– По личному вопросу? – недоверчиво вскинула брови Флорентина. – Вы что же, знаете господина Лемана? – она не могла отказать себе в удовольствии, чтобы не поиздеваться.
– Еще бы, ведь он мой муж! – с вызовом заявила Маргарет.
– Ах вот как! Ваш муж! Так вот, господин Леман в моей квартире сегодня никого не принимает! Прощайте, госпожа! – и Флорентина захлопнула дверь прямо перед носом Маргарет.
Едва она вернулась на кухню, как в прихожей снова раздался звонок. Флорентина твердо решила не открывать и невозмутимо продолжала звякать кастрюлями и тарелками.
На этот раз Вилли оторвался от своего отчета и вышел на кухню.
– Кто это звонил? – поинтересовался он.
– А… какая-то личность, желает знать, кто здесь живет, – небрежно ответила Флорентина. – Но она вела себя слишком нахально…
– Она? Это что, была женщина?
– Да, если тебя так интересует, женщина! – Флорентина готова была рычать от злости. Она снова проговорилась. Просто наваждение какое-то сегодня…
Звонок раздался еще раз. Леман повернулся и направился к двери, но Флорентина быстро его обогнала и преградила ему дорогу.
– Вилли, пожалуйста, не ходи, я тебя умоляю… Не ходи… Не открывай дверь!
– Но почему, черт побери! – вспыхнул Вилли и отодвинул Флорентину в сторону, потом рывком открыл дверь и нос к носу столкнулся с женой.
– Маргарет! Ты?!.. Здесь?!.. Как ты сюда попала? – он растерялся и, не зная, что делать, беспомощно озирался вокруг.
– Заходи, пожалуйста, – наконец нашелся он и отступил вглубь прихожей.
– Я только что запретила этой даме входить в мою квартиру, – прозвучал резкий голос Флорентины за его спиной. – Пока я здесь хозяйка, так оно и будет! – она сорвала с себя фартучек и с гневом бросила его в угол.
– Послушай, Флорентина! – Вилли мучительно искал выход из положения и ничего путного не мог придумать. – Ну нельзя же так, в конце концов!
Флорентина молчала, не спуская глаз с Маргарет, а та по-прежнему оставалась у порога.
– Вилли, пойдем домой! – потребовала жена и сделала попытку взять его за руку.
– Ладно, нам с Маргарет надо поговорить в другом месте, – наконец решил он.
Быстро надев пиджак, плащ, шляпу, он, не прощаясь, вышел из квартиры, и они в молчании стали опускаться по лестнице.
Как ни складывались их отношения, но он знал, что она по-своему любила его, провела с ним много лет, и сейчас вести себя с ней грубо, хотя все происшедшее уже начало его злить, он все-таки не мог. Хотя бы из чувства уважения к ней.
Через несколько минут, заказав по чашке кофе, они сидели в кафе и молчали, не зная, как начать разговор.
– Извини, что так получилось, – наконец смущенно произнес он.
– Что ж, Вилли, вероятно, это даже к лучшему. По крайней мере, я теперь знаю, где мое место, – сдавленным голосом произнесла Маргарет.
– Ерунда! Ты всегда меня не понимала! Попытаюсь еще раз объяснить тебе!
– Пожалуйста, не старайся, не надо. Мне и так все ясно. Хотя мы женаты, знаю, что ты давно уже не со мной. Просто я молчала, ждала, чем все это кончится, и вот не выдержала! – по щекам ее поползли слезы. – Я все понимаю, но не могу понять лишь одного: почему ты не рассказал мне обо всем сам? Ты избавил бы меня от этих поисков и унижения!
Вилли осторожно взял ее за руку.
– Успокойся и выслушай меня. Мне непросто объяснить тебе! Ты знаешь, на какой службе я нахожусь и чем я там занимаюсь…
Маргарет резко выдернула свою руку.
– Может, ты скажешь, что в твою задачу входит… иметь с нею определенные отношения? Может, ты будешь отрицать, что у тебя с нею связь?
– Я это не отрицаю, – Вилли с трудом находил нужные слова. – Однако… Постараюсь…
– Не старайся, не надо, – перебила она его, – я думаю, что в твоем положении побывало много мужчин, но вряд ли кто-нибудь из них мог сказать, что это связано с его работой. Ты ведешь себя так, словно тебе приказали совратить эту женщину и ты, бедный, вынужден поступать так, страдая…
– Может быть, это действительно так, – пытался возражать Вилли, мысленно ко всем чертям посылая Эрнста, потому что только он один знал и мог подсказать Маргарет адрес Флорентины. – Может быть, когда-нибудь ты поймешь, – сказал он после продолжительного молчания, – я бы уже давно уехал в командировку в другую страну на несколько лет, если бы не моя болезнь. Тогда, быть может, ситуация разрешилась сама собой.
– Как же, разрешилась! Можно подумать, что ты там себе кого-нибудь не нашел бы! – съязвила Маргарет. – Твоя приятельница не производит впечатления девушки первой молодости. Наоборот, она, видимо, кое-что повидала на своем веку в свои сорок-то лет и…
– В тридцать пять, к твоему сведению, – не удержался Вилли.
– Да хоть и в тридцать два! Что же, во всей полиции не нашлось здорового мужчины, способного тебя заменить?
Она стала плакать.
– Да, ты всю жизнь обманывал меня, – шептала она сквозь слезы, – и почему я, дура, не послушалась родителей, которые говорили мне перед свадьбой, что все моряки – пьяницы и бабники! Теперь на старости лет приходится за это расплачиваться…
Они вместе вернулись домой.
Вилли молчал, чувствуя свою вину. Да, она всегда любила его, может, не всегда уважала, особенно когда сердилась и часто сгоряча говорила много глупостей, но она любила его ради него самого, и потому он чувствовал себя в долгу перед ней.
Пришло письмо из Швибута. Маргарет вскрыла конверт и стала его читать, а он рассматривал ее заплаканное, ставшее таким некрасивым лицо.
Вдруг он заметил, что оно залилось краской гнева. Видимо, в письме было что-то неприятное. Он не догадывался, что к ее гневу и стыду в связи с сегодняшним, добавились воспоминания, вызванные письмом, воспоминаниями о том времени, когда они вместе были в Швибуте, когда по вечерам Вилли рассказывал ей о своих мелких мужских переживаниях, особенно в молодости. Он был так мил, когда рассказывал, забавен и полон самоуверенности. Это был тот Вилли, которого она любила, со всеми его хорошими чертами и со всеми его слабостями… Да, она любила его тогда, очень любила таким, каким он был, отчетливо сознавая пределы его возможностей и его недостатки. А он! Он злоупотребил ее доверчивостью!
Это подлость с его стороны – путаться с другой женщиной… Эгоист, ему так захотелось – он так и поступил.
Обычно раньше Вилли спорил с Маргарет, разбивал ее рассуждения, изредка соглашался с ними или признавал их правильными. Это все его забавляло. Теперь он молчал, замкнулся в себе.
Для Маргарет, хотя она часто и злилась на мужа, совместное проживание все же было благом. Теперь, после всего, что произошло, совместная жизнь для нее стала пыткой. Между ними неотступно, почти осязаемо стояло то, о чем они избегали говорить и что их больше всего волновало: отношения между Вилли и Флорентиной.
Его лицо, его манера держаться, все, что он говорил и делал, – все ее раздражало. Уже не раз у нее появлялась мысль бросить все и уехать в Швибут. Теперь, когда он обманул ее, она считала себя свободной от всяких обязательств.
В нем слишком много оказалось чужого. Все, что он унаследовал от своих родителей, теперь претило ей. Она была не в силах больше сдерживать свои чувства.
Через несколько дней она опять стала пилить Вилли. Упрекала за его поведение, называла его низким, подлым. Ее маленькие глазки, скрывающиеся за припухлыми веками, гневно блестели, на полном круглом лице отражалось сильное волнение. Все началось вечером.
Вилли в домашней куртке и комнатных туфлях сидел за кухонным столом, просматривал газеты и держал себя невозмутимо. А Маргарет все говорила и говорила, а когда она закончила, он, против своего обыкновения, долго молчал.
Он чувствовал, как в нем поднимается возмущение. Что, собственно говоря, он такого особенного сделал? Да у них на службе почти каждый чиновник имеет любовницу. Это сейчас стало обычным явлением.
Ему невольно вспомнилась сцена на квартире у Флорентины. До сих пор при воспоминании об этой сцене в нем подымается бессмысленная злость против Маргарет. И в то же время он испытывал к ней сострадание, особенно после этого инцидента. То, что с ними случилось, вероятно, мучило и ее.
– Ты что же, ожидал, что я буду церемониться с этой девкой, оттого что она тебе приглянулась? – опять начала она. – Тоже мне герой. Ты обманул меня, поступил низко, и это ничем не замазать!
– Да, мне жаль, что ты так поступила, повела себя как обычная лавочница, – зло ответил Вилли. – Называй меня дураком, гордецом, эгоистом, как хочешь, но я считал так нужным поступить – так и поступил. Вот и все дела! Они сидели и смотрели друг на друга ненавидящими глазами.
– Значит, ты хочешь очернить меня только из-за своего эгоизма, своих любовных похождений? – спросила она дрожащим голосом. – И ты говоришь мне это прямо в лицо? И ты смеешь?
– Да, – ответил он, глядя ей прямо в глаза, и еще раз повторил. – Да! Мужчина может иметь личную жизнь, и жена не вправе контролировать каждый его шаг. Главное, чтобы он во всем обеспечивал ее!
Она, полная яростного презрения, не уступала.
– До сих пор ты хоть не лгал, и это было в тебе самое лучшее. А теперь ты еще и лжешь! – и, взвинтив себя, решительно заявила: – Не вижу больше смысла жить с тобой здесь. Раньше ты был близкий мне человек, а теперь – нет!
Она надеялась, что он тоже ответит запальчиво и несправедливо.
Но он вдруг замолчал и медленно, слегка шаркая домашними туфлями, подошел к столу, машинально взял в руки стакан, понюхал его и сказал в раздумье:
– Что ж, теперь ты докатилась до конца, – и, все еще рассматривая стакан, добавил: – ты сама себе хозяйка.
Маргарет усталым шагом направилась к дверям в другую комнату.
– Прощай, Вилли, – сказала она.
– Ты что, хочешь уйти сегодня же? – спросил он.
– Да, сейчас уложу вещи и уеду к себе.
…Оставшись один, он пытался сохранить спокойствие. "А, пустяки, минутная вспышка. Утром успокоится и как всегда позовет меня завтракать".
Из смежной комнаты доносился голос Маргарет, которая говорила с кем-то по телефону. Слов было не разобрать. "Неужели она заказывает такси? Вздор, не может этого быть!". Он задумался, но, сделав над собой усилие, принялся за еду.
В прихожей раздался звонок. "Так и есть, это шофер такси, он пришел забрать чемодан. Надо ее удержать, ведь это ребячество – на ночь глядя уезжать!". И вдруг ему стало совершенно ясно, что это серьезно, что удержать ее он не сможет. Но он все еще надеялся: "Вздор. Не может она сделать такую глупость. Она же разумный взрослый человек. Она останется. Вот сейчас войдет и сделает вид, что решительно ничего не случилось".
Но Вилли услышал лишь голоса водителя и Маргарет. Потом все стихло, хлопнула дверь, и звякнул замок. Все, она действительно уехала.
От досады он тоже решил уехать, тем более что у него оставались неиспользованными около десяти дней от отпуска.
На следующий день Леман попросил у начальника отдела разрешение уйти в отпуск, предупредив, что поедет на курорт в районе Пенемюнде. Вечерним поездом он отбыл из Берлина.
Вилли остановился в маленькой гостинице, в деревне, кажется в той, где задержали Зандберга. Вечером вышел прогуляться. Деревня спала, все окна были темны. Он направился к морю. Волны нехотя лизали песок и с легким шипеньем сбегали обратно. Медленно плыли по небу облака. Они были длинные и тонкие, будто утомились от долгого странствия. Вилли стоял на мягком песке, широко расставив ноги и запрокинув голову. Он так долго смотрел на небо, что заболела шея и стало рябить в глазах. А в голове беспорядочно теснились мысли…
Уехать из Германии?.. Чепуха!.. Он же не политик. Ему отлично и здесь. Но будет ли когда-нибудь долгожданный покой, которым можно было бы наслаждаться с утра до вечера, ежедневно, летом и зимой. Война?.. Ну что же, может быть, и война: европейская, мировая – какая угодно. Германия со всеми немцами все равно останется на месте. А куда им деться? Никуда они не уйдут, кроме разве тех, кто окажется в армии, и тех, кого бросят в концлагерь, и тех, кто в тюрьмах, и тех, кто… Ого! Если так считать, то ведь на своем месте не останется ни одного немца, и меня тоже!
А что вы, собственно, господин, подразумеваете под "своим местом"? И кто имеет право определять это место для народа, как не сам народ?
И что же? Значит, за теми, кто обещает ему благополучие в обмен на верную службу, он не признает права определять место народа в жизни? Значит, то, что он сейчас делает, он делает не для народа, а против него? Он должен себе это прямо и честно сказать. Ну и что же, он не должен служить в гестапо, не должен брать из рук нацистов в награду деньги и покой?.. А если уйти уже нельзя? Тогда как? Выход один – найти там такое место, чтобы как меньше приносить вреда народу! В конце концов, всегда можно сослаться на болезнь…
Вилли медленно пошел к деревне. Таинственные шорохи, которые принято называть тишиной, слышались вокруг…
Он проснулся рано. Где-то под окнами щебетала птица. От берега, из светло-голубого простора доносился неустанный шепот моря. Ломая горизонт зубцами коричневых парусов, в море выходила флотилия рыбаков.
К завтраку Вилли спустился в зал. Он был единственным посетителем. Прислуживала дочка хозяина. На ногах ее хлопотливо постукивали деревянные башмачки.
К концу завтрака появился хозяин. У него был хмурый вид, но, увидев Вилли, он заулыбался и еще по ту сторону двери резко выбросил руку:
– Хайль Гитлер!
Вилли, не вставая, ответил:
– Здравствуйте!
– Как вы устроились? – спросил хозяин и, не дожидаясь ответа, предложил. – Оставайтесь сколько угодно!
– Я всего на неделю!
– Как это грустно. Я думал, вам понравится у нас… Такой воздух… И тишина…
Днем Вилли был весел, любезничал с хозяйкой и ее дочерью. Он тут же, в гостинице, купил плитку шоколада для фройляйн. Пообещал хозяйке приехать на следующий год и обязательно выйти под парусами в море с рыбаками. Ведь он в прошлом тоже был моряком.
Как-то, возвращаясь с прогулки, он увидел хозяина за конторкой. Старик стоял в жилете, зеленом переднике и шапке с галуном – настоящий портье. Дергая носом, чтобы удержать сползающее пенсне, он старательно скрипел пером. "Анонимку, наверное, пишет", – подумал Вилли.
Дни отдыха пролетели незаметно. Пора было возвращаться. Здесь, в деревне, на берегу моря, он отвлекся и совсем не вспоминал ни о Маргарет, ни о Флорентине.
Время лечит раны. Гнев, захвативший Маргарет, постепенно прошел. После долгих раздумий во время пребывания в Швибуте она все-таки решила, что вела себя глупо и ниже своего достоинства. Она пришла к выводу, что надо проявить снисходительность к похождениям Вилли, если, конечно, все это останется в прошлом. Она вернулась.
Вилли встретил ее спокойно и вел себя так, словно между ними ничего не произошло. Они помирились, в сложившейся ситуации, как они оба считали, это было самое разумное.
Тяжелый приступ болезни у Вилли как бы отбросил все в прошлое. Они избегали в разговорах касаться неприятных тем, и лишь изредка у Маргарет еще проскальзывали двусмысленные шутки и замечания, но Вилли делал вид, что их не замечает. Сознание собственной вины и совесть подсказывали ему, что виноватому лучше помалкивать.
"Письмо № 38. 29 марта 1935 г.
Москва, тов. Артуру.
2 № 38 от 29.3.35. Брайтенбахе
Брайтенбах болен, у него странный процесс в почках, который на почве основной болезни принял серьезный характер. Сведения о Боме он принес, будучи абсолютно больным, и с трудом мог сделать сотню шагов. Он получил отпуск и десять дней провел в постели. Сейчас ему немного легче, но нужно серьезное лечение.
Первый раз после отпуска он вышел 26-го, возможно, что опять уйдет дней на десять. Я рекомендовал ему обратиться к хорошим врачам, расходы мы оплатим.
Я считаю, что Брайтенбах заслуживает специального поощрения в связи с делом Бома, так как, имея сведения по этому вопросу, он вызвал меня на срочную встречу 8-го и пришел совершенно больной!
Бетти".
В ответ на это письмо заместитель начальника пятого отдела Главного управления государственной безопасности НКВД Борис Берман сообщил:
"Нам известно, что Брайтенбах страдает сахарной болезнью и, само собой разумеется, что мы обязаны ему помочь, не ограничивая средства. Мы каждый год предлагали ему деньги и давали возможность провести курс лечения на курорте.
Брайтенбаху обязательно помогите. Его нужно спасти во что бы то ни стало. Важно только, чтобы затрата больших средств для лечения была соответственно легализована. Организуйте так, чтобы при проверке не выявились большие деньги. Это учтите обязательно.
Артем".
Из Америки поступили очередные телеграммы. Руководство "Парамаунт" одобряло деятельность господина Кочека в Германии, а бухгалтерия извещала, что на его текущий счет в немецком национальном банке переведено десять тысяч долларов на покрытие организационных расходов. Отдельной телеграммой коммерческий отдел компании извещал, что с первым танкером, который прибудет в Гамбург в первой декаде апреля, доставят заказанные им кинофильмы. Кочеку предлагалось выехать в Гамбург, связаться с капитаном танкера и оформить получение фильмов.
Зарубин посетил генерального консула США Дина Робертсона, сообщил о своем предстоящем отъезде в Гамбург и взял у него рекомендательное письмо на имя мистера Меллона, американского консула в Гамбурге.
– Желаю успеха, мистер Кочек! По возвращении расскажите, как там в Гамбурге дела, – сказал Робертсон на прощание и добавил: – Кажется, наше мнение не представлять немецким фирмам долгосрочных кредитов не будет принято во внимание. Госдепартамент рекомендовал руководителям банков и компаний, имеющим деловые связи с Германией, предоставлять германским предпринимателям долгосрочные кредиты под гарантию федерального правительства.
– Что же, им сверху видней… Главное, что вы вовремя проинформировали о положении дел в Германии, а им решать, как быть!
– Да, мы всего лишь исполнители, – согласился Робертсон. – Но, чтобы лучше исполнять поручения, необходимо быть в курсе большой политики и действовать со знанием дела.
– Вероятно, вы правы, господин Робертсон, – согласился Зарубин, – хотя должен вам заметить, что никогда раньше я не интересовался большой политикой и сейчас узнаю много для себя полезного из бесед с вами. Василий слегка поклонился Робертсону в знак уважения.
– Раньше многое было по-другому! – воскликнул Робертсон.
– Возможно, возможно. И все-таки хотелось бы понять, в чем суть этой большой политики. Если это, конечно, не секрет?
– Секрета тут никакого нет, – с удовольствием принялся объяснять Робертсон. – Просто наши государственные деятели считают, что Германия – единственная реальная сила в Европе, способная помешать распространению коммунизма. Следовательно, Америка заинтересована в укреплении позиций Гитлера. Разумеется, до каких-то пределов!
– Кто же их определит, эти пределы? – спросил Василий.
Робертсон молча развел руками.