Данные свидетельства требуют одного существенного уточнения. И Боткина, и Шумов получали образование во второй половине XIX века. То, что для этой эпохи являлось "правильным полным" образованием, в 1830-1840-е годы было... явлением из ряда вон выходящим. Хотелось бы подчеркнуть: в первой половине XIX столетия, так же как и в XVIII веке, основной и едва ли не единственной42 формой обучения купеческих детей была передача знаний "от отца к сыну". Исходя из собственной практики и капиталов, отец сам решал, какие знания пригодятся его детям. Если купец был грамотен, он сам учил сыновей, если же не имел времени или "грамоте не разумел " - дети осваивали книжную премудрость под руководством церковного дьячка. Как правило, круг "теоретических предметов" ограничивался навыками чтения, письма и счета, иной раз обучение письму исключалось, и еще в середине XIX века было немало полуграмотных, не умевших писать коммерсантов. Если отец был купцом 1-й гильдии и вел заграничную торговлю, его сыновья могли выучить язык той страны, с которой у него были налажены связи. Дальнейшее обучение было сугубо практическим. Отпрысков, достигших отроческого возраста, отец брал с собой в лавку, где они на своем опыте познавали купеческую науку. Сначала дети исполняли обязанности "мальчиков на побегушках ", потом, в более взрослом возрасте, их учили вести бухгалтерию либо отправляли в странствие с отцовским грузом; затем они могли попробовать свои силы в должности приказчика43. Такой способ обучения был для того времени довольно эффективен: будущий купец на собственной шкуре ощущал, почем он, звонкий серебряный рубль, сколько пота и крови надо пролить, чтобы его нажить. "Практическое" обучение если не исключало возможности проматывания отцовского состояния, то сводило ее к минимуму. Кроме того, купеческие дети рано приучались вращаться в предпринимательской среде, узнавали отцовскую манеру ведения дел - и знакомились с отцовскими партнерами, с которыми им, возможно, придется сотрудничать впоследствии.
Но времена менялись. Москва, которая много веков была духовным центром России, пробуждалась ото сна, в который погрузило ее изменчивое, блестящее, секуляризированное XVIII столетие. Первым толчком к пробуждению послужила война 1812 года, когда московское купечество и московское же оппозиционное (в противоположность петербургскому) дворянство осознали себя значительной общественной силой. Одно - экономической, другое - культурной. Имя древней столицы зазвучало с новой мощью: "Москва... как много в этом звуке для сердца русского слилось..." Москва - сердце русского государства и на протяжении многих веков - средоточие экономической жизни страны. Окончательно Москва проснулась во второй четверти XIX столетия. В то самое время, когда началась бурная полемика между западниками и славянофилами по поводу дальнейших путей развития России. Крупнейшие славянофилы выразили в своих трудах уверенность: духовное, а с ним и экономическое, и культурное обновление государства связано с Москвой.
Михаил Захарович проявил величайшее чутье к носившимся в воздухе переменам. Мысль о великом предназначении Москвы была для него близка и естественна. Чувство огромной личной ответственности за будущее детей подсказало ему: традиционного домашнего образования для них будет уже недостаточно. Нужно дать им нечто большее, нечто такое, что давало бы им возможность вступить в диалог с представителями образованных слоев общества. И вместе с тем - привнести в этот диалог собственное, купеческое, мировидение. Весьма вероятно, что в вопросе обучения детей он доверял совету Александры Даниловны, сверял свои идеи с полученным ею образованием. И все же - руководствовался собственным видением того, что для детей будет необходимо. Природное чутье позволило Михаилу Захаровичу намного опередить свое время.
Лишь с середины 1850-х - начала 1860-х годов приглашение в купеческие дома учителей и гувернанток начинает входить в норму повседневной жизни... в среде купеческой элиты. Сколько купеческих семейств "рангом" пониже еще ограничивалось "базовым" уровнем: чтение, письмо, счет, практика! Очевидно, что занятия Павла и Сергея Третьяковых со специально приглашенными учителями намного превосходили этот уровень. В.П. Зилоти пишет: "Где и когда мальчики учились... не знаю; но оба, и папа и дядя Сережа, писали красиво и литературно"44. Вероятно, оба брата изучали географию. Павел Михайлович мимоходом упоминает об этом в письме, где он описывает путешествие за границу 1860 года: "... путешествие наше было прекрасно. До Варшавы ехали все время плохо, а оттуда все по железным дорогам. Были в Германии, в Бельгии, в Англии, в Ирландии, во Франции, в Швейцарии и в Италии, были во всех главных городах Европы, кроме только Вены. Как приятно было знакомиться и видеть наяву, с чем знаком был как бы во сне только - уча географию и читая путешественников (курсив мой. - А.Ф.)"45. К сожалению, из этого свидетельства неясно, когда именно Третьяковы занимались (брали уроки?) географией: при жизни отца или же после его кончины. А "путешественников ", то есть книги ездивших по свету людей, П.М. Третьяков, скорее всего, изучал, будучи совершеннолетним, когда он сам руководил собственным образованием. По-видимому, какое- то время Третьяковы-младшие изучали языки. А.П. Боткина пишет о Павле Михайловиче: "... он не говорил на иностранных языках. Это не значит, что он их совсем не знал. До какой степени он знал немецкий и французский, я никогда не могла выяснить. Во время путешествия за границей, в театре, в самых увлекательных местах, он спрашивал: "Что он говорит?" - "Погоди, дай дослушать". - "Что он говорит?" - не унимался Павел Михайлович. Иногда мы даже ссорились. Нас водили всякий вечер в театр при условии переводить ему. Но когда он один продолжительно странствовал, объезжал многие страны, а частью обходил пешком, он не расставался с путеводителем Бедекера46 и обходился им. У него была их целая коллекция"47. В отличие от брата, Елизавета, Софья и Надежда Третьяковы знали языки "великолепно"48.
По-видимому, образование сыновей Михаила Захаровича приближалось к систематическому. Но эта система была выработана не учебным заведением, а лично Михаилом Захаровичем для своих детей. Особенно любопытный факт - обучение Третьяковым-отцом своих детей иностранным языкам. Состоя по объявленному капиталу во 2-й купеческой гильдии, он не имел возможности вести "иностранные торги ". Вероятно, Михаил Захарович надеялся, что сыновья смогут подняться по социальной лестнице выше, чем удалось ему. Впоследствии так и получилось.
Благодаря усилиям Александры Даниловны, в "образовательной программе" ее мужа находилось место и для приобщения детей к культурным достижениям эпохи: по словам
А.П. Боткиной, "... что было до 1852 года, мы можем только догадываться. Что молодежь бывала в театрах, что любила театры мать их, не подлежит сомнению, они сами упоминают об этом". Это же подтверждает В.П. Зилоти: Павел и Сергей "с юности беззаветно любили искусство...; сидя в райке, млели перед великими актерами, московскими и приезжими - заграничными, и оба обожали оперу".
Михаил Захарович старался дать своим детям все лучшее. Служитель Третьяковской галереи Н.А. Мудрогель, рассказывая о Павле Михайловиче то, что он слышал от отца и от старых слуг дома Третьяковых, пишет: "Отец - человек, говорят, суровый и строгий - стал рано "приучать его к делу", то есть заставлял сидеть в конторе за торговыми книгами, наблюдать, как идет дело в амбаре, в магазинах, заставлял отпускать товар оптовым покупателям"49. Но... такова была суровая школа купечества, наработанная самой жизнью в течение столетий. Михаил Захарович Третьяков любил своих детей нежной отцовской любовью. Знал, что основой купеческого благосостояния являются личное трудолюбие и порядочность. Поэтому в одном только, самом важном моменте он не изменил старой системе обучения купеческих отпрысков: "теоретическая" ее часть неизменно шла рука об руку с "практической". Занимаясь с учителями, старшие сыновья в то же время "рано (с 12 лет. - А.Ф.) начали ходить в лавку "50. До того, как Павлу и Сергею доверили торговые книги и товары, будущие купцы "исполняли обязанности "мальчиков в лавке". Они помогали в лавке, бегали по поручениям и выносили помои... Сыновья Михаила Захаровича... приучались под руководством отца вести торговые книги. Павел Михайлович, хотя и полный юмора, был в делах очень серьезен и пользовался большим доверием отца. Сергей же был живой и легкомысленный, любил наряжаться "51. В 15 лет Павел уже хорошо знал тех людей, с которыми отец имел дело, ему, старшему и ответственному, доверялось заполнение "покупных" книг. В составленном им на склоне лет завещании (1847) М.З. Третьяков, говоря о торговых операциях, пишет: "... старшему сыну Павлу люди все (в тексте зачеркнуто. - А.Ф.) известны и все с аккуратностию вписано в книгу. Писано же которая моей, а некоторыя сыновненой Павловой рукой"52.
Но одним только усвоением правил коммерции "практические " навыки не исчерпывались. Конечно, любой купец должен был уметь вести дела, заранее просчитывать возможные риски, находить надежных партнеров, грамотно вести документацию. Но, кроме общей для всех предпринимателей "экономической" премудрости, ему было необходимо знать специфические особенности своей "отрасли ". Стержнем дела Михаила Захаровича была суконная торговля. Ее-то специфику и должны были осваивать сыновья. Им было необходимо выучиться различать сорта и качество тканевых материй, прежде чем приступать к продаже товара. Кроме того, молодым Третьяковым требовалось выработать навык ориентации на рынке тканей.
Здесь уместно будет привести свидетельство другого крупного купца и мецената, П.И. Щукина, родившегося в 1853 году, то есть на 21 год позже П.М. Третьякова. Петр Иванович принадлежал следующему поколению купеческих детей. Несмотря на то что его образование было более совершенным - целый штат первоклассных гувернеров, школа и пансион для мальчиков, - юному Щукину тоже пришлось осваивать торговые вопросы на практике. Так, на протяжении двух лет (1872-1874) он работал волонтером (то есть не получая жалованья. - А.Ф.) в торговом доме Абельсдорфа и Мейера. "Занятия мои у Абельсдорфа и Мейера были исключительно конторские. В конторе я видел счета фабрикантов и образцы их товаров, но ходить в помещавшийся рядом с ней магазин, где на полках лежали сами товары, мне не приходилось"53.
Весной 1874-го Петр Иванович увольняется. Он переезжает в Лион, где начинает служить, как и прежде, волонтером у фабрикантов Севена и Барраля. Вот как будущий купец описывает процесс получения предпринимательского опыта: "Мои занятия у Севена и Барраля заключались в следующем. Из магазина я носил небольшие мотки суровой пряжи разных сортов для определения процентной влажности и других ее качеств в общественную кондиционную для шелка... или же относил довольно тяжелые партии шелковой суровой же пряжи в красильню... В самом магазине я просматривал доставляемые ткачами куски шелковых материй, по краям которых нитками отмечал встречавшиеся пятна... после чего куски относились в пятновыводное заведение. По возвращении кусков из этого заведения я вторично их просматривал, чтобы удостовериться, насколько выведены пятна. К кускам материй я пришивал ярлыки"54.
В 1875 году Щукин перестает работать у Севена и Барраля и начинает обучение теории фабрикации шелковых тканей, а по окончании этого курса занимается практикой. Состояла она в следующем. Петр Иванович собственноручно ткал бархат у одного мастера, у которого было несколько станков, помещавшихся в неприглядной, с каменным полом, мастерской... и далее: "Работал я у этого мастера с месяц, причем бархат, который я ткал, был очень широкий, вследствие чего выработка подвигалась весьма медленно. Моя работа состояла в том, что я приводил в движение челнок с утком, пропускал железный прутик с желобком и разрезал сплетение ниток особым ножом... По мере выработки бархата он укладывался, чтобы не мялся, в деревянный цилиндр, приделанный к станку55. Очевидно, этот этап обучения был необходим, чтобы молодой купец научился разбираться в качестве приобретаемой для продажи мануфактурной продукции.
Со всем накопленным им за четыре года багажом опыта П.И. Щукина в 1876 году берут на службу - уже с жалованьем - в крупный комиссионерский дом Р.Д. Варбурга и К°, который "имел покупателей во всех частях света ". Работа Петра Ивановича состояла в следующем: "По утрам читались покупательские письма и выписывались из них заказы на разные товары; потом надо было ходить к фабрикантам и раздавать им эти заказы. После завтрака приходилось просматривать товар, предназначенный к отправке, вешать его, писать декларации для таможни, проверять счета фабрикантов... Товары, проходившие через мои руки, были весьма разнообразны: фуляровые платки, ленты, бахрома, галуны, косынки из крепдешина, мужские и дамские галстуки, кашемировые шали, вуали, кружевные мантильи, шитье, траурные отделки из крепа, меховые бордюры, рюши, разные plisses (складки), balayeuses (воланы), обувь и т. д."56.
Столь объемные цитаты приведены здесь по одной причине: совершенно очевидно, что братья Третьяковы должны были получить схожий практический опыт. Единственное отличие состояло в том, что премудрости текстильного дела они осваивали не заграницей, а на родине.
Образование значит в жизни человека очень многое, но не только оно участвует в формировании характера, вкусов и пристрастий ребенка. Воспитывая детей, Михаил Захарович особенно заботился об их нравственном и духовном просвещении.
Вот как объясняет П.С. Шумов становление глубокого религиозного чувства в душе Павла Михайловича: Михаил Захарович строго следил за тем, чтобы дети, даже впитывая в себя начала светской культуры, сохраняли приверженность православной вере. "В праздники неизменно и неопуститель- но вся семья должна быть в церкви. Вот где заложена в Павле Михайловиче любовь к храму Божию и уважение к праздникам. В семье, по примеру и по внушению родительскому, он привык каждый праздник неопустительно бывать в храме и за ранней литургией"57. В том же русле находится еще один приводимый Шумовым пример воспитания Михаилом Захаровичем детей: "Строго следя за направлением детей своих, родитель не мог вынести ни малейшего своеволия со стороны их. Рассказывают такой случай: однажды отец заказал сапоги своим сыновьям, - один из них без спросу отца сказал сапожнику, чтобы он сделал ему их на высоких каблуках. Отец, увидавши это, не оставил в таком виде, а велел сейчас же каблуки сбить и сапожнику сделать строгий выговор"58. Подобными драконовскими мерами Михаил Захарович воспитывал в сыновьях христианскую покорность и воздержание от соблазнов. Повиновение Богу начинается с повиновения воле тех, кого он над тобой поставил, что по тем временам означало - императору, властям, Церкви, собственным родителям.
О том, как проходило детство Павла Михайловича, известно немногое: сам он рассказывать о себе никогда не любил. Замкнутость, сосредоточенная обособленность от окружающих составляли одну из отличительных черт его характера уже в раннем возрасте. Эта черта была во многом обусловлена напряженной внутренней жизнью юного Третьякова, его склонностью размышлять над сутью вещей, умением четко различать реальные, наполненные жизнью явления от всякой театральности, выспренности. Он "не любил ничего шумного, крикливого, был замкнут, трудолюбив, аккуратен"59. Все, что выставлялось напоказ, - поступки, отношения и особенно эмоции - у Павла Михайловича вызывало отторжение, граничащее с отвращением. Собственные переживания он почти всегда прятал от окружающих.
Вместе с тем погруженность молодого Третьякова в мир внутренних переживаний была связана с эмоциональной ранимостью. Особо она проявлялась в тех случаях, когда его принципы сталкивались с твердой волей родителей.
Замечателен в этом отношении следующий эпизод из воспоминаний Н.А. Мудрогеля:
"По обычаю московских купеческих семей, Третьяковы каждую Троицу выезжали на гулянье в Сокольники всей семьей. Однажды, когда уже отец, мать, сестры, брат сидели в экипаже, хватились, а Паши нет.
- Где Паша? Сейчас же отыщите Пашу!
Побежали искать. А Паша спрятался под лестницу в угол, притаился, не хотел, чтобы его возили в Сокольники на гулянье, напоказ. Отец у него был строгий, приказал немедленно садиться. И Паша сел, обливаясь молчаливыми слезами.
Так всю жизнь он не любил показывать себя. Ни речей не любил, ни торжеств никаких"60.
Будучи старшим ребенком в многодетной семье, Павел был крайне самостоятелен в поступках и суждениях, рассудителен и ответственен. Довольно рано он научился ценить те немногие моменты независимости, которые были в его распоряжении. "В доме у него была своя особая комната, но темная, даже без окон. Он очень сердился, когда в эту комнату ходили без спросу. Даже мать пускал неохотно. Белье на постели сменял сам"61. Привычка запираться в своем кабинете, наедине с делами и размышлениями, останется у Третьякова на всю жизнь.
Мировоззрение человека, его привычки и предпочтения формируются в самом раннем детстве. Как мозаика, выкладываются они из нагромождения случайных и закономерных событий, из заведенного в семье ритма жизни и способов проводить досуг. Крайне важно понять, какие устремления ребенка не являются наносными, поверхностными, но находят отклик в глубинных слоях его личности. Зачастую именно они определяют его будущую жизнь и деятельность, - даже если на первый взгляд кажутся всего лишь детской забавой.
Любимым занятием и одним из высших наслаждений Павла Третьякова с ранних лет стало чтение.
Как уже говорилось, в полной мере обеспечить сыновьям систематическое образование Михаил Захарович не сумел. Слишком уж непривычна была эта сфера для выходцев из купечества! Зато отец смог научить детей главному: умению самостоятельно добывать необходимые знания. Действительно, самообразование, непрестанная тяга к новым знаниям и умениям сыграли в жизни Павла Михайловича большую роль. "Книги он любил всю жизнь, ревниво берег их"62. Павел хранил свою небольшую библиотеку он в собственной комнате, где принимался за чтение, едва только появлялась свободная минута.
В.П. Зилоти, не зная, где учились ее отец и дядя, предполагает, что "образовали себя главным образом они сами"63. По свидетельству находившегося с ним в приятельских отношениях критика В.В. Стасова, П.М. Третьяков "с самого почти детства... горячо любил чтение, в юношеских годах сам себя образовал, прочитав в оригиналах все, что только было доступно в русской литературе каждому сколько-нибудь образованному человеку в 40-х годах нашего столетия, а также все лучшее из иностранной литературы в русском переводе"64. Михаил Захарович сыну не мешал: купец уважал упорство старшего сына в освоении книжной премудрости. Тем более Павел, хорошо понимая смысл поговорки "делу время, потехе - час", предавался чтению лишь после окончания прочих дел.
Пытаясь нащупать момент пробуждения коллекционерской жилки, исследователи, как правило, обращаются к сознанию взрослого, отягощенного житейскими проблемами Третьякова. Однако... вполне вероятно, что стремление к собирательству проявилось в нем еще в юные годы, по крайней мере при жизни отца65. И оно напрямую проистекало из любви Третьякова к книгам.