Пришлось сбрить. Ни к чему она теперь, сейчас в моем возрасте бороду не носят, зато молодые отращивают. Да я-то носил ее только потому, что в лесу каждый день не побреешься. Ну, может, и для солидности. Чтобы вы больше меня уважали.
- Да ты проходи, Яков Петрович, что у порога стоим? Вот здесь раздевайся, проходи…
- Постой, ты сегодня "Правду" читал?
- Не успел я, только что приехал. Все по командировкам разъезжаю, хорошо еще, что застал ты меня дома.
- На вот газету, пока разденусь, читай. Там, между прочим, про тебя написано. Командир-то твой, Коняхин, оказывается, живой, в Москве сейчас.
- Александр Романович? Да не может быть!
- А ты читай.
Так отыскался Иван Митрофанович Переплетов.
И вот я присутствую при встрече Коняхина со своим бывшим механиком-водителем. Тут же и бывший начальник политотдела Александр Яковлевич Зарапин. Анна Захаровна хлопочет у стола, подкладывает в тарелки, напоминает мужу:
- Саша, ты в рюмки-то налей. Наговориться еще успеете.
Александр Романович разливает водку, берет рюмку, хочет что-то сказать, но задумывается. Ставит рюмку, поднимается.
- Извините, я сейчас. - Идет в другую комнату.
Возвращается оттуда с какой-то бумажкой в руках. Подает ее Переплетову. Тот разворачивает, читает. Потом лезет в карман, достает точно такую же. Абсолютно одинаковые бумажки, извещающие об их смерти, - "похоронные".
- И у меня кое-что есть, - говорит Анна Захаровна и тоже уходит в другую комнату. Возвращается с письмом, пожелтевшим от времени. - Я тогда все равно не поверила.
Читаю это письмо. И даже сейчас, когда Александр Романович сидит передо мной, сообщение о его гибели звучит трагически. Я смотрю на подпись "гвардии подполковник А. Зарапин".
Александр Яковлевич тоже заглядывает в письмо и с грустью замечает:
- Если бы я тогда вот так почаще ошибался!
Все умолкают, задумываются, вспоминая тех, кто погиб у них на глазах, и ошибки тут быть не могло…
- О Яше так больше ничего и не слышали? - спрашивает Иван Митрофанович.
- Нет, - отвечает Коняхин.
- А Вася Голенко умер уже после войны, в сорок седьмом. Жена и двое его детей живут в Одессе.
- Выходит, нас осталось только двое. Пол-экипажа.
- Да, война, - как бы подытоживает Зарапин.
- Хотя бы новой-то войны не допустили, - вздыхает Анна Захаровна.
- Не должны допустить, - говорит Переплетов. - Ну а если навяжут… Мы ведь еще не старые… правда, Александр?
О ЧЕМ РАССКАЗАЛА КИНОЛЕНТА
ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
Как-то мы со старшим научным сотрудником Государственного архива кинофотофонодокументов И. М. Фурмановой просматривали кинолетопись Великой Отечественной войны, отбирая материал для очередной телевизионной передачи из цикла "Герои живут рядом с нами". Из нескольких миллионов метров кинопленки, снятой фронтовыми операторами в годы войны, в общем-то, использована лишь небольшая часть. Нередко одни и те же кадры военной кинохроники кочуют из журнала в журнал, из фильма в фильм. Поэтому нас интересовал материал, до которого после войны по тем или иным причинам не дотрагивались кинорежиссеры.
Среди этого материала мы и отыскали небольшой кинорассказ о юном разведчике Володе Бажанове. Он состоял как бы из трех частей.
Перед командиром стоит совсем юный разведчик. На вид ему лет двенадцать-тринадцать, не больше, но по тому, как ладно подогнано на нем солдатское обмундирование, как привычно и ловко он расстегивает ремень и вынимает из кобуры пистолет, видно, что он не новичок. Вот он стаскивает гимнастерку, стягивает сапоги. Один из разведчиков подает ему женское платье, помогает надеть. Его критически осматривают несколько человек, кто-то что-то поправляет, кто-то расчесывает волосы. Но, в общем, видимо, все решают: "Годится". Его провожают в лесу разведчики, потом Володя идет один туда, к селу, занятому фашистами. В разведку, за "языком".
Разумеется, фронтовому оператору не удалось снять, как Володя брал "языка". Из дикторского текста мы узнаем только, что "языка" он привел, и пленный фашист сообщил ценные сведения о расположении частей и огневых точек. И вот уже идет бой за село…
А потом было вручение правительственных наград. Вместе с другими на самом левом фланге стоит в строю и Володя Бажанов. Но именно с него начинает представитель командования, прикалывает к груди юного разведчика орден Славы. Эти кадры позднее вошли в многосерийную телевизионную передачу "Летопись полувека".
Еще мы узнали, что Володя играл на баяне. Вот и все. Как он попал на фронт, откуда он родом, дожил ли он до победы, как сложилась его послевоенная судьба? Все это предстояло узнать. А каким образом? Ведь ни в дикторском тексте, ни в монтажных листах, по соображениям вполне понятным, не названо ни номера части, ни точного места съемки, ни фамилии командира.
Но у нас имелась возможность показать кинопленку сразу миллионам зрителей. Неужели среди них не найдется хотя бы одного, знавшего Володю?
Первая весточка пришла на другой же день после телепередачи. Письмо прислал тов. Прокопенко:
"Мне думается, что Володя родом из Старооскольского района Белгородской области. В кинокадрах показаны отдельные места, очень похожие на те, в которых я бывал во время войны, в районе Старого Оскола. Может быть, там следует искать Володю. К тому же в этом районе Бажанов - очень распространенная фамилия".
А вот второе письмо:
"Пишут вам из деревни Городно Витебской области дети Ходыко Ивана Ефимовича - Лариса и Леонид. Наш отец - партизан, он знает Володю. Вернее, предполагает, что знает. В их партизанском отряде тоже был мальчик лет двенадцати, по имени Володя. Он родился в Городокском районе Витебской области, был в отряде разведчиков, тоже играл на баяне или на гармошке".
О мальчике Володе, служившем в 907-м истребительном полку и награжденном медалью "За отвагу", сообщил тов. Кургамов со станции Планерная. Надежда Сергеевна Мелихова прислала фронтовую фотографию юного разведчика, которого тоже звали Володей.
Письма шли и шли. Мы связывались с нашими корреспондентами, посылали запросы в исполкомы местных Советов, в архивы. Мы узнали о многих юных патриотах, сынах полков, сражавшихся в действующей армии, в партизанских отрядах, комсомольском подполье. Но о том Володе, который нас интересовал, пока ничего нового не узнали.
И вот пришло письмо от Клавдии Григорьевны Дроздовой.
"У меня есть племянник Бажанов Владимир, 1932 года рождения, участник Великой Отечественной войны. Вместе с отцом, Бажановым Павлом Григорьевичем, он был в тех местах, о которых говорилось в телепередаче. Сейчас Владимир живет в городе Астрахани, имеет семью и работает шофером".
Клавдия Григорьевна прислала фотографию: Володя в солдатской форме, с медалями на груди, а рядом - отец, тоже в военной форме. И мальчик похож на того Володю, которого мы видели на кинопленке. Да и остальное совпадало: фамилия, имя, возраст… Вот только среди наград не было ордена Славы. Но ведь фотография могла быть сделана раньше, чем он его получил.
Редакторы уже связались с Астраханью по телефону, туда готовилась выехать киногруппа. И в это время пришло еще одно письмо.
"Пишет вам товарищ Владимира Бажанова. Помню, как он не уходил, а просто рвался на фронт. Первый раз удача обошла его, он не доехал до фронта, зато второй раз удалось. Он уехал и пропал. Долго о нем ничего не знали, а потом прошел слух о его смерти. Жаль было друга, но что делать - война. 1941 год - тяжелый, враг рвался к Москве…
А потом я встретил Володю. Шел я на работу, гляжу - идет мальчуган в серой солдатской шинели, хромает на одну ногу и опирается ни палку. Я узнал Володю.
О дальнейшем пусть вам расскажет сам Володя. Он работает на Балашихинском литейно-механическом заводе слесарем-обрубщиком. Живет в Балашихе, на 2-й Советской улице, дом 4. Евгений Лисицын".
И пошли письма из Балашихи: от соседей, от друзей, от товарищей Владимира Алексеевича Бажанова по работе. И все указывали один адрес: Балашиха, 2-я Советская, 4.
Побег
Дом по 2-й Советской, 4 - огромный, казарменного типа. Строили его англичане, владельцы хлопкопрядильной фабрики. Длинный, через все здание, коридор всегда был наполнен детским гвалтом. Тут завязывались первые знакомства, происходили веселые игры и шумные драки. Заводилами игр и драк было неразлучное трио: Володя Бажанов, Женя Лисицын и Женя Маркин. Их и побаивались и уважали: Володю уважали за то, что он умел хорошо рисовать и сочинял стихи; Женю Лисицына за то, что он стал помогать старшей сестре воспитывать младших братишек, когда умерли его отец и мать. Уж как он там их воспитывал, неизвестно, но ребятишки были сыты, одеты и умыты. Пришлось Жене пойти работать, хотя не было в ту пору ему и четырнадцати.
Но они все как-то сразу повзрослели, когда началась война. Отец Володи ушел в армию, старший брат Николай работал на заводе, дома почти не бывал. Мать сутками дежурила в госпитале, и Володя хозяйничал в доме один.
В коридоре по-прежнему стоял гвалт, но теперь там играли не в Чапаева и Анку-пулеметчицу, а в наших и фашистов. И драки возникали лишь потому, что никто не хотел быть фашистом.
Но и эти игры перестали увлекать Володю. Гораздо интереснее было, удрав с уроков, пойти в кино посмотреть фронтовую кинохронику, а еще интереснее - побежать на железнодорожную станцию смотреть, как уходят на фронт воинские эшелоны. Чаще всего на станцию они бегали с Феликсом Охлопковым. Они с завистью смотрели на проходящие мимо теплушки и неподвижно стоявших на платформе с пушками часовых, будто навеки застывших в обнимку с винтовкой.
А потом эшелоны перестали уходить: враг настолько близко подошел к столице, что бойцы отправлялись на фронт пешком. Они шли молча, слышен был только хруст сапог, да изредка позвякивали котелки и маленькие саперные лопаты в брезентовых чехлах. Потом в строю шли даже без котелков и лопат и уже не красноармейцы, а штатские, кто в чем - кто в ватнике, кто в дохе, - то совсем молоденькие, лет по шестнадцати, ребята, то совсем пожилые люди с седыми волосами и дряблыми темными, как прошлогодняя картошка, лицами. Их называли странным, будто взятым из сказок, словом "ополченцы".
Укрепленный на фанерном щите красноармеец в буденовке, тыча пальцем в улицу, все более грозно спрашивал с плаката: "Ты записался добровольцем?" А с другого такого же щита усталая женщина в темном платье сурово спрашивала: "Чем ты помог фронту?"
И Володя с Феликсом решили, что фронт без их помощи не обойдется. Феликс снял со стены отцовскую двустволку, и они отправились с Володей на войну. Им было по двенадцать лет, и они понимали, что двустволка не очень-то грозное оружие. Но все-таки это оружие. А в старом, порыжевшем от времени кожаном патронташе - девять медных патронов шестнадцатого калибра…
Наверное, двустволка их и подвела: о чем же еще мог подумать милиционер в Раменском, увидев двух пацанов с ружьем?
Он деловито осмотрел двустволку, похвалил:
- Хорошее ружье, "тулка". А патроны-то небось дробью заряжены?
Они не знали, чем заряжены патроны. Милиционер ковырнул ногтем картонный пыж.
- Так и есть. Эта дробь только на птицу, ей и зайца не убьешь. А вы, поди, фашиста хотите ей прикончить?
- Ага, - проговорился Феликс, хотя Володя и успел ткнуть его локтем в бок, предупреждая, чтобы тот не проговорился.
Потом они долго сидели в маленькой грязной комнатке, милиционер куда-то звонил и звонил и никак не мог дозвониться. Наконец бросил трубку, почесал затылок, вздохнул и сказал:
- Ну ладно, поехали.
А потом, уже дома, мать сняла с гвоздя отцовский ремень…
Вечером пришел старший брат Николай. Он не очень рассердился, а только посмотрел внимательно и сказал с жалостью:
- Глуп еще ты, Володька.
И стал рассказывать про войну, как там тяжело, каким надо быть физически сильным, а главное - образованным, потому что без образования даже на войне не обойдешься. Выходило, что для Володьки сейчас самой лучшей помощью фронту была отличная учеба.