Он очень не любил дубли. Мы же с оператором, страхуясь, снимали обязательно два-три дубля (советская пленка - самая ненадежная пленка в мире - могла в любом месте дать брак). Лишь в одной сцене Мкртчян был неумолим к себе и требователен к нам - в сцене прихода его героя к новой молодой жене. Сцена заканчивалась долгим поцелуем… Он искал "вариант" поцелуя… На седьмом дубле запротестовала его партнерша Анна Варпаховская, сославшись на то, что ее "домашний" муж может ее не понять… В монтаже я немножко подрезала долгий и страстный поцелуй - чтоб сохранить семью…
Бусы с колокольчиками
Труднее всего было с актрисой на роль разлучницы Лизы, которая уводит Бориса Ивановича (Фрунзика). Второй режиссер Г. даже предложил вымарать эту роль из сценария. (Бердяев ему, что ли, во сне нашептал?)
Я видела Лизу всю в рюшках и тортиках, милую в своей нахальности. По-своему обаятельную. Но что-то в ней должно было раздражать. Я искала большие металлические бусы, которые бы звенели при каждом движении, заставляли бы вздрагивать, жили бы своей взвинченно-нервной жизнью..
Аню Варпаховскую, актрису Театра Станиславского, выбрала по картотеке. Стала рассказывать о своем ощущении Лизы. Обмолвилась о бусах. Аня рассмеялась:
- А у меня есть такие - с колокольчиками.
Лиза была найдена.
В начале съемок Аня вышла замуж за прекрасного человека Володю Колерова. А когда фильм был закончен, у нее родился мальчик Леня. И весь роддом бегал смотреть, не похож ли Леня на Фрунзика. Так велика вера зрителей в истинность кинопленочной жизни.
С Аней мы дружим до сих пор, хотя она и живет в Канаде. Как-то вместе встречали Новый год на их даче в канадских Альпах - в тихой, сытой и благополучной стране. Недавно Аня приезжала ко мне, чтоб сняться в сериале "Идеальная пара". Успела пожить "как люди" Анина мама Дуся Зискинд. Анин папа - Леонид Варпаховский - умер гораздо раньше.
История Аниной жизни - особая. Она - дитя Колымы.
Дуся Зискинд была певицей, а Леонид Варпаховский - театральным режиссером. Дуся попала на Колыму как жена врага народа, а Леонида осудили за то, что был ученым секретарем в театре Мейерхольда. Они случайно встретились на Колыме, познакомились, полюбили друг друга. От этой любви родилась Анна.
Я мечтаю (у меня много неосуществленных и, боюсь, уже неосуществимых мечт - жизни не хватит) сделать фильм "Колыма - любовь моя". О том, как молодые и красивые люди жили, смеялись и любили под дулами надзирателей на вечной мерзлоте.
Вот несколько отрывков из ненаписанного сценария (я записала их так, как услышала от Анны).
Встреча Варпаховского с Юрием Кольцовым
Очень хорошо помню один папин рассказ.
"Когда мужчина переставал бриться и бережливо есть, то ему оставалось недели две. У меня настал такой этап… Я перестал за собой следить и пайку хлеба не делил на три части, а съедал сразу, потому что не мог сдержаться. А это уже конец. И тут я узнал, что приехала какая-то культбригада из заключенных и расположилась за пределами лагеря. Выйти к ним нельзя, потому что стреляют без предупреждения. Но мне было уже настолько все равно, что я пошел. Я шел с такой безразличной уверенностью, что меня не остановили и не выстрелили. Открыл двери. Там сидели люди и пили - у них была горячая вода в кружках, буханки хлеба и они… курили! Мне это показалось пиром… Это были артисты, культбригада, которая приехала "развлекать" надзирателей и заключенных. Я пришел к ним наниматься - худой, согнутый, руки волочились по земле - я же на лесоповале работал…
Мне говорят:
- Вы кто - Гамлет или Моцарт? (То есть драматический или музыкальный артист?)
Я говорю:
- Наверное, Гамлет.
- Сейчас с вами поговорят тут. Юра, поговори.
И вышел какой-то заросший человек ко мне. И спрашивает:
- Ну, а где вы раньше работали?
- Я в Москве работал.
- А знаете такую актрису Малого театра - Гельцер?
- Так это же балерина.
Вот такие дурацкие вопросы задавали. Я понял, что Заросший меня прощупывает.
- Ну, а кем вы работали?
- Я был ученым секретарем в театре Мейерхольда.
- Ну вот, до этого вы мне правду говорили, а теперь наврали, потому что ученым секретарем у Мейерхольда был мой большой друг Леня Варпаховский.
- Я и есть Леня Варпаховский. А вы кто?
- А я - Юра Кольцов.
Мы друг друга не узнали. Юра тоже был заключенный. (Его так били и мучили на допросах, что он "признался", что работает на кардинала Ришелье. У него так в деле и написано: "Шпион кардинала Ришелье"… На полном серьезе.) И он встал молча и принес мне буханку хлеба. И меня забрали с заворотом кишок…"
Начало театральной карьеры
Отец был дальтоник. Его посылали собирать ягоды. Надо было каждый вечер принести два ведра. А он не мог отличить ягоды от листьев. И то, что для других заключенных было относительно легким трудом, для него были муки мученические.
Начиналось же мучение в шесть утра, когда (стучали "блям-блям" по балке) выводили на работу и лагерный оркестр исполнял какой-то радостный марш - все играли в разных тональностях. Это слушать было невозможно. Какофония! И отец - у него же прекрасное консерваторское образование! - пошел к начальнику и сказал: "Давайте я напишу так, чтобы это хоть звучало". А тот: "Ты от работы отлыниваешь? Ну ладно. На тебе двое суток". Отец перевел это все в одну тональность. И оркестр заиграл, зазвучал. И начальство доверило ему готовить концерт к празднику Октябрьской революции.
Отец стал собирать по лагерю артистов. Погибал один скрипач - он ему собственноручно сделал скрипку: у лошади из хвоста надергал волос. Только очень боялся, что лошадь его лягнет. Смычок, правда, был дугой, и дальше первого ряда не слышно было. Но все равно это была Скрипка. И человек тот ожил и выжил.
Он собрал всех, кто хоть что-то мог "изобразить"… Кто-то бил чечетку, кто-то читал стихи… Один молодой журналист из Харькова написал в стихах композицию "Днепр бушует" об освобождении от немцев города Киева. Ему кто-то шепнул, что к празднику освободят Киев. И папа ее поставил. И вот их везут на концерт, а Киев не освобожден. Журналист заволновался: "Нас же расстреляют!" Тогда они стали на ходу все переделывать. Началась торжественная часть, а они все еще судорожно переделывают… Недруг в конце торжественной части вышел человек и объявил: "Только что получено сообщение, что доблестные войска Красной Армии освободили город Киев! Начинаем художественную часть!"
Отец быстро вернул композицию "Днепр бушует" в "освобожденное" русло. Это был самый большой его успех! Ему после этого дали театр. Магаданский. Он ставил спектакли. Массу спектаклей.
Травиата
Когда папа стал работать режиссером в театре, ему предложили поставить "Травиату".
- Как же можно поставить "Травиату" без хора?! - пытался объяснить отец лагерному начальству.
- Не волнуйся, скоро в наш лагерь доставят эстонский хор в полном составе, - "успокоили" они его.
Ему нагнали разных артистов и артисток - из лагерных и вольных.
Как-то он шел по фойе, а мама стояла у колонны и пела: "Я гибну как роза…" Он шел-шел, остановился, сел на банкетку, потом вернулся и сказал: "Вы знаете, я ведь давно не слышал шелеста листьев, пения птиц. Ваш голос вернул меня к жизни. Я верю, что искусство и любовь вывезут человека в любой ситуации". Мама и папа познакомились…
Он стал репетировать "Травиату" с артистами и заключенными. Заключенных водили утром под конвоем на репетицию, потом - под конвоем в лагерь. Потом - на спектакль. И отец влюбился безумно в маму. У них было много конфликтов, потому что она всегда была дебелая, пышная. А он был прогрессивный режиссер, ученик Мейерхольда: если гибнешь от чахотки - обязана светиться… А еще он оркестр поставил за ее спиной. Мама сказала, что "в этой сумасшедшей опере, где я не вижу дирижера, не буду петь". А он сказал, что "если вы так будете выглядеть, чахоточная Травиата, то я вообще повешусь". У них был огромный успех. И папа заявил маме: "Знаешь, Дуся, я написал начальнице лагеря письмо, как Вольтер Екатерине Второй. О нашей любви". Мама ахнула: "Идиот!!! Теперь нас вообще уничтожат!" И была права. Их поставили перед всем лагерем, заключенных посадили на корточки. И объявили о моральном разложении певицы Зискинд и режиссера Варпаховского.
Потом отца послали в какой-то лагерь, в котором мало кто выживал. Слава Богу, он не доехал: полетели шарикоподшипники в машине. Его подобрали актеры и из сломавшейся машины срочно засунули, спрятали в больницу - так он и спасся.
А маму посадили в карцер. У нее началась какая-то жуткая болезнь - ее всю свело. Тогда ее выпустили и отправили в пошивочный цех. Их разлучили, и для нее наступил конец света.
Но однажды - женщин вели в лагерь в шестидесятиградусный мороз и какой-то идиот конвоир все издевался, заставляя их разобраться по пять (женщин было тринадцать), - мама вдруг услышала, как кто-то поет: "Покинем мы край, где так страдали…" Она подумала, что это радио. И тут увидела, что у забора, подняв воротник, спиной к разводу стоит папа. "И я поняла, что его вернули". Он проводил ее до ворот женского лагеря. "Я заснула счастливой. Он жив".
Донос на "Реквием"
Отец сделал концерт с использованием лубка. В одном из номеров женщину играл мужчина.
Вадим К., певец - он к этому времени жил в Магадане на вольном поселении - написал донос: что лубок - это издевательство над советской деревней. А прозвучавший в этом концерте "Реквием" Моцарта преподнес в "органы"… как сигнал для Америки к войне против Страны Советов. А это уже - военный трибунал. И мама собирала для отца документы - когда и где использовался "Реквием", что это передовое классическое произведение, а лубок - это история России… А папа сказал на суде, что он работает на нормального зрителя, а не на педерастов (певец имел определенную ориентацию). И военный трибунал его оправдал. Это был редкий случай! Хотя в одиночке год продержали. А несколько человек, они по другому делу проходили, по вине К. получили десять лет. К. очень многих посадил. Поэтому и не возвращался с Колымы. У него совесть была нечиста.
После этой одиночки родилась я. Пришел, увидел и… родил.
Мама в пургу на животе ползла, переставляя перед собой корзину с передачей, потому что ветер сшибал с ног. Сидела часами на морозе, чтобы ее к нему пустили. У них любовь бешеная была. Отец ревновал ее страшно. Один раз он записку написал, закатал в одежду шариком и передал: "Кто мой заместитель?" Она ответила: "У тебя нет заместителя". Эту их переписку перехватили. Решили, что открыли новый заговор. Маме устроили допрос. Она, краснея, объяснила: он имел в виду заместителя в постели… А лагерные начальники уже готовили себе новые звездочки на погонах…
Аня еще много интересного рассказала мне о своих родителях. К сожалению, все эти рассказы в одну мою книгу не помещаются…
Цасцесёх
В небольшой роли в "Суете сует" снялся Леня Куравлев. Он сыграл громогласного, веселого и доброю ухажера, который помогает Марине Петровне отвлечься от тоски и одиночества.
Мы с ним познакомились на картине "Поздний ребенок".
Постановщиком этого фильма был талантливый и интеллигентный Костя Ершов, увы, покойный. Художником - театральный художник Давид Боровский. Я тогда была приставлена к нему в качестве ассистента по реквизиту.
От той картины у меня остались самые светлые воспоминания. Я доставала для Давида любой немыслимый реквизит - вроде пяти блюд "под старину" или роз кораллового цвета. И сейчас, если мои ассистенты по реквизиту говорят, что чего-то нельзя достать, я отвечаю: можно. И я за это отвечаю!
У нас был старенький и очень смешной реквизитор. Он не выговаривал все буквы алфавита, отчего скатерть превращалась в "шкакеть", чистый в "цисти", розы в "този", тюль в "тул", и, наконец, режиссер - это уже была его собственная, им изобретенная шутка - в "цасцесёх".
Этот тюль не называй судьбою,
Легковесна ниточная вязь.
Коль случайно подойдет к обоям -
Неслучайно жизнь затопчет в грязь.Все потом пойдет своей дорогой,
Запылят безрадостные дни.
Только реквизитора не трогай,
Только ассистента не брани.Радости в тончайшем переплете,
Розы, что тебе подарит Бог,
Ты вкусить не можешь - на излете
Твой бюджет, товарищ ЦАСЦЕСЁХ.
Костя умел создавать на съемочной площадке прекрасное состояние единения. И это было содружество интеллигентных и талантливых людей - по крайней мере, всем так казалось. Может быть, еще и потому, что в главной роли снимался Василий Васильевич Меркурьев, а на съемочной площадке рядом с ним всегда была Ирина Всеволодовна Мейерхольд. Уже достаточно было одной этой фамилии, чтоб люди вели себя терпеливо, внимательно и уважительно по отношению друг к другу. Всем хотелось сделать все возможное и не. И картина получилась, по-моему, такая же - тихая, бережная, интеллигентная. Все шутили и улыбались. Кстати, Меркурьев говорил, что за всю жизнь у него не было еще такой "ленивой" роли - по ходу сюжета с ним случается инфаркт, и он почти все экранное время проводит в постели.
Леня Куравлев приехал на съемки в Киев со своей очаровательной женой Ниной, преподавателем английского языка. Мне очень хотелось с ними подружиться. Как-то пригласила в гости. Сварила огромную кастрюлю вкусного борща. Но вместо соли сыпанула туда соду. По цвету борщ стал исключительно красивым, но пенился, как шампунь. На вкус… мы его так и не попробовали. Но вечер прошел весело, и моему желанию подружиться сода не помешала.
Леонид Вячеславович Куравлев был доволен своей ролью в "Суете сует". Как-то я случайно услышала в коридоре тонстудии его телефонный разговор с мамой. Видимо, мама пеняла ему за то, что он, популярный актер, иногда снимается в эпизодических ролях. Леня ее успокаивал:
- Мама, эпизод эпизоду рознь. Да, роль маленькая, но хорошая. Да, режиссер молодой, но перспективный. А бывает, и роль главная, и режиссер старый, а ни славы, ни тепла. Ну, ты увидишь, может, и гордиться будешь.
Не знаю, как Лёнина мама, а я тогда загордилась.
Фокус и шампанское
На этой картине и родился мой режиссерский девиз:
В актере - фокус, на актере - свет.
Все остальное - суета сует.
На самом деле для комедии - это не шутка юмора, это правда истины. Если ты выбрал ТОГО актера, полфильма у тебя уже есть. Осталось только снять. Конечно, это прекрасно, когда еще и оператор хорош, и художник талантлив. Но главное - это глаза актера, это его пластика. А чтобы актер мог проявить себя в полной мере, надо его холить и лелеять (на съемочной площадке - обязательно) - несмотря на и вопреки…
Никогда не забуду, как однажды "загибался" от томительного ожидания актер на съемочной площадке у молодого тогда режиссера Р. Б. Режиссер снимал комедию "Эффект Ромашкина". У него был какой-то очень-супер-оператор, который заставил красить золотистой краской электрическую розетку в дальнем углу за актером, в то время как актер сидел при полном гриме, костюме, под полным светом и… потел. И казалось, с этим потом улетучиваются весь его талант и все чувство юмора, которые ему так необходимы в кадре. Комедия не случилась. И Р.Б. больше никогда не переступал "смешной порог", хотя он мне кажется человеком с очень своеобразным, необычайно ярким чувством юмора.
Наташа Крачковская сыграла подругу главной героини. Меня предостерегали:
- Ну это же актриса Гайдая! Она будет комиковать.
- Не будет, - отбивалась я.
В кино в ту пору даже было выражение, специально придуманное ржавой критикой, - "гайдаевщина". То есть низкий жанр, слишком простонародное кино. Это сейчас уже понятно, что Гайдаю за его комедии надо монумент ставить до небес, что фильмы его - самые смешные, что так, как он, сегодня никто не умеет, что надо было под него институт создавать, а тогда морщились, носы воротили, швырялись обидными, злыми словами.
Наташа Крачковская сыграла мягко, на полутонах. Она сама любит эту свою роль. И отрывок из нашего фильма возит на все свои творческие встречи. Мы подружились с Наташей на этой картине. Потом она снимется у меня еще в шести с половиной картинах и станет называть себя самым крупным моим Талисманом.
Снималась сцена, когда Польских, Крачковская и Куравлев веселятся и пьют шампанское. Я решила, что для соответствующего настроения и блеска в глазах надо распить бутылочку настоящего шампанского. Принесла. Потом пришел Леня Куравлев:
- Ребята! Я принес бутылку шампанского. Так нам будет веселее!
Потом Наташа Крачковская:
- Ну что? С шампанским-то будет поправдивее!
И достала бутылку
Мы начали репетировать.
Девчонки раскраснелись, стали непринужденно импровизировать. Потом вообще забыли, зачем, собственно, собрались.
Съемку в этот день мне пришлось отменить.
Я запомнила это надолго. На всю жизнь. Запах алкоголя на съемочной площадке вызывает у меня аллергию. Хотя вне работы я вполне употребимо отношусь к разным градусам. А к некоторым - даже с глубоким почтением.