В пути же узнаем, что Москва объявлена на осадном положении. Кто-то нетерпеливо говорит
- Товарищ политрук, москвичи ушли в ополчение, а мы, военные люди, летчики, уезжаем в тыл!
Мы не можем привыкнуть к мысли, что движемся на восток, а не летим на запад.
…Вдоль полотна до самого горизонта тянутся солончаки, кустарники. Проехали мимо голубого Аральского моря. Стало теплее. Раскрыв двери теплушки, смотрим на верблюдов, на бескрайную степь - все это нам в диковинку.
Наконец приехали. Зеленый город. Уйма фруктов. Дыни, виноград. Небо синее. Теплынь.
Наш состав поставили на запасный путь. Надо было быстро разгрузить эшелон, и мы без отдыха таскали свои самолеты. В несколько рейсов все было перевезено и перенесено на аэродром, расположенный в полутора километрах от города.
Кругом аэродрома расстилаются хлопковые плантации, журчат арыки, зеленеют сады. И тополя, как у нас на Украине.
12. Когда же фронт?
Большой перерыв в учебе курсантов задерживал выпуск. Работать приходилось без передышки, а условия были нелегкие: стояла страшная духота. Моторы "захлебывались" от пыли и перегревались от зноя. Иногда после взлета пыль долго стояла столбом. Летали только рано'утром и под вечер. Днем занимались наземной подготовкой, теорией и разбором полетов. В минуты отдыха я переносился мыслью в родную деревню. Там, у нас на Украине, сейчас хозяйничали фашисты… В работе я забывался. Но стоило только прилечь отдохнуть, и перед глазами вставали отец, сестра, братья, Ображеевка, Украина…
Опять подаю рапорт об отправке на фронт. И снова получаю короткий ответ: "Готовьте летчиков".
Наступают Октябрьские праздники. 7 ноября 1941 года. Думаем и говорим о нашей дорогой столице. Как-то выглядит она в это утро, как поживают москвичи? Вряд ли сегодня будет традиционный парад - слишком близко фронт…
И вдруг мы узнаем: 7 ноября в прифронтовой Москве состоялся военный парад.
С особенной силой ощутили мы радостное чувство веры в победу, слушая доклад нашего великого вождя.
"…Разгром немецких империалистов и их армий неминуем", - сказал товарищ Сталин в своем докладе.
"…Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался, - говорил великий Сталин в своей речи на Красной площади. - …Наша армия и наш флот геройски отбивают атаки врага на протяжении всего фронта, нанося ему тяжелый урон, а наша страна - вся наша страна - организовалась в единый боевой лагерь, чтобы вместе с нашей армией и нашим флотом осуществить разгром немецких захватчиков".
Нам радостно было сознавать, что, находясь в глубоком тылу, мы вместе со всем народом куем победу. И все же меня продолжала преследовать мысль о фронте.
Комэск уже сменил гнев на милость. Но время шло, а командир все молчал. Неужели я еще не заслужил права вылететь на фронт?..
Мои курсанты приступили к самостоятельным полетам. Я не волнуюсь, так как знаю, что подготовленный курсант не сделает грубой ошибки. Но хладнокровие оставляет меня, когда вижу, что Клочкову никак не удается сделать посадку. Грожу курсанту с земли кулаком, как когда-то грозил учлетам наш инструктор в аэроклубе. Налетавшись "досыта", Клочков садится. Мои опасения оправдались: не обошлось без поломки. Самолет отруливает на заправочную линию. Техник просматривает узлы крепления, а я тем временем отчитываю курсанта за то, что он "утюжил" воздух.
Вспоминается песня, которую мы пели, когда были курсантами, на мотив "Раскинулось море широко":
Его привели к командиру звена, Налево семь раз повернули И стружку снимали с него полчаса, У бедного слезы блеснули…
…Чем неспособнее, труднее был ученик, тем охотнее и больше я с ним работал. И когда добивался успеха, то испытывал необычайную радость. Научить человека трудному для него делу, поделиться с ним опытом - что может быть отраднее!
13. Семь против двадцати пяти
В свободную минуту, лежа под крылом самолета, я читал описания воздушных боев и по-мальчишески мечтал убежать в Москву, а оттуда на фронт. Я не задумывался над тем, как это осуществить, но уже видел себя в боевом самолете на месте летчика, о подвигах которого только что прочел в газете, и, так сказать, входил в его роль. Картину боя в ту пору я представлял себе плохо, туманно, да и нелегко себе ее представить, пока не побываешь на фронте…
Незаметно подошел 1942 год. Мы встретили его в суровое время. Но на душе уже было легче: немцы под Москвой разгромлены. Советская Армия на различных участках огромного фронта наносила ощутительные удары по врагу.
23 февраля - двадцать четвертая годовщина Советской Армии. В училище праздничное настроение: немецкое зимнее наступление сорвано! Наша армия за четыре месяца прошла от Москвы более четырехсот километров.
В этот день мои друзья - инструкторы - и я получили звание старших сержантов. Мы были горды и счастливы и весь вечер толковали о грядущих боевых делах.
Прошло два с половиной месяца в напряженной учебе. Мои курсанты летали хорошо. К 1 Мая получил благодарность от комэска. Я не имел ни одного взыскания, ни одного замечания, и наши отношения со строгим командиром наладились. На торжественном вечере политрук прочел нам первомайский приказ Народного комиссара обороны. Я много думал о словах вождя, о его приказе совершенствовать боевую выучку.
Об этом же шла речь и на нашем комсомольском собрании: как лучше подготовить себя к боевой деятельности.
Преподаватель тактики военно-воздушных сил сделал для нас интересный альбом. Он собрал в нем статьи из газет с описанием тактически наиболее интересных боев. Преподаватель дал мне альбом на несколько дней. Это было прекрасное пособие. Я подробно разбирал с курсантами тактику нашей и вражеской авиации, знакомил их с опытом боевых летчиков.
По вечерам долго просиживаю над альбомом, тщательно изучаю, анализирую каждый тактический прием фронтовых летчиков, вычерчиваю на бумаге схемы боя, отдельные фигуры, записываю в блокнот свои выводы. Эта "творческая лаборатория" принесла мне большую пользу. Я еще не был на фронте, но уже стал нагляднее представлять себе действия летчика в бою. Во многом мне помогло умение рисовать.
Как-то вечером, войдя в коридор штаба, я увидел у витрины, в которой обычно вывешивались газеты, летчиков. Они что-то горячо обсуждали. В "Сталинском соколе" была опубликована статья, описывающая замечательный бой семерки советских летчиков против двадцати пяти фашистов, бой, закончившийся разгромом врага. Среди семи отважных - три питомца нашего училища. Их отправили на фронт, когда мы были еще дома, на Украине.
Мы гордились товарищами.
Командиру славной семерки, летчику Еремину, впоследствии был передан самолет, построенный на сбережения колхозника-патриота Ферапонта Головатого.
14. Закон двойного контроля
Приближался день выпуска моей группы. Предстояло сделать последний полет с курсантом в зону и показать срывы в штопор.
Рано утром мы вышли на аэродром. Механик доложил, что самолет исправен. Я полетел уверенно. Сделал срыв в штопор и начал выводить самолет. Даю газ, а мотор не работает. Самолет вошел в крутую спираль. Потянул ручку на себя. Самолет начал вращаться в другую сторону. Быстро приближалась земля. Надвигалась катастрофа. Нельзя терять ни секунды! Не могу понять, что происходит с мотором. Предпринимаю последнюю попытку выровнять самолет, и вот уже он в горизонтальном положении. Но вынужденная посадка неизбежна.
Местность неровная. Оглядываюсь - сбоку хлопковая плантация. Направляюсь к ней. Снижаюсь. Потянул ручку на себя - самолет приземлился и побежал. Его тянуло на нос - вот-вот перевернется! Площадка с наклоном. Впереди - пропасть.
Самолет остановился перед ней метрах в пятнадца-ти-двадцати.
Очевидно, кончилось горючее. Открываю пробку и убеждаюсь - увы, бензина действительно нет!
Слышу совсем близко гул мотора. Поднимаю голову. Низко летит самолет командира эскадрильи. Я показываю знаками, что бензина нет, командир грозит мне кулаком.
Самолет улетел, а мы уныло сидим и ждем бензина. До чего обидно! Я опять, наверное, попал в нерадивые, опять отложится моя отправка на фронт!..
Командир приезжает на автомобиле. Я готов провалиться сквозь землю. Доложил о том, что произвел вынужденную посадку из-за недостатка горючего, но самолет в полной исправности.
Командир приказал заправить самолет бензином.
Бензобак зарядили. Командир сам сел в кабину и попытался взлететь. Но это было невозможно - слишком мала площадка.
Он приказал разобрать самолет. Через несколько часов мы доставили самолет на аэродром.
Комэск вызвал меня. Я знал, что предстоит неприятный разговор: командир, как у нас говорилось, стружку снимет.
Но он встретил меня не так сурово, как я ожидал.
- Никогда не забывайте, что, доверяя технику, вы должны в то же время и проверять его, - сказал он. - Двойной контроль предупреждает происшествия.
Командир ограничился этим замечанием, очевидно, потому, что я удачно посадил самолет ни аварии, ни поломок не было.
Это правило: контроль - лучший способ уклонения от происшествий - я крепко запомнил. Вину на себя я, конечно, принял, но механику, доложившему перед нашим вылетом, что баки полны горючего, от меня досталось.
15. Случай с мотором
Все курсанты успешно закончили учебу. Они окружают меня. Их возбужденные лица напоминают мне, как я сам полтора года назад волновался, расставаясь со своим инструктором в аэроклубе.
Курсанты благодарят меня, и я испытываю большое удовлетворение: знаю, что они подготовлены неплохо. Все они улетают на фронт, а мне пока поручено ускорить выпуск другой летной группы.
И опять весь день я провожу на аэродроме.
В новой группе мне особенно понравился белокурый юноша, старательный, очень веселый и остроумный, харьковчанин Иван Федоров.
Ранним утром я должен вылететь с ним по маршруту. У нас учебный самолет со слабеньким пятицилиндровым мотором.
Перед вылетом я тщательно осмотрел машину. Все как будто в исправности, мотор работает хорошо. Взлетели. Высота тридцать-сорок метров. Внизу промелькнула железнодорожная станция, город…
Вдруг мотор начал давать перебои, стала стремительно падать тяга. Самолет снижался. Кругом здания - посадить самолет некуда. Он быстро терял скорость над самыми домами. Вот-вот зацепится за крышу! Чтобы избежать лобового удара, я свалил самолет на крыло. Послышался резкий треск: самолет ударился об угол дома.
На мгновение я потерял сознание; когда опомнился, ничего не мог понять.
Передо мной кирпичное станционное здание. Я решил, что мне это мерещится. Поднял голову - нет, в самом деле это кирпичная стена. С трудом повернулся. Федоров сидит в своей уцелевшей кабине, и вид у него странный. Я посмотрел по сторонам - всюду валяются обломки. Поднялся и по привычке хотел шагнуть из кабины, но кабины как не бывало. Ступать было больно, и я упал. Кое-как снял парашют, шлем. Федоров, увидев, что я двигаюсь, радостно закричал: "Все в порядке!" Вероятно, он думал, что я разбился.
Вокруг собралась толпа. Подъехала машина, и через несколько минут мы очутились в госпитале.
У моего тезки оказался тяжелый ушиб позвоночника, у меня - обеих ног: долго не мог ходить. Пролежали около месяца. Расследование катастрофы установило, что мотор отказал не по нашей вине.
Я снова в строю, снова учу и учусь.
16. В Москву!
Мы с глубоким волнением следим за Сталинградской битвой. Все наши помыслы и разговоры - о Сталинграде. В небе над волжской твердыней идут ожесточенные воздушные бои. Они начинаются с рассвета и длятся до темноты.
У меня такое горячее желание стать участником Сталинградской битвы, так сильна ненависть к врагу, так много во мне сил, а я должен быть только наблюдателем! До каких же это пор?
Я понимаю, как нужен сейчас каждый инструктор, как важно выпускать для фронта хорошо подготовленных летчиков, но все мои помыслы - на фронтовых аэродромах, в небе над Волгой.
Однажды я возвратился с тренировочного полета. Жара стояла невыносимая.
- Пошли купаться! - позвал меня Усменцев.
Только мы собрались пойти к арыку, протекавшему между высокими тополями возле аэродрома, как ко мне подбежал техник
- Вас вызывает комэск
- Ну, подожди, сейчас вернусь! - крикнул я Грише.
В дверях сталкиваюсь с командиром звена другого отряда - лейтенантом Петро Кучеренко. Он спокойный, выдержанный, скромный летчик. Говорит с расстановкой, ходит, словно обдумывая каждое движение. Его тоже вызвал комэск.
Входим вместе. Докладываем. Командир эскадрильи встает и пристально смотрит на нас. Ну, думаю, сейчас начнет отчитывать за что-нибудь. Командир постоял молча и медленно произнес:
- Да, я знаю, вы летчики неплохие, не подведете нас на фронте. Оба отправляетесь по вызову в Москву. Выезд завтра утром.
Наконец-то! Мне даже не верилось.
Командир пожал нам руки, и мы вышли. Весть уже облетела аэродром, и ребята ждали нас у дверей. Тут и мой друг - Гриша Усменцев. Я бросился его обнимать:
- На фронт еду, Гришка!.. Ущипни меня, может, я сплю!..
Вечером ребята нас провожали. Мы собрались на дому у Кучеренко - он был женат. Мне стало не по себе, когда я посмотрел на маленькую дочку Петро, на заплаканное лицо его жены. Петро озабоченно и ласково поглядывал на нее и подмигивал нам: "Вот, мол, ребята, расстроилась жинка, вы ее подбодрите".
Утром я вскочил раньше всех. Сегодня в Москву! Говорили, что оттуда - прямо на фронт.
Пришел Петро. Его провожали жена и маленькая дочка.
Машина уже ждала. Ребята окружили нас, отъезжающих, тесным кольцом. Усменцеву, Панченко, Коломийцу, Федорову командир эскадрильи разрешил проводить нас до города.
Петро поцеловал девочку:
- Ну, расти, дочка, да отца не забывай. До свиданья!
Его жена старалась улыбнуться, но у нее по щекам катились крупные слезы.
- Товарищи, пора ехать, - сказал командир. Мы стали торопливо прощаться и влезли в машину. Тронулись. Петро вскочил уже на ходу. Мы сделали вид, что не замечаем его волнения. Ребята бежали за машиной и кричали:
- Бейте врага! Покрепче!
Машина завернула за холм, и аэродром исчез из виду.
Петро стал к нам спиной, опершись о крышку кабины. Мы притихли.
- Да, чтобы не забыть! - вдруг сказал Федоров, протягивая мне свою карточку. - Это тебе на память.
Я взял карточку и громко прочел надпись на обороте: "Помни угол дома и никогда не теряйся! Тезка Федоров".
Ребята засмеялись, и грустное чувство, охватившее нас при расставании Петро с женой, быстро рассеялось.
В городе мы направились к штабу училища и там встретили ребят из других эскадрилий. Нас собралось восемь человек Знал я всех лишь в лицо - встречались, когда училище находилось на Украине.
Друзьям по аэродрому надо было возвращаться. Прощались долго и шумно. Гриша тряс мне руку и твердил:
- Ты только пиши, как собьешь самолет. Сразу напиши, слышишь?
Часть четвертая В БОЕВОЙ СЕМЬЕ
1. Новый друг
Мы ехали по тем местам, по которым год назад двигался наш эшелон с запада на восток. На полке против меня устроился старший сержант из другой эскадрильи - Леня Амелин. У него веселые серые глаза и хорошее, спокойное лицо. Он высок, чуть сутуловат, говорит медленно, двигается плавно и с виду не похож на летчика-истребителя. Но это только так кажется. На фронте он проявил себя отважным истребителем.
Мы с Леней быстро сдружились. У нас оказалось много общего во вкусах, интересах. Он, так же как и я, рвался в бой. Ребята говорили, что Леня хорошо владеет техникой пилотирования. Но как все мы будем пилотировать в бою? Мы еще не знали боевых качеств друг друга, не знали еще и самих себя. С некоторым беспокойством я думал о Петро: он был тяжелодум, а в бою необходима быстрота реакции. Правда, в воздухе человек меняется. В бою человек становится ловким и смелым, обретает качества, которых до войны он никогда не имел. Мы говорим об этом всю дорогу - горячо, страстно, споря друг с другом.
Переезжая Волгу, я думал о том, что она несет свои почти скованные льдом воды туда, к героическому Сталинграду, и что, может быть, на днях и я буду там…
Поезд идет по территории, которая ночами затемняется. В глубоком тылу мы отвыкли от затемнения. Нам рассказывали, что над некоторыми станциями по ночам рыскали немецкие самолеты, иногда бомбили.