И вдруг в него неожиданно для меня полетели трассы - мой напарник не выдержал! Я был уверен, что "старик" испортил план моих действий, и в душе нещадно ругал его. Но, оказывается, его трассы неожиданно улучшили мое положение. Самолет врага стал разворачиваться влево, в мою сторону, и на мгновение подставил мне свою "спину". В этот миг, развив предельную скорость, которую только может дать мой самолет, я сблизился с врагом. Вот уже нас отделяет совсем короткая дистанция. С волнением открываю огонь. Реактивный самолет, разваливаясь на части, стремительно падает вниз, на территорию врага.
Через несколько дней собралась фронтовая конференция для обсуждения тактики ведения борьбы с реактивными самолетами. Было приглашено несколько летчиков нашей части, в том числе Титоренко и я. В своем сообщении о реактивном самолете я постарался проанализировать и проведенный нами бой, и все, что мне было известно о тактике действий новых немецких самолетов. На конференции выступили летчики из других частей. Обмен мнениями обогатил наш опыт и сыграл большую роль в борьбе истребителей нашего фронта с реактивными немецкими самолетами.
30. Воспитание
Получаем приказ: выделить группу истребителей в район Штаргардта. Возглавил группу сам командир части. С ним улетели Куманичкин, Титоренко, Азаров, Громов и еще три летчика.
Группу Чупикова ждали серьезные испытания. Наступила весна. Настоящих аэродромов не было. Командир выбрал бетонированную, недостроенную немцами узкую полосу. С нее и взлетали летчики группы Чупикова. А летать приходилось много, так как в этом районе воздушный противник был активен.
Я с оставшимися на аэродроме летчиками летал в тот же район, где действовал Чупиков, - по его вызову, когда нужна была наша помощь.
За время отсутствия Чупикова я почувствовал еще большую ответственность не только за свои действия, но и за действия однополчан.
В дружной семье советских авиаторов даже молодые летчики в суровой фронтовой обстановке быстро становились мужественными и отважными воинами. И я был удивлен, когда встретил летчика, который за несколько месяцев пребывания в части ни разу не дрался с врагом. Даже не поверил этому. Вылетая на боевое задание, он не искал противника, не навязывал ему боя. Я заинтересовался: что же это за истребитель? Вызвал его к себе. Он держался неуверенно. Я говорил с ним мягко, старался понять, что же он представляет собой. Задал ему несколько вопросов. Выяснил: летчик он грамотный; значит, дело не в подготовке. Решил проверить его в воздухе. Сообщил ему об этом, и он заметно изменился в лице.
В то утро высота облачности достигала шести тысяч пятисот метров. Предупредил летчика, что полетим на высоту и что надо на земле надеть кислородную маску. Она, правда, стесняет движения, и многие были против того, чтобы надевать ее на земле. Но я опасался, что если придется драться на вертикалях и попадать в область "кислородного голодания", то мой напарник замешкается, надевая кислородную маску в бою.
Летчик ушел, а через некоторое время и я отправился к самолету. Мой напарник с унылым видом стоял у своей машины.
Взлетели. Набрали высоту более шести тысяч метров. Ведомый не отстает. Мы - за линией фронта, летим над территорией противника. В стороне - Берлин. Смотрю, ниже нас - два "мессера". Передаю об этом по радио напарнику. А он прижался ко мне, как цыпленок к наседке. Приказываю:
- Займите положенную дистанцию и интервал!
Он выполнил приказание довольно своеобразно: занял дистанцию и интервал, но не с той стороны самолета, с какой это требовалось для поиска противника. Получилось так, что я как бы прикрывал напарника… от Берлина. "Трусит, чудак! - подумал я. - Посмотрим, что будет дальше. Может, освоится".
Вражеские летчики, очевидно, увидели нас и со снижением развернулись в сторону Берлина. Они часто так делали: уходили со снижением якобы домой, в стороне набирали высоту и затем возвращались, имея уже преимущество над нами. Я внимательно проследил - немцы ушли далеко. Спрашиваю по радио летчика:
- Видел самолеты противника?
- Видел.
Лечу дальше. На горизонте появилось восемь самолетов.
По "походке" узнаю, что это противник. Шесть самолетов отделяются и уходят в сторону Берлина, а два поворачивают к линии фронта. "Фокке-вуль-фы"! Хорошая будет моему напарнику школа! А он еще больше ко мне жмется. Я его подбадриваю: "Не робей!" - и начинаю преследовать пару "фокке-ров". Догоняю. Вот-вот открою огонь! Они заметили меня и резко развернулись в сторону Берлина. Я очутился под ними.
Сразу захожу в хвост ведущего самолета и командую:
- Прикрой, атакую!
Ведомый должен был оттянуться назад, чтобы прикрыть мою атаку, а он держится возле меня.
Сейчас в упор расстреляю ведущего. Нажал гашетки. Пушки молчат. Самолеты врага сделали переворот. Я тоже сделал переворот - и за ними.
Быстро перезаряжаю пушки. Не отстаю. Один из "фоккеров" пытается набрать высоту. Сближаюсь с ним. Нажимаю гашетки. Что за чертовщина! Не стреляют пушки, да и только! В этот миг вспоминаю о ведомом - да где же он? Командую:
- Ко мне!
Осматриваюсь - а его и след простыл.
На расстоянии километра от меня он открыл беспорядочный огонь, а затем повернул домой. Никогда я так не злился на товарища, да и случая такого никогда у меня не было.
Немцы, видимо, заметили, что пушки у меня отказали, и стали проявлять большую активность. Я попал в тяжелое положение. Как никогда, мне нужна была помощь ведомого.
Ведущий вражеской группы открыл огонь. Однако, используя качества и преимущества моего самолета, я оторвался от противника и ушел домой.
Приземлился, подозвал своего напарника. Смотрю - у него губы дрожат.
- Вы видели противника? - спрашиваю. Ведомый в простоте душевной отвечает:
- Да ведь я стрелял, товарищ командир! Тут я вышел из себя:
- Кто же так стреляет?!
У него было такое жалкое лицо, что я сдержался и продолжал спокойнее:
- Запомните: такими атаками вы только дело портите и себя унижаете. Противник вас, как птенца, расстреляет. Помните закон: встретил врага - первый вступай с ним в бой и бей с короткой дистанции. Бей уверенно, смело.
Я отпустил его, и он ушел, понурив голову.
Забегу вперед, чтобы закончить рассказ об этом летчике. Наш командир долго с глазу на глаз беседовал с ним, а я несколько дней делал вид, что не замечаю его. Со мной он боялся встретиться. Товарищи не могли забыть его позорной трусости.
Очевидно, в нем шла большая внутренняя борьба. И вот однажды он прилетел с боевого задания радостный, возбужденный и доложил, что сбил вражеский самолет. Подошел ко мне - смотрю, что-то новое появилось во всем его облике. Я крепко пожал ему руку.
- Благодарю вас за суровый урок, - сказал он, глядя мне прямо в глаза.
Урок был действительно суровый, но полезный.
31. В великое наступление за Родину, за Сталина!
Вечером в день возвращения группы командира из района Штаргардта Чупиков собрал нас и поделился своими впечатлениями. Летчики были в бодром, приподнятом настроении. Они отлично дрались, и счет сбитых вражеских самолетов у них сильно вырос. Долго сидели мы в этот вечер, рассказывая друг другу обо всем, что произошло за неделю. Когда расходились по "домам", я сказал Ку-маничкину:
- По всему чувствуется, что не сегодня завтра начнется последний и решительный.
- Дело, дружище, вдет к этому. Час победы приближается.
Да! Великая Отечественная война с немецкими оккупантами победоносно завершалась.
…Войска сосредотачивались для штурма Берлина. Незаметно для нас готовилось решительное наступление Советской Армии на столицу Германии. От Одера до Берлина протянулись немецкие оборонительные сооружения. Фашисты использовали для обороны все естественные рубежи и населенные пункты. На подступах к Берлину созданы были три линии обороны. Сам город делился на секторы обороны - немцы рассчитывали затянуть сражение.
Наш полк, как и десятки других авиационных полков, находился в полной боевой готовности.
Наступление советских войск на Берлин началось неожиданно, как неожиданно, всего лишь три месяца назад, начался прорыв висленского рубежа.
16 апреля всех нас разбудил оглушительный шум: волнами шли наши ночные бомбардировщики. Земля содрогнулась, загудела.
- Артподготовка, друзья! - крикнул кто-то.
Мы бросились к автомашинам, на бегу застегивая гимнастерки. Собираемся у КП. Нам сообщают, что войска фронта пошли в решительное наступление на долговременную эшелонированную оборону немцев, прикрывающую Берлин. Боевое воодушевление охватывает нас.
Кому из боевых летчиков не знакомо то волнующее чувство, которое испытываешь, когда сотни советских орудий ведут артиллерийскую подготовку к наступлению нашей пехоты, когда тысячи вспышек освещают небо, а ты стоишь на аэродроме, захваченный наступательным порывом, и с нетерпением ждешь сигнала к взлету!
За два года фронтовой жизни я не раз переживал это, но ничто нельзя сравнить с тем, что я видел и пережил перед рассветом 16 апреля 1945 года.
Я до малейших подробностей помню то утро. Темное небо в несметных светящихся трассах, слитный гул наших авиационных моторов, раскаты от бомбовых ударов самолетов, непрерывный грохот нашей артиллерии. Лавина огня и металла обрушилась на противника.
Началось последнее, решительное сражение…
Возбужденно переговариваемся, вернее, перекликаемся - грохот заглушает голоса. Еще темно, и я смутно различаю лица своих товарищей.
- После такого штурма немцу будет капут! - кричит мне Куманичкин.
- Скорей бы рассвет! - раздается чей-то голос.
- Скорей бы вылететь на Берлин!..
Вдруг над линией фронта вспыхнул яркий белый свет: стало видно далеко вокруг.
В первую секунду мы ничего не поняли. И только потом сообразили: сотни прожекторов, ослепив немцев, осветили путь нашей пехоте на Берлин.
Незабываемое зрелище!
У нас на аэродроме было светло, как днем. Я поглядел на друзей. Глаза всех были устремлены туда, где в едином наступательном порыве наши войска шли на Берлин. В эти минуты каждый из нас испытывал чувство гордости за нашу большевистскую партию, которая мудро провела нас сквозь все испытания войны, гордость за нашу Родину, наш народ, за тех, кто в тылу создавал танки и самолеты, минометы и пушки, гордость за нашу непобедимую армию, которую Генералиссимус Сталин вел к победе.
Чувство гордости испытывали мы и от сознания, что принадлежим к советским вооруженным силам, что мы участники великого наступления.
Мы вступили в решительные бои, вооруженные волей к окончательной победе, богатейшим боевым опытом, совершенной отечественной военной техникой.
На рассвете бесчисленные эскадрильи советских самолетов полетели на Берлин. Над нашим аэродромом мчались штурмовики, бомбардировщики, сопровождаемые истребителями. Такого количества боевых самолетов я еще не видел за все время войны.
Такого штурма, такой согласованности в действиях всех родов войск еще не знала ни одна битва в истории человечества!
Свыше семнадцати тысяч боевых вылетов произвели в тот день советские авиаторы.
С первого дня битвы за Берлин советская авиация как бы дополняла артиллерию. Она уничтожала долговременную оборону немцев, наносила удары по аэродромам, войскам противника. Немецкие истребители действовали большими группами, по сорок-пятьдесят самолетов. Мы встречали их на подступах к тем участкам фронта, куда они направлялись.
Лишь немногим вражеским самолетам удалось прорваться через наши истребительные заслоны.
Обстановка была сложной не только на земле, где наши войска преодолевали глубоко эшелонированную оборону, но и в воздухе. Враг бросил в бой остатки своего потрепанного воздушного флота.
Летчики нашей части делали по четыре-пять вылетов. Однако никто из нас не чувствовал усталости.
Вечером, горячо обсуждая прошедший день, мы говорили о том, что если наступление советских войск будет продолжаться в таком темпе, то Берлин будет взят в течение недели.
Чем ближе была победа, тем неудержимее рвались в бой летчики. Каждому хотелось совершить подвиг во имя Родины здесь, на подступах к Берлину, каждый готов был на любую жертву, лишь бы ускорить разгром врага.
Если летчик получал задание сделать за день, скажем, четыре боевых вылета, то он добивался у командира разрешения на пятый вылет. В эти дни могучего патриотического подъема особенно сильно было стремление до конца, с честью, пусть ценою своей жизни, выполнить долг перед Родиной.
32. Над Берлином
Утром 17 апреля мы вылетели в паре с Титоренко. Набрали большую высоту. В небе ни облачка. Самолетов противника не было видно. Правда, враг мог появиться внезапно со стороны солнца.
Мы зашли южнее Берлина, чтобы осмотреть воздушное пространство. На земле шел бой.
Решаю пролететь над центром Берлина. Развиваю большую скорость. И вот под крыльями самолета - центральные кварталы столицы Германии. Кое-где видны пожары - очевидно, сюда уже прилетали наши бомбардировщики. Зенитки молчат, и мы спокойно пролетаем над городом. Как назло, ни один вражеский самолет не появляется. Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и решаю еще раз пройти над Берлином. Но в этот момент в стороне от нас, на восточной окраине, появляются четыре истребителя противника. Фашистские "охотники" уже боятся ходить парами, они летают группами - по четыре, а то и по восемь самолетов. Можно было бы наброситься на них сразу, зайти сзади и ринуться очертя голову. Это заманчиво, но безрассудно.
Внимательно оглядываю пространство. Прищурился - солнце "выедает" глаза. Вижу - прямо на нас движутся две точки: это "мессеры". Они, видимо, взяли мой самолет в прицел. Идти на них в лобовую, подставлять себя под удар - глупо. Проскакиваем мимо и взмываем, чтобы сверху атаковать врага.
Но не успели мы набрать высоту, как немцы стали поспешно уходить, несмотря на количественное превосходство. Они пытались одолеть нас хитростью. Четыре истребителя были только приманкой. Если бы мы завязали с ними бой, то нас немедленно атаковала бы пара "мессеров", дежурившая в стороне.
Возвращаемся домой, досадуя, что не сбили ни одного самолета. После напряженного летного дня я сидел на КП и жаловался Чупикову:
- Сколько сегодня летал, а все без толку. Не воспользоваться ли мне тем, что немцы усиливают действия авиации к вечеру? Разрешите еще раз слетать, товарищ командир? С Титоренко разрешите, а?
- Хватит с вас, полетите завтра, - сказал командир решительно. - На сегодня вполне достаточно.
Но я не успокоился и, как у нас говорилось, "выклянчил" полет.
Немцы, стараясь использовать заходящее солнце, пытались совершать налеты под вечер. На это я и рассчитывал.
Со всей строгостью предупреждаю Титоренко:
- Дима, смотри только не горячись! Внимательно следи за всеми моими действиями. Вылет сложный, тем более что мы оба устали. Ни на секунду не ослабляй внимание.
- Слушаюсь! - ответил мне "старик". Вылетели. Пересекли линию фронта на высоте
трех тысяч пятисот метров. Передаю Титоренко по радио: "Смотри в оба!" Внизу шли бои.
Пристально вглядываюсь в даль, на запад. Дымка от пожаров, пронизанная лучами заходящего солнца, мешала видеть. Появились облака.
Направляемся к северо-западной окраине Берлина. Может быть, встретим противника над городом?
Подлетаем к северной части города. Замечаю точки. Они приближаются к нам. Проходит несколько секунд. Все ясно - идет большая группа "Фокке-Вульфов-190" с бомбами. Кричу Титоренко:
- Горка!
Делаем "горку". Набираем большую высоту - метров на тысячу выше немцев, прикрываемся разорванной облачностью.
По радио передаю на КП:
- В районе Берлина встретил около сорока "фокке-вульфов" с бомбами. Курс на восток. Высота три тысячи пятьсот метров.
Изучаю боевой порядок немцев, взвешиваю обстановку.
Немцы летят эшелонированно по высоте. Так им легко охранять друг друга и не допускать наших. Я принял решение атаковать.
Отошел от врага далеко на запад; осмотрел воздушное пространство. Не знаю, заметили нас немцы или нет. Во всяком случае, виду не подают.
Испытываю сложное чувство, хорошо знакомое каждому летчику перед решительным, опасным боем. Незначительная ошибка, просчет - и все будет сорвано, кончено. А мы во что бы то ни стало должны помешать фашистам бомбить наши войска!
- Ну что, ударим, Дима? - спрашиваю Титоренко.
- Попробуем! - отвечает он.