– Понимаю… – сказал Артузов. – К сожалению, нам с вами не дано жить так, как нам нравится. Моя воля – я бы занялся разведением цветов. Но есть еще партийный долг, правда?
Он вышел из-за стола и, дружески положив Зарубину руку на плечо, проводил его до двери.
– Отдыхайте, перед отъездом загляните ко мне или к Слуцкому. Вас нужно обязательно представить Ягоде. Ну, всего доброго! – и он крепко пожал Зарубину руку.
– Симпатичный парень, – сказал Артузов Штейн-брюку, собирая документы на столе, после ухода Зарубина. – Мне кажется, что мы не ошибемся. У него дела пойдут. Он сложил документы в сейф и повернулся к Штейн-брюку.
– Я должен сейчас выехать на совещание в генштаб. В отдел вернусь во второй половине дня. Если будет что-то срочное, позвони…
Этот пасмурный декабрьский день отличался от обычного уже тем, что утром, часов в десять, Вилли позвонил домой Хиппе и передал поручение руководства: в связи с реорганизацией отдела прервать отпуск и выйти на работу.
Едва Леман вошел в свой кабинет на Принц-Альбрехтштрассе, как верный себе Хиппе сразу же затараторил о предстоящей реорганизации отдела: количество отделений уменьшат, нас будет сорок пять человек… Он, наверное, говорил бы еще долго, но тут раздался телефонный звонок, и Леман поднял трубку.
– Здесь инспектор Католинский, – услышал Вилли низкий, басовитый голос. – Я хочу переговорить с ассистентом Леманом.
– Я вас слушаю.
– Прошу зайти ко мне через тридцать минут, – не утруждая себя объяснениями, произнес Католинский и повесил трубку.
Сердце у Лемана на мгновение замерло, а потом стало биться редкими сильными толчками: "Что это, провал?.. Моллис все-таки сообщил?.. Не может быть!". Руки по инерции продолжали перекладывать документы на столе. "Инспектор Католинский – представитель НСДАП в гестапо, человек Геринга. Нет, это не его дело. Он занимается только чисткой! Если бы узнали, должны были бы допросить в отделе. Напрасно я волнуюсь!" – Вилли начал приходить в себя.
Видимо, в его поведении что-то изменилось, потому что Хиппе вдруг замолчал, внимательно посмотрел на него и спросил:
– Кто звонил?
– Инспектор Католинский. Пригласил на беседу.
– Он занимается чисткой, – объяснил Хиппе и сочувственно взглянул на Вилли.
Обновление личного состава гестапо шло полным ходом. Чиновники держались настороженно и избегали откровенных разговоров. Чувство беспокойства особенно усилилось, когда стало известно, что руководство тайной политической полицией взял на себя сам Геринг, а Дильс остался его заместителем. Абдта уже перевели в военную контрразведку. Собрался уходить в ведомство иностранных дел Шлаф.
Вилли привел все документы на столе в порядок, еще раз взглянул на часы, поднялся и не спеша направился на второй этаж. Он шел по коридору, внутренне собираясь и сосредотачиваясь, перебирая в памяти возможные варианты беседы и не замечая, что он аккуратно обходит кучи мусора, расставленную мебель и металлические шкафы. Гестапо обустраивалось, и помещение имело неряшливый вид. Спросив на втором этаже у охранника номер нужного ему кабинета, в точно назначенное время Леман постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, решительно вошел в кабинет.
Посреди большой, еще как следует не обставленной комнаты, без штор на окнах, за письменным столом сидел плотный с короткой стрижкой чиновник в светло-коричневой рубашке, на рукаве которой выделялась красная повязка со свастикой. Когда Леман подошел и поздоровался, он молча встал, протянул для пожатия руку и жестом предложил сесть на стул, стоящий чуть сбоку от стола. Подождав, пока Вилли сядет, он опустился в свое кресло, бегло пробежал лежащую перед ним раскрытую папку с документами и сказал:
– Господин Леман, я пригласил вас для беседы, чтобы выяснить некоторые интересующие меня моменты из жизни вашего бывшего начальника – криминальсекретаря Шлафа, – заговорил он низким голосом на берлинском диалекте. Задавая вопрос, он внимательно смотрел на собеседника.
– Я вас слушаю, – вежливо ответил Вилли, оставаясь настороже и полагая, что Католинский просто заходит издалека.
– Какие у вас отношения с криминальсекретарем Шлафом?
– Чисто служебные, он мой начальник, – Вилли решил отвечать лаконично, по опыту зная, что многословие к добру не приводит.
– Ваше мнение о нем как о чиновнике полиции?
– Видите ли, – Вилли на минуту замешкался, – я могу сказать так, что из-за своего карьеризма он часто был против меня и мог сказать за глаза обо мне что-нибудь неприятное. И тем не менее я считаю, что он способный и преданный чиновник.
– Вы бывали с ним в командировках? – с невозмутимым видом спросил Католинский.
– Нет, господин инспектор, я всегда замещал его во время отъездов, поэтому в командировки с ним не ездил.
– Известно ли вам, господин Леман, как он тратил деньги во время пребывания в командировке, читали ли вы его финансовые отчеты?
– Я ничего по этому поводу не могу сказать, поскольку я никогда не интересовался, как он списывает командировочные.
– Шлаф считает, что вы написали на него донос по этому поводу. Что скажете?
– Я? – искренне удивился Леман. – Впрочем, это легко проверить. Если донос написан от руки, его можно дать на экспертизу графологу. Если же он отпечатан, можно поискать в отделе машинку. Только зачем мне писать на него донос? Я не претендовал никогда на его место. Я вполне доволен своим положением.
– Что ж, ваши ответы делают вам честь, – впервые улыбнулся Католинский, и Вилли подумал, что в этот момент инспектор производит впечатление простецкого парня.
– В каких отношениях вы находитесь с криминальсекретарем Бертольдом? – спросил Католинский, и лицо его опять приняло серьезное выражение.
"Вот оно, главное, из-за чего он меня вызвал", – подумал Вилли и коротко ответил:
– У нас чисто служебные отношения. А Шлаф дружит с Бертольдом.
– Бертольд написал на вас донос. Чем вы можете это объяснить?
– Полагаю, что он сделал это по просьбе Шлафа.
– Бертольд пишет, что вы скрытый марксист! – Католинский настороженно смотрел прямо в глаза Леману.
Вилли улыбнулся и пожал плечами:
– Он, наверное, приводит какие-то конкретные факты. Хотелось бы их услышать. Сказать могу лишь одно: я никогда не был марксистом и пока еще не стал национал-социалистом. Я только готовлюсь вступить в партию, внимательно изучаю книгу фюрера "Майн кампф". До революции и некоторое время после нее я был членом монархической организации "Союз африканцев", за что подвергался преследованиям со стороны социал-демократов.
Католинский перевернул несколько страниц в папке, видимо нашел нужное ему место и воскликнул:
– Вам нужны факты, пожалуйста! Что вы делали во время революции?
– Был в группе связи при военном министерстве. Обеспечивал связь между добровольческими отрядами и гвардейской дивизией рейхсвера, – спокойно ответил Вилли. Все моменты своей биографии он обсуждал с Клесметом и знал, что поймать его на мелочах никто не сможет.
– Кто это может подтвердить?
– Есть люди в военной контрразведке, которые знают меня по тем временам. Например, обер-лейтенант Протце, Новаковский.
– Хорошо! После переворота вас избирали председателем комитета чиновников первого отдела?
– Избирали. Я и сейчас член комитета чиновников.
– Ну, это старого, а сейчас будет новый комитет, – не удержался, чтобы не съязвить, Католинский.
– Согласен, будет, – улыбнулся Вилли.
– Скажите, по вашей инициативе был снят начальник отдела Юлиус Кох?
– Он был снят решением общего собрания чиновников. Я на этом собрании был избран председателем. Так что это не моя заслуга.
– Сообщают, что после революции вас часто посещал Отто Штройбель, который был в Киле председателем Совета солдатских и матросских депутатов. Это верно?
– С Отто Штройбелем мы вместе служили на флоте, и он посещал меня, как старый приятель.
– Он был коммунистом?
– Я у него не спрашивал. Вам лучше задать этот вопрос господину Геббельсу. Ведь Отто Штройбель работает у него первым заместителем министра пропаганды.
Католинский замолчал, еще некоторое время перелистывал свою папку, потом поднял голову и сказал:
– Благодарю вас, господин Леман. Пока все. У меня к вам вопросов больше нет.
Вилли поднялся, аккуратно поправил свой стул и, попрощавшись, направился к двери. Он уже взялся за ручку, когда услышал:
– Минуту, Леман! А вы правильно тогда поступили, сняв Коха! До последнего времени он служил в полиции Мюнхена. По указанию фюрера его убрали оттуда, как человека, пользующегося дурной славой. Желаю удачи!
Инспектор, улыбнувшись, поднял руку в нацистском приветствии.
Подымаясь к себе по лестнице, Вилли подумал, что после такой беседы неплохо бы расслабиться. По старым временам он закатился бы в кабак, но сейчас его держали на строгой диете. Пришлось довольствоваться беседой с Хиппе. Посовещавшись, они пришли к выводу, что этот вызов был связан с доносом, написанным Бертольдом.
Время шло, однако после беседы с Католинским разговоры о повышении Лемана в должности прекратились. Выждав еще неделю и убедившись, что дело против него развития не получило, Вилли решил во всем разобраться сам.
Взяв в административном отделе свое личное дело, Леман написал рапорт и попросился на прием к своему начальнику отдела.
Начальник третьего отдела, правительственный советник Пацовски, принял его сразу же, что само по себе было хорошим признаком.
– Мне звонил Католинский и выразил удовлетворение результатами беседы с вами, – сообщил Пацовски, едва Леман сел на любезно предложенный ему стул. – Какое у вас дело ко мне?
– Господин советник, – доложил Леман, – я обращался к вам по поводу задержки с моим очередным повышением в ранге. Мне не понятно, почему это происходит. Может быть, у вас есть ко мне какие-либо претензии? Я бы хотел внести ясность в это дело.
Вилли протянул ему свой рапорт вместе с личным делом. Пацовски внимательно его прочитал, молча взял ручку и принялся внизу, под рапортом, что-то писать. Закончив, он протянул Вилли рапорт, предлагая ознакомиться с написанным. Тот прочитал: "Леман является верным, прилежным и надежным служащим, работой которого я полностью удовлетворен. Он ценный работник и достоин повышения. Леман относится к когорте опытнейших работников тайной политической полиции".
Вилли не верил своим глазам. Можно было ожидать похвалы, но чтобы в такой форме…
– Вы удовлетворены? – улыбаясь, спросил Пацовски.
Лемана охватила волна теплой благодарности к этому невзрачному на вид чиновнику, способному вот так просто, без лишних слов и волокиты решать весьма чувствительные для его подчиненных вопросы.
– Благодарю вас, господин советник, – Леман вложил в эти слова всю свою признательность. – Не согласитесь ли вы в таком случае подписать письмо в Управление СС о проверке моей родословной? Я решил подать заявление о вступление в ряды СС.
– Согласен, давайте письмо.
Вилли протянул заранее подготовленный документ. Поставив свою подпись, начальник отдела на минуту задумался, а потом, несколько смущаясь, спросил:
– Господин Леман, я хотел бы, чтобы вы взяли под свой контроль кассу отдела по текущим расходам. Я на вас могу положиться. Если вы согласны, то я отдам необходимые распоряжения.
Леман потом не раз вспоминал добрым словом Пацовски. Так как у чиновников перед днем выдачи жалованья обычно ощущалась нехватка денег, они часто обращались к Вилли с просьбой дать взаймы несколько марок. С ведома начальника он выдавал каждому по 3–5 марок, делая вид, что оказывает большое личное одолжение. Сослуживцы чувствовали себя обязанными, и он использовал это обстоятельство, получая от них как бы между делом интересующую его информацию.
Между тем появились слухи о предстоящем уходе Дильса. Все говорили, что Дильсом хотят пожертвовать, чтобы успокоить престарелого президента Гинденбурга.
Геринг недолго колебался, и вскоре Дильс отправился лечиться в Чехословакию.
На пост начальника тайной политической полиции толстяк Герман назначил ветерана партии, старого алкоголика Поля Хинклера, лучшего друга лидера нацистской фракции в рейхстаге Вильгельма Кубе.
Хинклер совершенно не интересовался делами гестапо и не мешал Герингу самому руководить этой организацией. Возможно, он бы еще оставался бы некоторое время на этом посту, но тут начался судебный процесс в Лейпциге над участниками поджога рейхстага, и бестолковый Хинклер делал одну глупость за другой. Дело о поджоге начало разваливаться.
Ярости Геринга не было предела. "Убрать немедленно этого идиота", – орал он подчиненным. Как всегда полупьяный Хинклер ночевал в гестапо. Видимо, его предупредили, потому что, едва заслышав ночью приближающиеся шаги, он выпрыгнул из окна служебного кабинета и в ночной рубашке ринулся в парк Тиргартен, где на скамейках еще сидели влюбленные парочки. Бывший шеф гестапо стал выпрашивать у них монеты, чтобы по автомату связаться с Кубе, но от него шарахались как от чумного. В конце концов Хинклер оказался в полицейском участке, откуда сумел связаться с Кубе. Тот забирал его из участка.
Еще не успели полицейские разобраться с Хинклером, как из Праги срочно доставили Дильса и поручили ему не мешкая заняться лейпцигским процессом. Одновременно Геринг вывел гестапо из подчинения Министерства внутренних дел Германии и подчинил ее прямо себе. Трудно предположить, куда бы в конце концов честолюбивый Герман зашел в своей борьбе за свое детище, если бы его не отвлекли события, связанные с процессом в Лейпциге. В конце концов он его проиграл с треском. Чтобы как-то утешить своего любимца, Гитлер присвоил ему звание генерала рейхсвера и назначил министром авиации.
В конце января 1934 года, в день годовщины прихода нацистов к власти, полицейские службы всех земель специальным декретом были поставлены под юрисдикцию Берлина.
К этому времени на политическом небосклоне страны появилась новая, быстро восходящая звезда – Генрих Гиммлер. Через своих ставленников он ухитрился подчинить себе отделы политической полиции Гамбурга, Мекленбурга, Любека, Тюрингии, герцогства Гессен, Бадена, Вюртенбурга и Анхальта. Особого внимания заслуживают его действия в Мюнхене.
В начале марта 1933 года Гиммлер был утвержден начальником баварской политической полиции, которую он создал на базе городского отдела политполиции Мюнхена. Вместо себя начальником городского отдела он поставил Рейнхарда Гайдриха, который одновременно оставался начальником Службы безопасности (СД) национал-социалистической партии.
Подобно Герингу, Гиммлер тоже исподволь начал вести борьбу с Ремом и его штурмовиками. Используя свое положение руководителя охранных отрядов, он начал планомерно захватывать для своих людей должности префектов полиции в городах Германии. Конечно, СС пока уступали штурмовикам по численности, но они были лучше организованы и расставлены в нужных местах.
Между Ремом и Гиммлером давно возникла глухая антипатия, которая быстро переросла во вражду и яростное соперничество за близость к Гитлеру. Это соперничество привело Гиммлера к мысли о необходимости овладеть всеми полицейскими силами страны.
Взяв под свой контроль полицию фактически всей страны, за исключением Пруссии, Гиммлер обратился с просьбой к Гитлеру и Герингу передать ему полицейскую власть и там. Фюрер поддержал аргументы Генриха: было бы справедливо и своевременно бороться с врагами рейха едиными методами.
Геринг согласился. Наконец нашелся человек, который, как и он сам, был решительным противником Рема и действовал против него весьма ловко. Герману импонировало то стратегическое искусство, с которым Гиммлер осторожно, шаг за шагом проводил операцию по окружению "банды Рема".
В начале апреля Гиммлер был назначен инспектором полиции Пруссии, а в конце апреля стал руководить и прусским гестапо, хотя юридическое право за контролем над этой организацией Геринг сохранял за собой до 1936 года.
Едва Гиммлер обосновался в Берлине, как отделы политической полиции в землях и отделы тайной политическом полиции в Пруссии были объединены в единую тайную политическую полицию рейха, начальником которой стал Рейнхард Гайдрих.
Молодой обер-лейтенант, в апреле 1931 года уволенный с военно-морской службы за проступок, позорящий честь и достоинство офицера, за каких-то три года сделал головокружительную карьеру, сосредоточив в своих руках огромную власть. Высокого роста, с длинным узким лицом, острым носом и косоватыми глазами, он производил странное впечатление. К тому же пронзительно тонкий голос казался необычным для его большого сильного тела, а широкие бедра придавали его фигуре женственные вид. Одной из способностей Гайдриха было умение быстро распознавать слабости других людей, хранить их в своей феноменальной памяти и в нужный момент умело ими пользоваться. Привычка ставить всех окружающих, от секретарши до министра, в зависимость от себя благодаря знанию их слабостей и своему безжалостному характеру, способному на любую подлость, давала ему власть и силу.
Болезненно честолюбивый, он был всегда настороже, никому не доверял, полагаясь исключительно только на себя и свой инстинкт, который побуждал его к самым неожиданным решениям, весьма опасным для окружающих. Очень быстро Гайдриха стали побаиваться не только его подчиненные, но и вся нацистская верхушка и даже сам Гиммлер.
Возглавив центральный аппарат тайной политической полиции, Гайдрих стал государственным чиновником высокого ранга, а сохраняя за собой должность начальника Главного управления безопасности (СД) национал-социалистической партии, он по-прежнему оставался крупным партийным функционером.
Вместе с собой в Берлин Гайдрих взял четыре десятка наиболее квалифицированных криминалистов. В их числе был Генрих Мюллер, ставший позже начальником гестапо.
Позже Гиммлер скажет: "Я думаю, что только я и министр-президент Геринг знают, до какой степени 1933–1935 годах был недееспособен аппарат тайной политической полиции. В ней собрались чиновники, которые, по крайней мере в филиалах, были отнюдь не из лучших. Ведь никакое учреждение не отдаст лучшие свои силы, к тому же в мировоззренческом смысле они были совершенно не подкованы. Чтобы придать им политическую зрелость, мы привлекли в полицию старых борцов из рядов СА и СС, у которых было неоспоримое преимущество – принадлежность к НСДАП. Но часть из них страдает одним недостатком – неумением приспособиться к упорядоченной жизни, к самой примитивной канцелярской работе".