* * *
Думаю, что национальный вопрос - самый сложный в нашем "созвездии равноправных".
Он везде сложен - баски, шотландцы, корсиканцы, словаки, хорваты, но в какой стране мира целые народы сажали в грузовики и везли к черту в зубы? (А тех, в горах, в аулах, до кого грузовики не могли добраться, просто разбомбили - было и такое…)
Сейчас не бомбят, не вывозят, сейчас, наоборот, национальные фестивали и декады (впрочем, это и тогда было), традиционные праздники песни, все в народных костюмах - чем плохо?
А плохо то, что многие считают виновниками всего нас, русских. Оккупанты мы, и все! И в Чехословакии, и в Прибалтике, и в Средней Азии, и в Грузии, и на Украине.
И на Украине… Первый вопрос украинца эмигранта ко мне, русскому из Киева, - вы кто? "Великонеделимец" или за "незалежну" Украину?
Об этом уже писал. Придется несколько развить - дошли до меня слухи, что кое-кому кое-что не понравилось в первой части этих записок, там, где я об Украине пишу.
Подозреваю, что не понравился, сочли за клевету, мой рассказ о некотором увлечении возлияниями у нас на селе. Но на селе больше "свят", и "свята" эти, праздники, отмечаются всем селом, ни одной хаты с краю не остается. Да и без "свят" случается… Утром еще так-сяк, или по-украински "сяк-так", а уж к вечеру…
Будто в поддержку мне, моим рассказам, добралась до меня недавно, разными там окольными путями, "документальна новела з роздумами" (на украинском языке) одного моего друга с Украины. Новелла с размышлениями о некоем рядовом украинском совхозе и директоре его, хорошем, работящем дядьке, по фамилии Вояк. Картина вырисовывается интересная, хотя и грустная. Очень даже.
Приведу из нее, из этой новеллы, одну только крохотную сценку из главки "Клятi пережитки" (проклятые, значит). Не перевожу, и так понятно будет:
"В один з днiв знову сидiв я в кабiнетi директора. Покликав Вояк секретарку.
- Давай отих.
Увiйшли п'ятеро парубкiв - я ix примiтив ще в приймальнi бiля столика секретарки, тицяли якiсь папiрцi.
- Принесли об'яснительнi? - спитав директор.
Дружно протягли тi caмi бумажки. Вояк узяв, проглянув yci пiдряд, тодi розмашисто й бистро став на кожнiй писати резолюцiю. Я дививсь на хлопцiв. Один - худий, блiдний i наче iнтелiгентний, другий - с тонким красивим обличчям, спокiйно дивиться, обо чисто вбранi. Iншi трое - явно з перепою, в одного очи кров'ю залитi, аж згустки по битках, в другого подряпини на носi й на лоб!
- Ну, от так, друзi, - сказав директор. - 3iно, оце в приказ. Цьому - строгий виговор з останнiм предупрежденiем, чотирьох - на увольненiе. I щоб по общi духу вашего тут не було! Оце я зараз iду в район, повернусь о четвертiи - щоб жодного не стрiв.
Трое мовчки и незалежно залишили кабiнет - вони тут, виявляеться, пiсля того, як проштрафилися в райцентрi, попали пiд суд i дiстали условне покарання, вiдбували тут у "Комiнтернi" свiй условний строк i оце вже вiн скiнчився, та й в армii всiм трьом, дома вже, мабуть, повiстки лежать. Забув сказати: всi п'ятеро - шофери.
Той, що одержав догану, вклонився, дякуючи, i теж подавсь. А п'ятий лишився, став умоляти, пустив сльозу - i директор його "востание" простив, переписав резолюцiю.
Я зазирнув у тi "Об'яснiтельнi". Один повiз до райцентру зоотехнiка i, поки ждав, зустрiл дружка по армii, взяли по сто п'ятдесят, попав до мiлiцii. Другий саме ото и побився тодi пiсля свята з дружинником Володею пiд директоровим парканом. А трое условно покараних серед ночi завiтали до завгара з'ясовувать взаемнини, чимось вiн iх общив, завгар - парубок дужий, ножiв при хлопцях не було, та все-таки трое на одного, а пiд балабасом були добряче, то завгар до них не вийшов, а на ранок написав директоровi доповiдну. ("Пiд балабасом" - то ще один сiнонiм до семантичного ряду "напитися", "нап'янцюватися", "нажлуктатись", "набратись", "нарiзатись", "надертись", "насмоктатись", "нализатись" - мабудь, iще згадаеться, коли посидiти, бо богато слiв для означення того чудового процесу видобув наш народ iз скарбниць мови своеi. "Ходити пiд балабасом", "набалабаситись" - це я тiльки тут почув.)"
И это не "свято", это будни. И как пишет автор (перевожу по-русски):
"Страшная картина. Две неделя в октябре 76-го пробыл я тут, в совхозе, и вот послушайте, сколько раз директор разбирался с пьяницами. И это все при мне, а сколько было и без меня… И не думай, читатель, будто совхоз, про который пишу, - исключительное явление по пьянству. Везде так, без исключения. Спросите: почему не обращают внимания, не пишут об этом корреспонденты, сельскохозяйственные делегации, которые кто туристами, кто по обмену специалистами гостят в наших селах? Ну, про это и спрашивать не стоит. Само собой, при иноземных гостях пьянство как-то прикрывают. И не только пьянство, а так еще выставить себя умудряются, что даже специалисты-агрономы живут и месяц в колхозе, и два, а разобраться в самой реальности не в силах…"
А я добавлю - и не только на Украине такое. В России, может, и пострашнее. На Украине хоть сало есть (всяк все-таки своего кабанчика "годуе" - кормит, значит), а закуска, как известно, дело серьезное - жир обволакивает стенки желудка.
Но пьянство пьянством, самогон самогоном (уж больно он, черт, дешевый!), а дело не только в этой, охватившей весь Союз нерушимый от Белого до Черного (а может, от черного до белой, с маленькой буквы?), от Тихого до… Бог его знает докуда, до Берлинской стенки, всю Родину нашу необъятную поглотившей беде. Беда эта - и повод, и следствие. А основа всех основ - ярмо. И тут уж спорить грех, кому хуже - украинцу или латышу, узбеку или казаху, молдаванину или финну.
Од молдаванина до фина
На всiх язиках все мовчить…Т. Шевченко
"Финляндизированному" финну все же лучше - хоть и Кекконен, но все же демократия, - но любит он русского не больше, чем латыш или узбек. А вот русскому, пожалуй, хуже всех, может, хуже даже, чем еврею, хотя за него, русский народ, и подымался однажды тост и к дипломатической или партийной карьере препятствий у него никаких. А хуже потому, что ходит он - и рязанский колхозник (вспомним того секретаря обкома, что Героя Соцтруда при Хрущеве получил, а потом пулю себе в лоб пустил), и мурманский рыбак, и уральский рабочий - всё под той же советской властью. И если не думает он днем и ночью о свободе украинского или эстонского народа - то только потому, что и своей не имеет. И кабанчика к тому же, чтоб "погодувати", где-нибудь на Ярославщине тоже не имеет, и с курями-гусками тоже плоховато.
Русского, русское в Прибалтике, в Чехословакии, в Польше не любят, потому что оккупация в каждой стране на свой манер, но пришла из Москвы. И русская речь - речь не освободителя, как казалось чехам или полякам к концу войны, а покорителя, как увидели они сейчас. И русский, советский для них, для большинства, одно и то же. А это не одно и то же…
Смею утверждать, что на Украине (а прожил я там всю свою жизнь) ненависти в народе к русским нет. И слова "москаль" не забыли (хотя и не говорят вслух) только разные Андрii Малишки и ему подобная интеллигенция из писательской среды, стоящей у штурвала соцреализма. В украинском народе - утверждаю! - нет ненависти к другим народам, ни к русским, ни к евреям, ни к цыганам. Он ненавидит власть, партию - это да! - хотя и примирился, приладился к ней, знает, как обмануть. И с приусадебного своего участка (1 %) кормит картошкой, помидорами и огурцами всю страну (хотя домохозяйки и ругаются, что на Бессарабке, в Киеве, все втридорога).
И опять-таки утверждаю (бо знаю!), как ни тяжело это признать, что вопросы "незалежностi" и "вiдокремлення" (независимости и отделения) деревенского дядьку волнуют куда меньше, чем где достать гвоздей или как вытащить своего Олеся или Петра из милиции, куда он угодил на пятнадцать суток - дал в морду сыну председателя сельсовета.
Грустно, но так… А горстка тех, кто действительно олицетворяет собой украинскую культуру (не Дмитерко же, не Козаченко, не Богдан же Чалый), для кого Украина - это Украина, а не УССР, одна из пятнадцати равных, сидит за решеткой. Светличный, Стус, Сверстюк, Мороз, Черновил, Лупынис. Их стойкостью, их силой гордимся все мы - и русские, и украинцы.
Вряд ли кто-нибудь из них спросил бы меня, или Войновича, или Максимова, или Володю Буковского, "единонеделимцы" ли мы. Думаю, что просто неловко было бы такое спрашивать.
Я русский. Во всех поколениях. (Что-то с материнской стороны, среди прабабушек, было "заграничное" - шведское, итальянское.) Всю жизнь прожил на Украине, в Киеве. Ни разу, ни в семье своей, ни среди друзей, ни моих, ни семьи моей, не слыхал я дурного слова о стране, о народе, среди которого жили. Даже в нелегкие для русских годы "украинизации". Мать и тетка с увлечением взялись за изучение украинского языка ("А почему они раньше не знали?" - спросит не в меру яростный оппонент. "А потому, что в городе жили, и вообще-то больше за границей, так почему-то заведено было тогда"), и обе блестяще сдали на первую категорию.
Когда я учился в школе, ей-Богу, никто из нас не интересовался, кто по национальности его сосед по парте (теперь только соображаю - Приходько был, значит, украинец, Муня Бергер - еврей, Сребницкий - русский, а может, и поляк, а Гааг? Вот и не знаю. Кто ж он такой был?). Хорошо это или плохо, но мы были интернационалистами. А может, космополитами?
На Украине я прожил всю жизнь. И родился, и учился, и влюблялся (самой красивой, кстати, была чистейшей воды украинка, Наталка), и воевал, и первый танк увидел на берегу Оскола, а ранен был на Донце. И если в детстве не очень любил Нечуя-Левицкого, то потому же, почему и Тургенева, - их обоих "проходили". А Довженко не люблю так же, как и Эйзенштейна, - оба они, пусть и талантливые (тем хуже!), но из кожи вон лезли, чтоб угодить…
А Украину люблю, потому что люблю Украину (бедный Сосюра, как ему досталось за это, за его "Любить Украину"). Люблю, за что и били Сосюру, белые мазанки и стрыхи (их все меньше и меньше). "Село на наший Украiнi неначе писанко. Село зеленим гаем поросло. Цвiтуть сады, бiлiють хати, а на горi стоять палати…" Люблю украинских парубкiв и дiвчат, красивые они. Люблю украинскую песню. И под хмельком всегда пускаю слезу, слушая "Коли розлучаються двое, за руки беруться вони…" Люблю своего Ваньку Фищенко, командира пеших разведчиков, хулигана и алкоголика, но верного друга. Люблю Митьку Поправко, соседа моего по госпитальной койке, тоже не дурака пропустить по одной, а то и по две, а сейчас дважды, а может, уже и трижды деда… Я никогда не говорил с ними, а они со мной, о "незалежности", но, если она им и их друзьям нужна, я тоже за нее. Я как народ. Что ОН скажет.
И мне тогда будет легче. В моем "Titre de voyage" написано, что во все страны могу ездить, "sauf URSS" - кроме СССР. Значит, в Киев нельзя. А тогда можно будет. Вот только когда это будет? Доживу ли?
Поговорили о евреях, русских, украинцах. Не настало ли время сказать несколько слов о французах, ведь я сейчас среди них живу.
О них говорят по-разному. Первая эмиграция, вторая, третья, сами французы о себе (может быть, критичнее всех). Критикуют их все. (Только моя мама не критиковала, любила, противопоставляла их всегда швейцарцам.) "Французы? Испанцы куда симпатичнее", "Французы? Предпочитаю англичан". И все же все едут во Францию. И живут в ней.
Францию - державу - изображают в виде женщины в фригийском колпаке, серьезной, холодной, неприступной. Кто избрал эту даму в виде символа? Во всяком случае, не француз. Слыхал я, что какой-то скульптор лепит сейчас, то ли для монет, то ли для бумажных денег, профиль Брижит Бардо. Это уже более по-французски.
А что значит "по-французски"?
Всю жизнь для меня это был некий блеск, легкость, непринужденность, юмор, галантность, вопросы чести, gentilhomme'ство, своеобразный кентавр из д'Артаньяна и мопассановского Бель-Ами. "Красное и черное" - тоже французы. И Тартарен - тоже. Одним словом, нечто неугрюмое, скорее с улыбкой на лице, чем с нахмуренными бровями.
Оправдались ли эти мои ожидания?
Прожил я в среде французов два с половиной года, а в общем-то и не знаю. Круг моих друзей в основном русский, или франко-русский, язык мой хромает, к более тесному общению не располагает ("Что вы, что вы… Вы делаете такие успехи!" Черта с два успехи, кое-как шкандыбаю, путая все глагольные времена…). И знаю я француза в общем-то скорее вприглядку.
Понял я, что он скорее замкнут, чем общителен. Не навязчив, в чужие дела нос свой без приглашения не сует. Не враг собственности. Расчетлив. Цену деньгам знает. Не так болтлив, как я думал. (Впрочем, когда смотришь телевизор, видишь, что болтлив, могут часами сидеть "за круглым столом" и, как говорят у нас, не закрывать рта.)
К слову, должен признаться, попав в Англию, я был поражен словоохотливостью сдержанных, как я думал, флегматичных англичан. Куда там… Ехали мы как-то по английским дорогам. Запутались. Остановили некоего путника, шедшего нам навстречу. Не буду преувеличивать, но думаю, что он отвечал минут семь! Если восстановить, получится следующее: "Вы видите то дерево? Нет, не то, с развесистой кроной, а несколько левее его, метров так на пятьдесят-семьдесят. Так вот. Не доезжая до него метров сто, а может, и немного меньше, вы увидите придорожный крест. Сразу за этим крестом будет дорога, очень красивая, обсаженная то ли буками, то ли вязами. Не обращайте на нее внимания и поезжайте дальше. За ней будет вторая дорога, тоже направо, вроде проселочной. На нее тоже не сворачивайте, а сверните на третью. Когда свернете, увидите вдали что-то вроде замка. Я говорю что-то, потому что это вовсе не замок, а ферма. До этой фермы минуты три-четыре езды. Когда вы до нее доедете, вы увидите справа…" После этого еще три минуты рассказа, милая улыбка, приподнятая шляпа, и мы вконец запутались.
Француз не так обстоятелен, объяснит и покороче, и понятнее, и шуточку подпустит, но опять это смотря какой француз - нормандец или провансалец. Две большие разницы, как говорят одесситы. Кстати, одессит и ленинградец тоже две большие разницы - между прочим, бывают одесситы и русские…
Француза, точнее парижанина, я знаю больше по кафе и метро. И там, и там сижу и присматриваюсь, прислушиваюсь.
Именно в метро я обнаружил очень ценное качество французов - спокойствие и вежливость. Как-то попал я в дни забастовки. Поезда ходили, но с большими интервалами. Перроны набиты были до отказа. Как у нас, в Москве, в часы пик. И вот подошел поезд. Выплюнул часть пассажиров и стал набирать новых. Молча, без единого слова начали втискиваться. Втиснулись. Двери захлопнулись. Половина осталась на перроне. И опять-таки ни звука, ни слова…
Где ругань, мат, где знаменитое "Куда лезешь, вагон не резиновый. Не нравится - бери такси"? Где все это, родное, московское? Нервы, нервы не те. Нет нашей советской озлобленности, грубости - первое, что бросается в глаза иностранным туристам.
Французы считают, что у них нервы тоже расшатаны, самая модная болезнь - это депрессия. А я говорю ("не для стенограммы" - как, бывало, говаривал незабвенный наш Никита Сергеевич) - с жиру бесятся. Постояли бы в очередях (после работы-то), поискали бы яйца и колбасы, потаскали б все это в двух авоськах (если нашли), потискались в троллейбусах и метро, обрывая себе и другим пуговицы (а где их, пуговицы, после достать?), вот тогда и поговорим о нервах. У вас свои заботы, знаем, implots - налоги одолевают и вообще инфляция, но каждую пятницу в машину и на лоно, а летом яхточка или в Грецию (Вы куда летом собираетесь? На Майорку. А вы? Мы на Мартинику, вино там - не оторвешься)…
А в Тбилиси, говорят, мне из Москвы писали, кроме кисляка, ничего не найдешь. В Тбилиси…
Не ворчи, Некрасов, не жалуйся, не клевещи на французов. Любишь же их! Ну, люблю, что поделаешь. Люблю сидеть в кафе на Сен-Жермен и смотреть на прохожих, на сидящих за столиками. Приятное зрелище. Молодежь. Свободная, непринужденная и одета весело как-то, разнообразно. Непринужденная… Это первое, что бросается в глаза нам, скифам. Очень здорово подметил это все тот же Л. Владимиров в своей книге "Россия без прикрас и умолчаний". Глядя на целующуюся парочку, мы внутренне возмущаемся - нашли место, дома не нацеловались! И в этом все наше (да, наше) неистребимое ханжество. Мы, конечно, осуждаем супружескую неверность, но это - видали, сидят в метро и целуются - еще больше. Некрасиво, не положено.
Так же (опять же у Л. Владимирова), как и отношение к деньгам. Неловко открыто сказать, что ты переходишь на другое место потому, что там больше платят. Ты об этом думаешь и, конечно же, радуешься, но говоришь, что там интереснее работа. Ханжа, и все. А француз не ханжа - любит деньги и говорит об этом. А мы тоже любим, но говорим, что не в деньгах счастье, плевали мы на них. Но не плюем.
А знаете, почему я еще люблю французов? Потому что они говорят по-французски. О, французский язык! Слушаю и не наслушаюсь. Даже эти полуинфантильные интонации с повышением к концу фразы. Сколько в них приветливости. Даже в этих заученных "Merci, monsieur" в устах булочницы.
Что делать - в немецком мне кажутся все слова утомительно длинными - Strassenbahnenhaltestelle, например, обычная трамвайная остановка, в английском мучает "г" не как "г" и что "а" читается как "е", "е" как "i", "i" как "ай", а во французском… Впрочем, и во французском свои идиотства. Ну почему короткое, сжатое "Жак" по-французски Jacques, да еще во множественном числе, и Georges во множественном, кроме метро "George V" (английский король не Жоржик, что ли?). И уж совсем загадочный umlaut на ii в Montparnasse-Bienvenue. Говорят, что знаменитый строитель парижского метро Fulgence Bienveniie очень любил рассказывать всем происхождение этих двух необъяснимых точек в его фамилии. Судя по его внешности, уютный старичок с седенькой бородкой, он, вероятно, очень подробно и со всякими примерами об этом рассказывал. Прекрасный язык!
Прекрасный язык! Ничто меня в нем не раздражает. Даже то, что житель Fontainebleau (т. е. я сам сейчас) называется Belifontain'oм, а чудесного, живописного Монако - монегаском. (А по-русски, кстати, как?) Ну что ж, у нас тоже есть свои куряне, пермяки и архангелогородцы.
Да здравствует же великий французский язык! И да будет стыдно мне, познавшему его даже раньше русского и забывшему его, и оправдывающему всякими жалкими оправданиями свои ничтожные успехи в его освоении.