47. Лекарша
В районе Шполы наша часть пробыла несколько дней. Распутица в разгаре. И только 22 марта мы наконец получаем приказ перебазироваться в район северо-западнее Умани.
Когда мы перелетали, я увидел с самолета в районе юго-западнее Звенигородка - Шпола много немецких автомашин. Даже подумал: не заблудились ли мы, не летим ли над территорией, занятой врагом? Проверил курс - нет, летим правильно. Внизу - вражеские автомашины, брошенные немцами при отступлении.
Когда мы приземлились, я вдруг почувствовал, что у меня отчаянно стреляет в ухе. Стало досадно - выйду из строя, а медицинской помощи надо ждать несколько дней, так как обслуживающие нас части отстали из-за распутицы, да и болеть я не привык.
Вечером мы отправились в поселок, где нас расквартировали.
Мухин, Брызгалов, Никитин провожают меня. Входим в отведенную мне хату. Небольшая аккуратно прибранная комната. Нас радушно встречает хозяйка - живая, бодрая старушка. Здороваюсь с ней и сажусь на лавку, сжав голову руками. Меня знобит, боль все усиливается.
- Что же с тобой делать? - озабоченно говорит Мухин. - Рано утром нам надо на аэродром.
- Сяду в самолет - пройдет.
- Силой не пустим, - заявляет Брызгалов. - К Ольховскому пойду, если будешь настаивать.
В разговор вмешивается хозяйка:
- Вы, сынки, идите по домам, а я попробую его своим способом вылечить.
Я даже вскакиваю с лавки:
- Делайте, мамаша, что хотите, лишь бы прошло.
Старуха стелет постель.
- Идите, сынки, с легкой душой, наутро он поправится.
- Вот что, хлопцы, - говорю я, - если на задание без меня полетите, не гонитесь за сбитым… Михаил, это к тебе относится в первую очередь: не горячись.
- Не волнуйтесь, товарищ командир, все будет в порядке.
Ребята уходят. Старушка возится у печки и успокаивает меня:
- Пройдет, сынок, потерпи.
Я прилег - голова закружилась от боли и усталости. Перед глазами встает картина боя. Ясно вижу: Никитин оторвался от группы, гонится за "мессером". Кричу: "Мишка, назад!.." Очнулся. Около меня стоит хозяйка и смотрит заботливо, как мать.
- Ноги у тебя, сынок, в постели, а думки в небе. Иди-ка, садись к столу.
Покорно сажусь за стол. Старушка ставит большой чугун. Он полон горячей разварившейся картошки.
- Ну, сынок, лечиться будем. Наклонись-ка больным ухом к пару.
И старушка укрывает мне голову теплым платком. Сижу так минут пять. Пот градом льет с меня, задыхаюсь.
- Над вашим чугуном, мамаша, свариться можно.
- Ничего, терпи - скорее поправишься. И в самом деле мне стало легче.
А старушка сидит рядом и неторопливо рассказывает:
- Мой сынок тоже воюет. Жду письмеца от него. Как вошли вы - я и подумала, нет ли и его с вами.
Старушка тяжело вздыхает, плотнее укутывает мою голову платком и продолжает:
- Многих немцы-злодеи у нас замучили. В плен, рабство угнали, повесили… Нас за людей не признавали. Житье горше собачьего было. Хуже, чем со скотиной, обращались, проклятые!.. Входит ко мне фашист поганый и кричит: "Давай курку, яйко!" Я знаю: если не дам - убьет. А уже всё взяли… Немец косо посмотрел на меня, обшарил хату - видит, нет ничего, ушел. А как наши соколики подходить стали, немцы залегли за стогами у околицы. Земля гудит, стрельба… Немцы-то ждут наших с одной стороны, а наши-то освободители подходят к ним сзади, с другой. Немец бежать, да поздно: всех в плен взяли. Вот радость была! Уж я хату мыла-мыла, чтоб и духу вражеского не осталось!
С минуту помолчав, старушка сказала:
- Ну, сынок, теперь в постель ложись.
Наутро я проснулся почти совсем здоровым. Меня пришли навестить ребята и очень обрадовались, увидев, что я поправился. Они благодарили хозяйку, и это ей, видимо, было приятно - ее доброе морщинистое лицо улыбалось.
48. Над Днестром
На КП меня встретил Ольховский. Спросив о здоровье - я, конечно, сказал, что все в порядке, - он сообщил:
- Наши войска расширяют плацдарм на правом берегу Днестра. - И добавил: - Ваша задача: прикрыть с группой переправы на Днестре в районе Ямполь - Сороки.
Я был так счастлив, услышав о новой победе наших войск, что почувствовал себя совершенно здоровым. Подъем перед боевым вылетом, как всегда, удваивал силы.
В штабе ознакомился по карте с линией фронта и, получив нужные указания, проинструктировал летчиков.
И вот я уже в самолете.
Под нами - однообразная местность. Снег совсем стаял. Всюду - полосы чернозема, кое-где речушки. Отчетливо выделяется железнодорожная линия, по ней хорошо ориентироваться.
Долетаем до переправ.
Местами Днестр покрыт дымовой завесой.
Встречи с врагом ждали недолго. Две группы "юнкерсов" - всего их было около восемнадцати - выскочили из-за облаков на небольшом расстоянии от нас. Надо было ошеломить врага: быстро развернулся и повел группу в атаку.
Пристраиваюсь к одному самолету и в упор открываю огонь. Вражеский бомбардировщик загорелся. Кто-то из ребят крикнул по радио: "Готов!" Остальные "юнкерсы" пикированием уходят на запад. Мы остаемся. Я вижу, что вдали от нас, над расположением своих войск, группа немецких бомбардировщиков принимает боевой порядок, - очевидно, фашистские летчики по радио получили приказ вернуться и выполнять задание. Мне очень хотелось их атаковать, но оставлять переправы без прикрытия нельзя. И, словно в ответ на эту мысль, я услышал свой позывной. Узнаю голос командира:
- Ястреб тридцать первый! Отогнать противника подальше!
Командую своей группе: "В атаку!" - и мы стремительно на бреющем летим навстречу "юнкер-сам". Немцы постарались поскорее скрыться. Мы их только "попутали" и затем спокойно вернулись к переправам. Это была большая моральная победа над врагом, превышавшим нас численностью.
Вечером моя хозяйка заботливо спросила:
- Ну как, сынок, тебе здоровилось? Я ее обнял:
- Прекрасно! Еще одним фашистским самолетом стало меньше! Спасибо вам за помощь, за материнскую заботу…
В моей летной книжке появилась тридцать вторая личная победа.
49. У нашей государственной границы
Радостные вести: войска нашего фронта, развивая наступление, форсировали реку Прут и бои идут на территории Румынии, севернее Ясс. Весь полк с воодушевлением готовится к перебазированию. Нам известно, что в воздухе разгорелись сильные воздушные бои.
Хозяйка, провожая нас, сказала:
- Куда же вы, сынки, так скоро? Отдохнули бы.
- Отдыхать нам, мамаша, некогда!
Она обняла меня и стала, пригорюнившись, у ворот, глядя вслед машине, увозившей нас на аэродром.
Мы перелетели за Днестр, в Советскую Молдавию.
Наш новый аэродром находился неподалеку от крупного железнодорожного узла.
Немцам хотелось нанести удар по этому важному объекту, но сделать это им не удалось: хозяевами неба были советские летчики. Авиация противника была вынуждена отказаться от дневных полетов, решаясь на них только под вечер и ночью. Враг стремился вывести из строя наш аэродром.
Дня через три-четыре после перелета Ольховский, как обычно, проводил разбор воздушных боев. Смеркалось, день простоял жаркий, и только сейчас наступила прохлада. Мы отдыхали после трудных полетов, внимательно слушая командира. Вдруг кто-то пронзительно крикнул:
- "Хейнкеля"!
На аэродром заходили две группы "хейнкелей", по девять самолетов каждая. Вылетать было поздно. Пришлось, по приказу командира, разбежаться по щелям.
Слышу - упала одна, другая бомба. Началась лютая бомбежка. Она заставила нас убежать в поле.
Мне казалось, время тянется невероятно медленно. Мерзавцы, летное поле испортят!
Фашисты отбомбили и улетели. Страшно было идти на аэродром. Целы ли самолеты? Не верю своим глазам - все машины целы! Только две бомбы упали на посадочную полосу, остальные угодили в заболоченное место за окраиной аэродрома. Враг бомбил "с недолетом".
Видя, что ночные налеты неэффективны, немцы стали бросать против нашего аэродрома "охотников".
Однажды немецкие "охотники" внезапно выскочили из-за холма. Крайней на аэродроме стояла машина Евстигнеева. Вражеские "охотники" подожгли ее и улетели.
Евстигнеев, сжав кулаки, смотрел на свой горящий самолет. Кирилл редко терял самообладание, но сейчас он застонал, словно от боли, и глухо сказал:
- Какой же самолет был хороший!.. Ну, гады, попадитесь мне только!..
Действия немецких "охотников" были быстро парированы нашими истребителями. Фашисты больше не появлялись.
Летаем на разведку вражеских войск. Под крыльями самолета проплывает чужая земля. Здесь народ еще томится под игом фашизма. Быть может, в эту минуту румынский крестьянин с надеждой поглядывает на небо, видя наши самолеты. Мы чувствуем себя посланцами великой армии-освободительницы.
50. Как дерется истребитель
В середине апреля 1944 года немцы хотели ударом севернее Ясс отрезать наши войска, находившиеся между Прутом и Серетом. В воздух поднялось большое количество наших самолетов. Немцы, в свою очередь, подтянули авиацию. Завязались крупные воздушные бои. В первый день боев севернее Ясс я полетел со своей эскадрильей на прикрытие наземных войск
К линии фронта направлялись восемнадцать "Хейнкелей-111". Самолеты были новые, недавно выкрашенные в светло-зеленую краску - видимо, они были подброшены сюда на подкрепление.
Мы атаковали их со стороны солнца. Немцы не ждали атаки. Я решил сбить крайнего в пятерке. Пристроился к левому бомбардировщику и открыл огонь, словно присосался к вражескому самолету.
Немец завалил вправо и пошел к земле. Вражеская группа завернула на юг, к Яссам.
Анализируя последние воздушные бои, я еще раз убедился, какое огромное значение для летчика имеет физическая выносливость. Резкие снижения с большой высоты на малую, минутные перегрузки, от которых порой темнеет в глазах, - все это легко переносит физически закаленный человек.
Иногда в бою, выполняя каскад фигур, на мгновение теряешь сознание. Придешь в себя, сейчас же включаешься в боевую обстановку и снова действуешь на любой высоте, при любой скорости, в любом положении. Это умение выработалось у меня благодаря спортивной тренировке. Даже во фронтовой обстановке я старался найти время, чтобы сделать зарядку.
В бою стискиваешь зубы, задыхаешься от ярости, словно вступаешь в физическую борьбу. Нельзя давать волю гневу, надо держать себя в руках, иначе в горячке можешь допустить ошибку.
Конечно, одной физической силы для победы мало: воздушный бой - это проверка всех моральных и физических качеств советского летчика. Нужно обладать отличной техникой пилотирования, мастерством, а главное, теми моральными качествами, которые свойственны советскому воину. В минуту, когда, казалось, я теряю последние силы, меня поддерживала одна лишь мысль: "Я выполняю приказ Родины, воюю за правое дело Ленина -
Сталина!" В бою советский истребитель дерется до того мгновения, пока бьется его сердце, пока не иссякло горючее в баках, пока не израсходован весь боекомплект, пока самолет держится в воздухе. Владеет им и чувство боевого братства. Иногда после предельного напряжения в бою кажется, что ты не в состоянии драться, но взглянешь на това-. рищей, ведущих бой, и держишься: уходить с поля боя, когда друзья еще дерутся, немыслимо.
Большой моральной поддержкой для меня был голос с земли. Когда, чувствуя крайнее нервное напряжение, я слышал по радио знакомый голос: "Держись!" - то сразу ощущал прилив новых сил.
51. Слово с земли
Слово с земли поддерживало нас не только морально, оно нередко играло решающую роль в выполнении боевого задания.
В дни ожесточенных боев севернее Ясс на радиостанциях наведения переднего края часто бывал заместитель командира авиасоединения подполковник Боровой, опытный боевой летчик. Он прекрасно знал "по полету" всех летчиков соединения, которые летали на прикрытие наземных войск, следил за нашими действиями в воздухе. Его команды, своевременно поданные по радио, случалось, решали исход боя. Они мне очень помогали во время прикрытия войск.
Патрулирую над линией фронта. Напряженно слежу за воздухом. Внизу идет бой. Воздушный враг не появляется. Улетать без боя не хочется, а срок патрулирования уже истекает. Беру курс домой. Возбуждение, какое быва'ет перед боем, проходит, и только теперь ощущаю усталость: это уже третий вылет. Бесплодное ожидание противника иногда утомляет больше, чем бой.
Вдруг слышу знакомый голос с земли. Это говорит Боровой:
- Сокол тринадцать! Сокол тринадцать! Фашисты прилетели. Бей их, бей!
Боровой говорит спокойно, но быстро.
Молниеносно разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов. Усталости как не бывало.
Вижу, к линии фронта приближаются девять "хейншелей" и четыре истребителя.
"Хейншель" - двухмоторный самолет. Мы его называли пародией на штурмовик: стрелка на нем не было. Летчик видел только то, что делалось впереди, и не мог следить за хвостом своей машины. "Хейншель" можно было легко сбить сзади. Поэтому его всегда сопровождали истребители.
Я взглянул на бензомер - горючее на пределе. Можно дать короткий бой и дотянуть до аэродрома.
"Хейншели" начали выстраиваться в круг, готовясь штурмовать наши войска. Один уже заходил на штурмовку.
Командую Брызгалову, чтобы он с парой связал боем истребителей, а я с четверкой сверху, сзади, стремительно бросаюсь на врага. Прицеливаюсь. Дистанция подходящая. Открываю огонь. Самолет врага загорается и падает на территорию противника. Отхожу в сторону. Раздается спокойный голос Борового:
- Внимание! Второй "хейншель" заходит на штурмовку. Бей! Не теряй ни секунды!
Разворачиваюсь. Точно так же по шаблону заходит на штурмовку и второй "хейншель". Мне кажется, что передо мной первый "хейншель". Нет, это уже второй! Он упрямо намеревается тем же методом штурмовать наши войска.
Оглядываюсь - все мои летчики на месте. Брызгалов парой мастерски связал боем истребителей врага.
И точно так же, как и в первом случае, стремительно захожу сверху, сзади, в хвост "хейншелю" и даю очередь с той же дистанции. Второй "хейнкель" вспыхивает и падает неподалеку от первого.
- Молодец, так их! Давай еще! - кричит подполковник Боровой.
Вижу, Брызгалов отогнал истребителей противника. Мухин держится рядом со мной.
Разворачиваюсь. Бить некого. "Хейншели" на бреющем удрали восвояси. Мы возвращаемся на свой аэродром. Это был решительный, скоротечный бой. В этом бою большую роль сыграло своевременное слово с земли.
52. Первое Мая за рубежом
Вот уже несколько дней, как в воздухе с рассвета до темна стоит непрерывный гул авиационных моторов. Самолеты противника перешли к тактике массированных налетов. Враг стал еще расчетливее и хитрее.
Появились вражеские самолеты (говорили, что они принадлежат лучшим асам фашистской Германии), на бортах которых намалеваны черепа, кости и прочие эмблемы в этом же роде: фашисты всеми способами старались воздействовать на психику противника. На нас эта ерунда - назвать иначе подобные ухищрения было нельзя, - понятно, не производила никакого впечатления, служила лишь поводом для насмешек.
- Черепа и кости они, видимо, для себя заранее заготовили, - посмеивались летчики.
Мы делаем по нескольку вылетов в день. Напряженная обстановка в воздухе изнуряет. Зато радуют успехи каждого боя: мы деремся яростно, с неиссякаемой энергией.
Попытка немцев перейти в контрнаступление была сорвана при тесном и четком взаимодействии наземных войск и авиации.
1 мая перелетаем в Румынию. Река Прут сверху кажется желтовато-бурой дорогой.
Мы - за рубежом.
Садимся на аэродром севернее Ясс. Ясный, безоблачный день. Жарко. Вокруг аэродрома - сады. Все в цвету. Красиво. Но я многое бы дал, чтобы только взглянуть на заросшее осокой болотце у родной Ивотки…
Вечером, после напряженного летного дня, собираемся на командном пункте. Заместитель командира по политической части читает нам первомайский приказ Верховного Главнокомандующего.
Здесь, за пределами Родины, мы, советские воины, испытывали какое-то особенно глубокое и радостное волнение, слушая слова сталинского приказа:
"…Красная Армия вышла к нашим государственным границам с Румынией и Чехословакией и продолжает теперь громить вражеские войска на территории Румынии".
И мы, советские летчики, горды тем, что есть и наша доля в этой очередной победе наших войск