3
Вскоре пришло пополнение.
Среди новичков, прибывших во взвод, не было фронтовиков. Это были люди, в годы немецкой оккупации угнанные на работу в Германию. Они испытали лагерную жизнь, а после освобождения пришли в армию.
Правофланговым в строю взводного пополнения стоит Земельный. Это - богатырь. Крупные черты лица, коричневый загар и глубокие складки на лбу придают ему вид суровый и даже мрачный. На вопросы отвечает неохотно, густым басом.
Рядом с ним Путан кажется маленьким, хотя это человек среднего роста, коренастый и крепкий. Лицо скуластое. В глазах - устоявшаяся грусть.
В самом конце строя - молоденький солдат. Он похож на подростка, одетого в военную форму. Гимнастерка висит на худеньких плечах, но заправлена она очень тщательно. Солдат подтянут, стоит прямо, смотрит бодро. Это - Колесник. На мой вопрос, сколько ему лет, он бойко, девичьим голоском отвечает:
- Вчера исполнилось девятнадцать.
- В армии давно?
- Я доброволец, товарищ лейтенант. Из лагеря домой не поехал: решил отслужить, а потом и домой. Уж год дослуживаю.
- Как же тебя приняли досрочно?
- А я год себе прибавил, оттого и приняли. Документов у нас не было никаких.
…В пятом часу утра, когда спалось особенно крепко, я почувствовал резкий толчок в плечо и, еще не проснувшись как следует, вскочил с койки.
Тревога!
Дежурный по роте - уже за дверью; оставив ее распахнутой настежь, он устремился в другие двери, которые тоже оставлял открытыми, и взывал:
- Тревога! В ружье!
- Неужели опять? - мелькнуло в голове, когда руки автоматически натягивали сапог. На ходу опоясываясь ремнем, я бросился в солдатскую спальню. Пистолет оттягивал ремень книзу, поэтому никак не удавалось вдеть его конец в пряжку.
В казарме творилось то, что всегда бывает при тревоге. Кое-где еще мелькали простыни, взвиваясь выше второго яруса коек; глуховатый голос бубнил спросонья, что кто-то навернул его портянку, а ему осталась чужая; солдаты, продолжая одеваться на ходу, бежали к оружию; щелкали пулеметные замки, винтовочные затворы, своим особенным звуком шуршали по стеллажу разбираемые коробки с лентами; у кого-то без конца срывалась возвратная пружина, и он негромко стучал крышкой по коробу пулемета, стараясь надеть ее.
Среди этого приглушенного шороха, возни и щелкания послышался звонкий голос лейтенанта Мартова, командира первого взвода.
- Лейтенант Грошев, ко мне!
Я подошел к Мартову, стоявшему в противоположном углу.
- Ты бы помог своему Таранчику собраться. Видишь, как старается, даже вспотел.
Действительно, было на что посмотреть. Таранчик сидел на койке и, торопясь, сматывал обмотку. Ни единая пуговица на гимнастерке не была застегнута. Пилотка сидела на самом затылке поперек головы.
- Вот скаженна! - ворчал он вполголоса. - Ну, чтоб хоть покороче была, так нет же - на вот тебе ровно два метра! По уставу…
В это время валик обмотки снова выскочил из дрожащих рук Таранчика и развернулся по полу.
- Тьфу, проклятая! Да так десять метров перемотаешь!.. И зачем только мама на свет родила такого урода! У всех ноги, как ноги, а тут… И-эх!
Таранчик скомкал обмотку и начал навертывать ее на ногу. В самом деле, ему было досадно: все солдаты роты ходили в сапогах, даже ни на одном из новичков не было ботинок, а на его ногу не нашлось на складе сапог, и пришлось их заказывать.
- Таранчик, чего ты там копаешься? Бери свой станок! - кричал командир отделения, сержант Жизенский.
А из дверей дежурный уже торопил:
- Выходи строиться!
- Таранчик, в строй! - приказал я, и мы с Мартовым побежали на улицу. Там в сероватой предутренней мгле поротно выстраивался весь полк. Чумаков уже построил взвод. Солдаты поеживаясь от утренней свежести, стояли в строю, но кто-то еще застегивал пуговицы, кто-то прилаживал поплотнее шинельную скатку, кто-то проверял оружие.
Еще, пожалуй, за целую минуту до того, как командир роты подал команду "равняйсь", я проверил солдат взвода. Каково же было удивление, когда я увидел Таранчика, стоявшего на правом фланге. Все пуговицы застегнуты, гимнастерка заправлена без единой морщинки, скатка - на месте, как и полагается, подложена под сгиб пулеметного хобота.
Другие солдаты взвода тоже уложились вовремя. Только Соловьев все еще копался со скаткой. Этот кругленький человек всегда от всех отставал, за это Таранчик постоянно подтрунивал над ним. Но тот же Таранчик защищал Соловьева от нападок других и помогал ему во всем.
Серые глаза Соловьева под темными бровями были так наивны, а припухшие губы и розовые щеки придавали ему такой детский вид, что в первое время я не мог быть к нему столь же требовательным, как к остальным.
Быстро выровняв взвод, я подал команду "смирно" и объявил:
- Ефрейтор Таранчик, благодарю за хорошую службу!
- Служу Советскому Союзу! - ответил он так, что его услышали в соседних подразделениях.
- Кто там благодарностями разбрасывается? Опять вы, Грошев? - раздался голос Блашенко откуда-то с правого фланга. - Лучше бы потрудились доложить командиру роты о готовности взвода, - ворчал Блашенко, выходя перед строем. - Рота, р-р-равняйсь!
Он очень любил командовать, "родился в гимнастерке", как он сам говорил, и поэтому слова всякой команды выговаривал с каким-то особым смаком.
- Смир-рно!
После обычных рапортов о готовности подразделений и многократных проверок, полк двинулся в путь. Слышно было покашливание людей. Колонна длинной змеей ползла по улицам спавшего города. Даже деревья, и те, казалось, дремали.
- А станок я все-таки не буду тащить за Соловьева всю дорогу, - ворчал у меня за спиной Таранчик.
- Это дело твоей совести, - строго сказал я. - Можешь передать его сейчас же.
Таранчик притих и больше не возобновлял этого разговора в течение всего пути. Даже когда Соловьев предлагал хоть на время сменяться ношей, он отказывался.
Когда голова колонны покинула последнюю городскую улицу, справа над равниной, по которой были разбросаны деревушки, взошло солнце.
Уже в походе мы узнали, что марш будет длительный с большой остановкой в пути. Поговаривали о том, что обратно сюда не вернемся, но по-настоящему никто не знал, куда же придется идти и где остановиться. Такова уж солдатская жизнь: встал, встряхнулся и пошел хоть на край света раз есть приказ.
…Дорога шла по совершенно открытой местности, и к полудню стало очень жарко. Подразделения далеко растянулись по шоссе. Впереди показалась деревня. На обочине дороги стоял открытый автомобиль. Полковник Тарутин, стоя около него, подбадривал солдат:
- Веселее, орлы! Выше головы! Песню!
Кто-то впереди трубным голосом начал:
Скажи-ка, дядя, ведь не даром
Москва, спале…
И подхватили все:
Москва, спаленная пожаром,
Французу отдана?
Далеко впереди загремел оркестр. По мере приближения к деревне звуки оркестра все более властно врывались в песню, заглушая ее.
- Отставить песню! - скомандовал Блашенко.
Миновали тихую, полусонную деревню. Ко мне подошел лейтенант Мартов. Его промокшая от пота гимнастерка и осунувшееся лицо говорили об усталости, но живые глаза светились энергией. Этот худощавый, с редкими веснушками на лице человек отличался неутомимостью и бодростью.
- Вон лесок, видишь, Миша? - сказал он, указывая вперед, чуть левее колонны. - Это наш лесок. Пора передохнуть солдату, - Мартов раскрыл планшет и ткнул пальцем в точку на карте. - Видишь? Дом родной!
Я изрядно устал, даже разговаривать не хотелось.
Наконец колонна приблизилась к лесу, и Мартов побежал к своему взводу.
Редкий сосновый лес не встретил нас ожидаемой прохладой: в нем не было ни настоящей тени, ни ветерка. Зато нашлось маленькое круглое озерко с прозрачной холодной водой. Оно оказалось неглубоким. Таранчик одним из первых бросился с низкого берега и теперь, загребая воду и громко фыркая, плыл к середине. Соловьев, раздевшись, не решался сойти в воду. Фролов и Земельный стояли на берегу одетые.
- Порхай в воду, Соловушка! - крикнул Таранчик. - Или соловьи не плавают?
Вернувшись, он выскочил на берег, подхватил Соловьева, поднял его над головой и понес в воду.
- А вы чего, хлопцы, не раздеваетесь? Смотрите, чтоб не покаялись. Подпаритесь! - пригрозил он стоявшим на берегу. Соловьева, который извивался в его руках, Таранчик унес далеко от берега и бросил там в воду; тот взвизгнул, окунулся, вынырнул и саженками поплыл на середину.
- А вы чего сиротами прикидываетесь! - накинулся подошедший Мартов на Земельного и Фролова. - А ну, марш в воду!
Земельный нехотя начал раздеваться, а Фролов продолжал стоять.
- Ну, а ты чего раздумываешь? - прикрикнул на Фролова Мартов и начал быстро раздеваться.
- Я плавать, товарищ лейтенант, не умею.
- Хлопцы научат, - сказал Земельный. - Здесь мелко. Пошли!
Фролов и Земельный, не торопясь, начали раздеваться. Земельный и в одежде напоминал богатыря, а раздетый он и вовсе походил на Прометея, и Фролов рядом с ним казался сухой щепкой. Лишь когда Земельный повернулся спиной к озеру, чтобы уложить одежду, стало понятно, почему он не хотел купаться. Вся его спина была изуродована рубцами.
Я стоял недалеко от берега, готовый броситься в воду, но теперь забыл об этом.
- Где это тебя так? - тихо спросил Фролов. Земельный хмуро взглянул на него и, ничего не сказав, тяжело пошел в воду.
Карпов, увидя спину Земельного, воскликнул:
- Кто это тебя так?..
- Любашка дюже горячо обнимала, - неласково ответил Земельный. Он плавно погрузился в воду и, загребая огромными руками, легко поплыл от берега.
- Чудак ты, - возразил Таранчик. - Кто же может сделать такое, кроме фашистов.
- Рота, кончай купаться! - кричал с берега дежурный по роте. - Обе-едать!
Из воды начали выскакивать солдаты, освеженные купанием.
4
Рано утром колонна остановилась на опушке большого соснового леса, вблизи артиллерийского полигона, который тянулся далеко на север. Солдаты, составив ружья "в козлы", получали боеприпасы, набивали пулеметные ленты холостыми патронами, заливали в кожухи пулеметов воду. Офицеры были собраны на совещание к командиру подразделения. Там же был зачитан приказ о занятии позиций. Оказалось, что большая часть нашего подразделения ушла на другую сторону полигона, чтобы сделаться "противником", от которого нам придется "обороняться". И уж всякому известно: оборона - это окапываться и готовиться к отпору.
Возвратившись с совещания, мы застали роту в состоянии деятельной подготовки к предстоящим "боям". Илья Коробов, командир третьего взвода, подошел к Фролову, укладывавшему снаряженную ленту в коробку.
- Чем вы занимаетесь? - спросил он.
- Оружие готовим, товарищ лейтенант, - бойко ответил Фролов.
- А ну, покажи лопатку.
Фролов отстегнул лопату и подал Коробову. Тот, пощупав ее лезвие, строго сказал:
- Лопаты точить надо! Это вам не то, что до сих пор: выйдут в поле взводом, постреляют и - домой. Здесь сначала покопать придется, учтите! - Коробов отдал лопату и поспешил к разостланной плащ-палатке, на которой мы собрались завтракать.
- К-хе-ге! Вот эту крепость мы должны взять штурмом, - сказал он и прилег на край плащ-палатки.
- Какую крепость? - не понял Мартов.
- А котелок-то. Это, брат, железная крепость, - серьезно разъяснил Коробов. Этот человек, высокий и плотный, обладал незаурядной силой, все он делал как бы сплеча.
Плюхнувшись на плащ-палатку, он неловко заворочался на ней и опрокинул крышку котелка с котлетами.
- У-у, медведь, - ворчал Мартов. - И вечно у него несчастия. Подвинься!
Коробов послушно отодвинулся на край плащ-палатки, собрал рассыпанные котлеты и с обычным усердием принялся за еду.
Солдаты, возвращаясь от походной кухни, группами устраивались на завтрак.
После завтрака Коробов свернул плащ-палатку, положил ее под голову и развалился на мягкой хвое.
- У нас на Орловщине говорят: после хлеба-соли - семь часов отдыху!
- У нас тоже говорят, только посмотрим, удастся ли тебе это, - возразил Мартов.
- Да-а, а дома уж я бы не упустил такого случая, - мечтательно произнес Коробов и закрыл глаза, пытаясь задремать.
- А ведь я был бы сейчас в Харькове, - с сожалением выговорил Блашенко, - если бы не Горобский.
- А что Горобский? - спросил Мартов.
- Хотя Горобский и в самом деле тут ни при чем, - словно про себя продолжал Блашенко, - ведь он не подавал рапорт. Это - батя. Это он поставил меня в график, а его отпустил в первую очередь… Заслуженный, что сделаешь.
- Конечно, заслуженный. Разведчик ведь - глаза и уши полка, - вступился Мартов. - "Языков" они исправно доставляли.
- Сам что ли он за "языками" ходил, - возразил Блашенко. - Он и в разведку за то только попал, что по-немецки где-то раньше научился говорить.
- Ходил и сам, - не уступал Мартов, - даже, говорят, в форму немецкого офицера одевался…
- Вот-вот, - перебил его Коробов, - нарядиться он может. Нагладится, начистится - артист! А уж рассказать-то он сумеет, тоже не хуже артиста, - заключил Коробов и повернулся вниз лицом, уткнувшись в свернутую палатку.
Все замолчали.
- Смотрите! А ведь это "противник" там ползет, - вдруг сказал Мартов, указывая на невысокие холмы.
Мы быстро поднялись и стали всматриваться в даль полигона. Действительно, между невысокими холмами мелькнули два броневика, и за ними, вздымая пыль, быстро скрылся за бугром легкий танк.
- Батюшки, опять война, опять солдату маяться! - комически взвыл Коробов, на диво бесшумно оказавшийся возле нас. Он стоял, приставив к глазам бинокль и указывая на гребешок серого холма. Внимательно присмотревшись, там даже простым глазом можно было обнаружить присутствие "царицы полей". Наш "противник" начал уже окапываться. Ниже гребня холма, растянувшись цепочкой, деловито копошилась пехота.
- А что там за журавли стоят? - спросил Коробов, продолжая изучать местность.
- Для англичан они были страшными журавлями, - пояснил Блашенко. - Это катапульты. С них гитлеровцы запускали свои самолеты-снаряды на Лондон.
- О-о! - протянул Коробов. - А на вид так себе, чепуха, штучки… На строительные краны похожи.
Блашенко вернулся к разостланной плащ-палатке и лег на нее. Мы с Мартовым последовали его примеру.
- Воздух! - во все горло закричал Коробов, но никто не двинулся с места. Гражданский самолет шел стороной на большой высоте, не имея никакого отношения к нам.
Скоро был отдан приказ, и, мы, наконец, двинулись на позиции.
5
Началось сооружение долговременной обороны по всем правилам инженерного искусства. Солдаты, раздевшись по пояс, копали окопы и старательно их маскировали.
Вскоре появилась настоящая передовая линия обороны с дотами и блиндажами. В тылу возводилась вторая линия, а еще дальше - третья.
В одну из "фронтовых" ночей мы с Мартовым, обойдя посты, вылезли за тыльную стенку траншей и, развалясь на траве, закурили.
- Кто там наверху курит? Марш в траншею! - послышался сердитый голос Блашенко. Пришлось спуститься и покурить внизу. Но нам хотелось продолжить удовольствие, и, бросив окурки, мы снова вылезли на траву против нашего блиндажа.
Кое-где вздымались в воздух ракеты, и выхваченный из темноты рельеф полигона казался очень похожим на тактический макет в учебном кабинете. Изредка слышались отдельные выстрелы из винтовок и короткие автоматные очереди - внешне все, как на фронте, только нет ощущения настоящей подстерегающей опасности.
Мы молча лежали и с удовольствием вдыхали свежий воздух, глядели в бездонную пучину черного неба, усеянного множеством звезд. А мысли уносились далеко-далеко, в родную уральскую деревню.
Теперь там не глубокая ночь, а пятый час утра. Деревня просыпается. Женщины, подоив коров, гонят их на окраину деревни. Стадо собирается у пруда, над которым клубится пар. Облако пара, молочно-белое у воды, начинает розоветь сверху от зари, разлившейся над бором. Утки, проснувшись в камышах, под покровом тумана безбоязненно выплывают на середину пруда и громко крякают.
На колхозном дворе сейчас много людей, и двор похож на муравейник. Слышатся голоса ребят и звонкие, задорные - девчат. Наших девушек! И где-то среди них - она…
Короче говоря, в мыслях и в сердце было то, что называется тоской по родине.
Вдруг метрах в двадцати от нас послышался тревожный вскрик и потом шепот.
Я успел разобрать только:
- Спа-акойно, милейший!
В этих словах и голосе улавливалось что-то очень знакомое, но вспоминать было некогда.
Мы вскочили, как по команде. Приглушенный шум напряженной возни быстро удалялся в сторону "противника". Из ближней ячейки застрочил пулемет, сверкнул луч карманного фонаря, и почти одновременно в воздухе зажглась ракета. Я перепрыгнул через окоп и, не чувствуя под собой ног, понесся к группе людей, удалявшихся от линии наших траншей. Я еще успел расслышать, как Мартов приказывал кому-то в траншее:
- За мной! Быстро!
Ракета погасла, и я свернул немного влево, чтобы опередить этих людей и преградить им путь. Не знаю, как я оказался впереди бегущих, по понял, что задержать их не хватит сил. Люди, заметив меня, взяли еще левее. С криком: "Стой!" я выстрелил вверх и ринулся на них. Через мгновение меня подмяли, и я оказался в самом низу свалки. Сцепившись клубком, люди катились по полю. Я старался не только оказаться наверху, но самое главное - задержать группу или хотя бы одного-двух. Послышались голоса подоспевших с Мартовым солдат, и я усилил попытки выбраться наверх. На мне барахтались люди, я задыхался.
- Где Михаил? - раздался громовой голос оказавшегося тут же Коробова. Упершись в землю каблуками, я выгнулся мостиком и крепко обхватил лежавшего на мне человека. В самое лицо пахнуло чье-то горячее дыхание, и опять знакомые слова:
- Спокойно, милейший, спа-акойно!
Еще одно резкое движение - и я наверху.
- Миша, жив! Го-го-го-го! - хохотал Коробов.
Четверо разведчиков сбежали, а трое - офицер и два солдата - были в наших руках. На обратном пути мы нашли человека в мешке. Коробов развязал мешок и вытряхнул из него Соловьева.
- Эх, несчастный! Спать поменьше надо.
- Я не спал, - пискляво оправдывался Соловьев. - Только отвернулся, а они сразу - цап! Да еще и рот завязали и руки…
В это время снова взвилась в черном небе ослепительная ракета. Я взглянул на пленника, шагавшего рядом, и был поражен.
- Так это вы, капитан Горобский? - еле нашелся я.
- Да я, капитан, - ответил он каким-то глухим, надорванным голосом.
- Горобский! - вырвалось почти одновременно у Мартова и Коробова, шедших сзади.
- А мы думали, что вы давно дома! Вы же домой уехали?
- Думать никому не запретишь, - мрачно и нехотя ответил он. - Бывает и не так, как думаешь.
Мы подошли к траншее и, спустившись в нее, вошли в блиндаж.
- Ба! Знакомые все лица! - воскликнул Блашенко, увидев Горобского. - Ты-то зачем здесь, капитан?
Горобский прошел в дальний угол землянки, сильно припадая на левую ногу.