В хате сидели человек восемь ребят и четыре или пять девушек. Коняхин не успел всех разглядеть.
- Достаньте карты, - сказал Аркадий. - Гриша, сдавай на шестерых.
Рыжеватый парень достал из кармана колоду карт, подвинулся к столу и начал сдавать. Пока он сдавал, Аркадий говорил:
- От тетки Мотри тебе надо уходить, тебя ищут. Сегодня переночуешь у деда Сергея, а завтра переправим к надежным людям. Мне тоже стало небезопасно появляться на улице, может, приду не я, а кто-нибудь из этих вот ребят. Запомни их.
Александр поочередно оглядел всех, стараясь запомнить каждого. Двоих он уже видел, они заходили к Мотре, остальных не знал.
- Значит, завтра я или кто-нибудь из нас зайдет за тобой.
- К партизанам переправите? - спросил Александр.
- Нет, туда пока нельзя, немцы блокировали лес. Придется пожить еще немного в селе, а потом видно будет. Но на улице тебе лучше не появляться…
В дверь громко постучали, все насторожились.
- Открой, - сказал Аркадий одному из парней и взял карты. - Чей ход?
На вошедшего, казалось, никто не обратил внимания. А тот, окинув всех быстрым взглядом, спросил:
- Это еще что за сборище?
Теперь Коняхин узнал его: это был писарь из немецкой комендатуры.
- А ну расходитесь! - командовал писарь.
Аркадий собрал карты, сунул их в карман и первым вышел из хаты. За ним гуськом потянулись остальные. Последним выходил писарь. У самой калитки он нагнал Коняхина, потянул за локоть и, когда они отстали от других, шепнул:
- Уходи отсюда немедленно, тебя ищут.
И быстро пошел по улице, крикнув на прощание:
- Немецкое командование запрещает азартные игры!
Ребята по одному расходились в разные стороны, вскоре Коняхин и Швец остались вдвоем. Александр сказал Аркадию:
- А писарь-то, видать, парень ничего, шепнул мне, что меня разыскивают.
Аркадий усмехнулся:
- Он, между прочим, бывший политработник. Но это между нами.
Дед Сергей, видимо, был предупрежден. На столе стоял ужин, для Коняхина была приготовлена постель. Поужинав, Александр улегся в постель с твердым намерением уснуть тотчас же, ни о чем больше не думая - за день и так пришлось немало поволноваться. Но дед, похоже, соскучился по собеседникам.
- Чем дольше мы живем, тем люди злее делаются, - рассуждал он. - Тот же немец в прошлую войну этакого издевательства, как теперь, не позволял. А отчего?
- Это же не просто немцы, а фашисты. Гитлеровцы.
- Ну, допустим. А вот скажи: какая после войны кара будет применена к этому самому ихнему Гитлеру?
- Наверное, расстреляют или повесят.
- Маловато. Для него надо бы придумать что-нибудь позаковыристее.
- Что именно?
- Да уж придумают! Раньше вот на кол сажали. И то лучше, чем просто расстрелять. На мое рассуждение, так Гитлеру и кола мало - сколько бед он причинил людям! Вот он нашим звезды на спине вырезает… Ему бы надо самому вырезать эту ихнюю свастику…
Старик предложил еще несколько способов умерщвления Гитлера, но все они ему казались недостаточно подходящими.
- Вот ведь чудно как выходит: раньше я и курицу зарезать боялся, старуха моя этим занималась, жалко было курицу. А теперь я бы сам, вот этими руками мог отрубить Гитлеряке и руки и ноги. Вот и выходит, что и меня Гитлер научил этой жестокости, раз я человека убить могу.
- Да разве это человек?
- А ведь и верно, хуже зверя…
Уснуть Коняхину так и не удалось, дед угомонился только в четвертом часу, а ровно в четыре пришел Аркадий.
- Пойдем, в селе сейчас тихо.
- А к кому?
- Я же сказал: к надежным людям.
4
Бабушка Ганна и дед Охтыс Левченко жили одни. Четырех сыновей война разбросала во все концы необъятного фронта, рядом жила только дочь, что замужем за Александром Безруким. Но дом стариков редко пустовал. Четырнадцать раненых бойцов и командиров выходили они за время оккупации. Сначала это были люди, выбиравшиеся из окружения, потом - бежавшие из немецких лагерей. Чаще жили по одному, а случалось - по двое и по трое сразу. И всех старики выдавали за своих родных детей.
Человек не иголка, его в сене не утаишь. В селе все знают о каждой семье до третьего поколения. И многие догадывались, что за "сыновья" гостят у стариков Левченко. Но слух этот доходил, видно, только до добрых ушей: всех выходили благополучно.
- Бог даст, и тебя сохраним, - сказал дед Охтыс.
Тут же обсудили, как следует Коняхину поступать в случае, если заглянет в дом кто-нибудь из соседей или нагрянут немцы.
- Дед у нас в этом смысле с большим боевым опытом, - сказал Аркадий.
Охтыс, явно польщенный похвалой, повел Коняхина показывать все ходы и выходы из дома и со двора. Видно, варианты были в самом деле проверенные не раз. Когда они вернулись в дом, Аркадий собрался уходить.
- Лучше все-таки, чтобы никто не видел его, - наказывал он деду на прощание.
- Не учи ученого, - проворчал тот обиженно.
Аркадий ушел.
Четыре дня прошли благополучно, а на пятый пришла беда: в соседнем доме разместили штаб какой-то немецкой части. Соседство это оказалось опасным: фашисты несколько раз обшаривали близлежащие дома. Пока Коняхину удавалось с помощью деда Охтыса уходить.
Но однажды зашел к старикам их зять Александр Безрукий, заговорились и не заметили, как к дому направился немец. Увидели его, когда он уже подходил к калитке. Коняхин и Александр Безрукий бросились в сарай. Лаз на чердак был высоко, Безрукий никак не мог до него дотянуться, Коняхин подставил плечо:
- Лезьте! С той стороны есть еще лаз, по нему уйдете в огород, а там в поле.
Пока он подсаживал Безрукого, немец вошел во двор и направился прямо к сараю. Значит, заметил. Одного или обоих?
Коняхин закрыл лаз, схватил сидевшую на гнезде курицу и пошел навстречу немцу.
- Хальт!
Пришлось остановиться. Курица затрепыхалась в руках..
- Хенде хох! - немец навел на него пистолет.
Пришлось выпустить курицу. Стал объяснять немцу, что заходил в сарай, чтобы поймать курицу, но тот, должно быть, не понимал, смотрел настороженно и недоверчиво.
Из дому выбежала бабушка Ганна.
- Погоди, не стреляй, - уговаривала она немца. - Это мой сын. Понимаешь, сын!
Но немец не понимал. Тогда его стал убеждать Коняхин:
- Она мутер, а я киндер. Можешь ты это понять?
- Во-во, я мутер, - подхватила бабушка Ганна.
Но немец оттолкнул ее и снова поднял пистолет. Целился он медленно и деловито, целился прямо в лицо, Александр не понял: то ли немец решил пошутить, то ли в самом деле может выстрелить. Если только шутит, черт с ним. Ну а если не шутит?
Бабушка заслонила его собой и крикнула немцу:
- Стреляй в меня! Это мой сын, и лучше мне умереть самой, чем увидеть его мертвым.
В ней было столько отчаянной решимости, что немец опустил пистолет, круто повернулся и пошел со двора.
Несколько дней Коняхин скрывался в доме Александра Безрукого, а когда штаб немецкой части уехал, опять перебрался к старикам Левченко. Но вскоре пришел тот самый писарь комендатуры и предупредил:
- Ночью будет облава. Уходи в лес, там свяжешься с партизанами.
- А как я их найду?
- В лесу народу много, подскажут.
Народу в лесу действительно оказалось много. То тут, то там горят костры, греются люди. Тут и подростки, и женщины, и старики, и дети.
- А где же партизаны? - спросил Коняхин одного паренька.
- Кто их знает? Говорят, где-то тут недалеко, а где именно, не знаю.
- А это что за люди?
- Такие же, как мы. Кто от облавы убежал, а кто еще раньше ушел. Из разных сел набрались. Эти вот из Саворки, а вон тех и не знаю. Сейчас немцы боятся в лес заходить. Да им, наверно, и не до этого теперь, фронт-то, слышите, совсем близко.
И верно, до леса доносился неясный гул. "Еще километров тридцать, не меньше", - прикинул Коняхин.
Утром он приметил на опушке повозку в парной упряжке. В ней за кучера сидел паренек лет шестнадцати, а сзади - мужчина с большой окладистой бородой. Он внимательно наблюдал за селом.
Коняхин подошел, поздоровался.
- Будь здоров, - ответил мужчина и отвернулся, давая понять, что на этом разговор окончен.
Александр улыбнулся:
- А ведь вы не из местных.
- Почему так думаешь? - насторожился мужчина.
- Вижу, что вы больше часа приглядываетесь к селу. Местным приглядываться нечего, они и так все знают.
- Ишь ты, какой догадливый! Был бы я местный, чего бы я на лошадях сюда приехал?
- И борода…
- Что борода?
- Ни одной седины в ней. И глаза молодые, на лице ни одной морщины.
- Ну и что?
- Слушайте, возьмите меня в отряд.
- В какой такой отряд? - удивился бородач. - Ты что, парень, спятил?
- Ладно, ведь я знаю.
- Ну, положим, не очень-то ты знаешь. Ишь какой Шерлок Холмс нашелся! Ну-ка, послушаем, что ты о себе сочинишь.
Коняхин коротко рассказал о себе. Бородач и не спрашивал о подробностях, он был явно озабочен сейчас чем-то совсем другим.
- Хорошо, завтра приходи на это же место, - сказал он и кивнул пареньку: - Поехали!
Паренек стегнул лошадей, и повозка скрылась в лесу.
И верно, на следующее утро повозка стояла на том же месте. На этот раз бородач был еще более озабочен и даже не ответил на приветствие Коняхина. Сказал только:
- Подожди еще часок-другой в лесу. Когда будешь нужен, позову.
Коняхин вернулся к костру, у которого скоротал прошлую ночь.
Вскоре над лесом низко пролетели два звена наших "пешек" - П-2. В лесу все сразу оживились:
- Смотри, наши! Со звездами.
- На Богуслав пошли.
- Туда как раз надо, там немцев видимо-невидимо.
Над Богуславом поднялись черные султаны разрывов. А где-то, километрах в пяти правее села, слышалась ружейная и пулеметная стрельба, глухо ухали пушки.
Часа через полтора за Коняхиным прибежал паренек.
- Идите, командир зовет.
"Значит, все-таки командир", - отметил про себя Коняхин, следуя за пареньком. Когда подошли к повозке, бородач весело сказал:
- Вот теперь можешь идти в село.
- Но там…
- Там уже наши. Иди, иди!
И верно, из села бежала женщина и кричала:
- Наши! Наши пришли!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
1
Фронт прошел стороной, село немцы оставили без боя. Наши части здесь не задерживались, шли прямо на Богуслав. Коняхину все же удалось остановить мотоцикл с двумя офицерами. Старший из них, армейский капитан, нетерпеливо спросил:
- В чем дело?
Коняхин, как положено, представился, коротко изложил суть дела.
- Теперь вам через военкомат, наверное, надо оформляться, - сказал капитан. - А где он, этот военкомат, и есть ли он вообще, не знаю.
Спрашивал еще нескольких человек - и военных и местных, - о военкомате никто не знал. Кто-то посоветовал идти на Таращу, и Александр отправился туда. Действительно, там уже работал военкомат.
Военком внимательно выслушал его, подробно записал все данные и сказал:
- Попробую выяснить, где сейчас Фома Миронович Приходько. Иначе без документов вам придется туго. Подождите.
Всех собравшихся здесь отправили на сборный пункт. Офицеров расселили по квартирам, назначили старшего. Остальные разместились в школе. В основном это была местная молодежь. За два года оккупации ребята подросли, пришло и их время служить.
Три дня ждали, пока пошлют на формирование. Слушали все передачи - с утра до вечера, газеты прочитывали от первой до последней строчки. Только теперь Коняхин узнал, что все это время находился в двойном кольце: оказывается, Корсунь-Шевченковская группировка противника тоже была окружена.
На четвертый день в хату, где Александр жил еще с тремя офицерами, пришли двое солдат.
- Кто тут будет лейтенант Коняхин?
- Я.
- Собирайтесь, вас вызывают.
Александр поспешно оделся, вышел вслед за солдатами. "Наверное, нашлись документы", - подумал он. Спросил у того, что был постарше:
- Не знаете, по какому поводу вызывают?
- Нам об этом не говорят.
И всю дорогу оба уклонялись от разговора, хотя Коняхин несколько раз пытался заговорить с ними. "Нелюдимые какие-то". Но тут же оправдывал их: "Начальство и верно не посвящает их в свои дела".
Офицеру, к которому его привели, Коняхин представился по всей форме:
- Лейтенант Коняхин прибыл по вашему приказанию.
Тот окинул его быстрым взглядом и усмехнулся:
- Ну, садись, лейтенант Коняхин, рассказывай.
- А что рассказывать-то?
- Все. Почему без документов, почему оказался в плену.
- Я не из плена.
- Все равно.
Александр начал рассказ с боя под Иванковом. Рассказывал подробно, но сбивчиво. Вспомнив какую-либо деталь, снова возвращался к тому, о чем уже говорил, потом перескакивал на другое. Однако офицер не перебивал его, хотя видно было, что слушать ему уже надоело. Он откровенно зевал, старался занять себя чем-нибудь: подточил перочинным ножом карандаш, стал этим же ножом чистить ногти.
Когда Коняхин наконец выложил все, офицер спросил:
- Больше ничего не можешь добавить?
- Я как будто все сказал.
- Ну что ж, гражданин Коняхин, придется тебе некоторое время побыть у нас.
- У кого это у вас?
- Да ты что, слепой, что ли? Не видишь? - он ткнул в свои петлицы. И только теперь Александр сообразил, почему и этот офицер, и солдаты, которые приходили, в форме войск МВД и почему вдруг его, лейтенанта Коняхина, назвали "гражданином".
- Это что: арест? - спросил он.
- Как хочешь, так и понимай.
Офицер вызвал часового и коротко бросил!
- Уведите.
2
На пересыльном пункте отдела контрразведки 27-й армии скопилось несколько сот человек. Власовцы, полицаи, старосты… Многие из них были даже довольны, что попали сюда: нередко местные жители расправлялись с предателями сами, не ожидая суда.
Разговоры были все об одном и том же: куда их теперь отправят?
- Известно куда: в Сибирь, а то и вовсе на Колыму.
На этом сходилось большинство. Лишь немногие надеялись, что их посадят в тюрьму, впрочем, не рассчитывая, что посадят на короткий срок.
- "Вышку" не дадут, а десятка два отвалят…
"Куда я попал?" - с ужасом думал Коняхин. Он пытался найти среди арестованных хотя бы одного порядочного человека, заговаривал то с тем, то с другим, но и к нему у этого отребья отношение было враждебное.
Он ждал, что его вот-вот вызовут на допрос и выяснится, что он попал в эту компанию по какому-то недоразумению или по ошибке. Но прошел день, другой, а его не вызывали. Лишь на шестой день ему удалось уговорить часового вызвать кого-нибудь из начальства.
Пришел старший лейтенант.
- Что вы хотите?
- Хочу знать, почему меня здесь держат, на каком таком основании. Война идет, мне на фронт надо, а вы меня с кем тут посадили? Что я вам, бандеровец или власовец?
Должно быть, он зря погорячился, накричал на этого старшего лейтенанта. Тот молча повернулся и ушел. "Надо было спокойнее с ним поговорить, может, и понял бы, - с досадой подумал Коняхин. - Теперь никого не дозовешься".
Но он опасался напрасно. Его вызвали на следующий же день. Допрашивал старший лейтенант, на которого он вчера накричал.
- Давайте рассказывайте все по порядку, но спокойно. И не торопитесь, я буду записывать.
Он действительно записал все почти слово в слово, дал Коняхину прочитать протокол.
- Теперь подпишите.
Коняхин подписал, и старший лейтенант приказал часовому увести его.
"Обыкновенная формальность. Никуда он этот протокол не отправит, подошьет к делу, и все", - думал Коняхин. Прошел еще день, за ним второй, третий… Его не вызывали. И горькие думы стали одолевать его.
Он и раньше слышал, что с теми, кто побывал в плену, разговор короткий. Не особенно разбираются, как и при каких обстоятельствах человек попал в плен. Он считал, что в общем-то это правильно. Лучше погибнуть, чем сдаваться врагу.
Но вот судьба с ним самим сыграла злую шутку, и теперь он сидит вместе с этим человеческим охвостьем.
Разговоры, которые он слышал вокруг, только подливали масла в огонь. Рассказывали всякое. Больше пугали друг друга, чем успокаивали. Им-то, конечно, поделом, если все так, как они сами говорят, и то они заслуживают жестокой кары.
И хотя он верил, что рано или поздно справедливость в отношении к нему восторжествует, чувство обиды не только не оставляло его, а все больше и больше возрастало. Он уже не надеялся, что старший лейтенант что-нибудь сделает для него. Но через пять дней тот вызвал его снова.
- Фамилия?
- Да вы что, не знаете?
- Фамилия? - на лице старшего лейтенанта не дрогнул ни один мускул.
- Ну, Коняхин.
- Расскажите о себе все, с самого начала и как можно подробнее.
- Да ведь я уже рассказывал! Вы уже записали.
- Расскажите еще раз, а я опять запишу.
- Да вы что - издеваетесь?
- Послушайте, Коняхин. Я понимаю вашу обиду. Но чувство обиды никогда не было хорошим помощником ни в каких делах. Раз я прошу вас снова рассказать все с самого начала, значит это нужно.
- Ну что же, вам виднее.
И он снова рассказал все, что с ним произошло. Старший лейтенант опять подробно записал и дал Коняхину подписать протокол. Засовывая его в ящик массивного письменного стола, сказал:
- Попробую что-нибудь сделать. Но не обещаю. Все дело в документах. Если бы они были при вас, все оказалось бы гораздо проще. Вы допустили большую ошибку, отдав их Фоме Мироновичу Приходько. Мы запрашивали Пшеничники, там Приходько сейчас нет, и пока неизвестно, жив ли он.
- Я ведь думал, как лучше.
- А вышло, видите, как?
- Что теперь со мной будет?
- Не знаю.
Во время этого, второго допроса Коняхин внимательно наблюдал за старшим лейтенантом. Он только теперь догадался сравнить, как слушал его тот офицер, что допрашивал первый раз, и как слушает этот. Видно было, что старший лейтенант не только сочувствует, но и в самом деле хочет помочь.
И он действительно помог. Через два дня на перекличке, когда очередь дошла до Коняхина, комендант лагеря приказал:
- Выйти из строя.
Потом велели выйти еще одному - военфельдшеру, тоже скитавшемуся по немецким тылам.
Перекличка закончилась, строй увели, а они остались стоять вдвоем с военфельдшером. В стороне стояла группа офицеров во главе с комендантом. Они о чем-то разговаривали. Коняхин подошел, обратился к коменданту:
- Товарищ майор, а нас куда?
- Как "куда"? Пойдете служить в армию. Сейчас вам выдадут документы, а пока подождите. - И опять заговорил с офицерами. Прерывать их было неловко, но Коняхин все же подошел к старшему лейтенанту:
- Большое спасибо.
- Не стоит, - ответил тот. - Я сделал только то, что на моем месте должен был сделать каждый. Рано или поздно вас должны были освободить.
- Лучше все-таки рано, чем поздно.