В апреле 1907 года в Кишиневском окружном суде начался процесс над Котовским и его сообщниками. Утверждают, что суд присяжных колебался, и все же большинством голосов наш герой получил десять лет каторги. Прокуратура этот приговор посчитала мягким, и осенью 1907-го дело Котовского слушалось повторно. В результате ему добавили еще два года каторги за освобождение арестованных крестьян.
"Бессарабская жизнь" информировала обывателя и во время второго процесса: "В судебном заседании Котовский не отрицал самого факта освобождения им арестантов, но не признавал себя виновным, находя, что в поступке его нет ничего преступного. Котовский защищал себя лично и старался открыть перед присяжными заседателями свои политические воззрения на общественный строй и угнетение низших слоев общества. Председательствующий А. Попов остановил Котовского, просил говорить лишь "по существу дела". Тот издевался над судьей: "Хотел бы я знать, за какое преступление вы заковываете людей в цепи? Вы говорите, что они нарушили закон, но кто писал эти тиранические законы? Как вы докажете, что лес, который рубили крестьяне, принадлежит помещику? А где он взял этот лес, помещик? Он что, с ним родился? Вы заковываете в цепи голодных людей потому, что они хотят есть и кормить своих детей. Не меня надо судить, а вас. Я смотрю на вас с презрением, так как не признаю ваших законов. Мне каторга не страшна"".
В феврале 1908 года Григория Ивановича в отдельном арестантском вагоне отправили в Николаев, где находилась особая тюрьма… Его посадили в одиночку, откуда убежать было невозможно. Но и здесь Котовский находит весьма своеобразный способ… Он пишет о том, как полицейские чины, и прежде всего Зильберг, брали от него взятки. Более того, на первом же допросе он отказывается давать показания без проведения очных ставок. И таким образом возвращается в Кишинев, затягивая новое дело. Он снова собирался бежать…
Товарищи Котовского, безусловно, подтвердили, как Зильберг за свои услуги брал деньги и вещи, отобранные у помещиков и коммерсантов. Примечательно, что и пристав Хаджи-Коли также поддержал обвинения против своего коллеги. А подтверждать было что. Например, только при обыске у Зильберга на квартире был обнаружен ковер, принадлежавший помещику Крупенскому, подаренный самим шахом. Этот ковер Котовский презентовал полицейскому за его услуги. В общем, доказательств оказалось в избытке, и Зильберг вместе с помощником пристава и околоточным надзирателем получили по 4 года каторги. Но побег на этот раз совершить не удалось…
Одно из свидетельств тюремной жизни Котовского оставил журналист Горожанин в газете "Бессарабская жизнь" за 1916 год: "С начала февраля до конца марта 1908 года мне ежедневно приходилось видеться с Котовским, и он вовсе не производил впечатления хвастливого болтуна, готового порисоваться своими подвигами. И меня теперь удивляет то, что я читаю о нем в газетах. В упомянутое выше время отбывала в местной тюрьме большая группа "крепостников", и на мою долю выпало два месяца и семь дней по 2-й части 132-й статьи. Котовский тогда после ряда громких похождений осужден был в каторгу и арестован в местной тюрьме до высылки в Николаевскую каторжную тюрьму. Вот тут-то мне и пришлось с ним сталкиваться, и я должен признать, что он не только нас, "политиков", но и на административных производил впечатление очень серьезного и настойчивого человека, из которого при благоприятных условиях жизни выработался бы полезный член общества. Режим тогда при начальнике Фронкцевиче был такой, что мы в шутку называли тюрьму "гостиницей первого класса". И как раз именно при таком мягком управлении в тюрьме не было никаких происшествий, а была, что называется, "тишь, гладь и Божья благодать". После вступления приговора в законную силу Котовского заковали было в ножные железа, но он их тут же на глазах начальника снял, причем заявил, что не причинит ему неприятностей по службе, что от Фронцкевича он не убежит. И слово свое сдержал честно. Находясь в предварительном заключении по обвинению его в "подлоге доверия", Котовский свел обширные знакомства с преступным миром…"
Глава четвертая
Ожидание смерти
1
По мнению А. Иконникова-Галицкого, автора книги "Криминальный Петербург", "ни Петербург, ни Россия не знали тогда, что такое организованная преступность. В юридическом языке того времени термин "бандитизм" просто отсутствует". Далее, используя сухие цифры статистики, автор делает следующий вывод: "Итак, именно мелкая преступность, создающая общий мутный криминогенный фон, росла в эти годы наиболее угрожающими темпами. (…)
Количество убийств в первое пореформенное время не возрастает. Но зато стремительно растет количество преступлений против собственности и количество преступлений, связанных с неуправляемой агрессией. Российское общество становится все более агрессивным; все меньше ценятся в нем принципы неприкосновенности личности и имущества; рушатся устои общественной нравственности. Происходит явная раскачка общества изнутри. И в итоге - мы видим поистине устрашающие цифры 1909–1913 годов. С учетом роста населения (почти в три раза с 1846 по 1913 год) можно сделать выводы: ценность человеческой жизни уменьшилась втрое, сексуальная агрессия возросла в восемь раз, агрессия против личности - почти в девять раз, захват чужой собственности с применением насилия стал в пятнадцать раз более распространенным явлением. Совершенно понятно, почему за этим последовал 1917 год и 1918-й, революция и Гражданская война. Бандитизм, красный террор и экспроприации".
Что же касается Григория Ивановича, то его преступления, безусловно, относятся к преступлениям против собственности. Однако он и его соратники никого не убивали. И это очень важно в понимании личности Котовского. Более того, все, что он экспроприировал у помещиков и купцов, было лишь толикой в их богатстве. И еще один упрямый аргумент в пользу нашего героя. Крестьяне всегда оказывали отряду Котовского помощь, укрывали его от жандармов, снабжали продуктами, одеждой и оружием. Что и говорить, если про него слагали песни и поговорки, как про своего защитника. Ведь во главе своего отрада Григорий Иванович совершал не просто разбойничьи набеги. Он жег имения жестоких и скупых хозяев, уничтожал долговые расписки. Он грабил наиболее богатых купцов и помещиков, постепенно сбегающих от его налетов в Кишинев.
Слава Котовского постепенно обошла весь юг Российской империи, в городе Одессе в народе нередко распевали куплеты:
Разбил он банк и шарабан.
Кафешантан и ресторан,
И напоил вином крестьян,
Таков наш Адский атаман.
Народ неспроста называл Григория Ивановича и "последним гайдуком", и "Адским атаманом". Слово "гайдук" происходит от венгров и означает "погонщик скота". Гайдуками называли отрады разбойников в Венгрии, румынских княжествах Молдова и Валахия, а также в славянских землях Балканского полуострова. Что же касается "адского атамана", то, как известно, "атаман" - от тюркского - руководитель нерегулярного, независимого от государственной власти военного отряда (группы), разбойничьей шайки. А "ад" звучит как посмертное место наказания грешника. К слову сказать, народное мнение того времени не учитывать сегодня нельзя. Для этого нужно хотя бы примитивно знать положение дел в царской России.
Есть и еще один немаловажный аспект в биографии Котовского… Его, так сказать, воровской авторитет. Вот как об этом рассказывает Б. Соколов: "В тюрьме у Котовского вышел конфликт с одним из местных уголовных авторитетов - греком Загари, установившим там свои порядки. Дошло до рукопашной. Котовский ударом правой в челюсть отправил противника в нокдаун. Когда Загари поднялся, то достал нож. Но броситься на Котовского не успел. Соратник Григория Ивановича Григорий Меламут треснул авторитета булыжником по голове. Друзья Загари тоже взялись за булыжники. Завязалась схватка стенка на стенку. Драку долго не могли прекратить. Пришлось вызывать стражу. В ходе драки из шайки Загари погиб фальшивомонетчик Попу, а из шайки Котовского - налетчик Гроссу. А вот раненых и покалеченных среди сторонников Загари оказалось гораздо больше. После этого авторитет Котовского в тюрьме стал безоговорочным".
Чтобы было немного понятно, о чем идет речь, поясним: в местах заключения еще с XIX века большим авторитетом пользовались преступники, обладающие физической силой. Именно умение постоять за себя, а порой и дать весьма решительный отпор уже тогда стало критерием, по которому оценивалась та самая истинность авторитета, полученного им на воле. И Котовский с этим испытанием справился достаточно успешно. Правда, есть одно маленькое "но". Когда в конце XIX - начале XX века были, так сказать, заложены основы "воровского закона", то Григорий Иванович по своему "ремеслу" никак не входил в криминальную иерархию того времени (бродяги-попрошайки, грабители и убийцы, воры с широченным спектром специальностей, мошенники и фальшивомонетчики). Поэтому его авторитет вряд ли можно назвать в прямом смысле "воровским". Это было нечто другое, как, впрочем, и его криминальная жизнь.
Вот только "ударом правой" - не про Котовского. Как известно, Григорий Иванович был левша.
2
После совершения суда над Зильбергом Котовского этапировали в Смоленск, там он просидел в ожидании отправки на каторгу. Авторы книги "Смоленские застенки" М. Хейсин и Н. Нестеров Григорию Котовскому посвятили целую главу, в которой есть и такие любопытные строки: "Можно с полной уверенностью сказать, что в Смоленской каторжной тюрьме за всю ее историю не было более знаменитого узника".
Итак, в марте 1910 года Котовского поместили в Смоленскую временную каторжную тюрьму. Среди сопровождавших его документов находился, опять-таки, его портрет, отличающийся от общепринятого: "Рост 2 аршина 65 вершков, телосложение крепкое, волосы русые, рыжеватая борода, усы стриженые, глаза продолговатые, карие, цвет лица матовый, чистое. Особые приметы: у правого крыла носа небольшая бородавка". В личном деле "атамана адского" сохранилась и приписка, сделанная еще в Кишиневе: "Во время содержания в губернской тюрьме поведения был грубого, крайне буйный и вообще был неисправившимся преступником". В тех же документах авторы обнаружили еще одну интересную запись того времени: "Признали виновным в составлении шайки с целью открытого огнестрельным оружием в руках похищения чужого имущества и в совершении грабежей вооруженного типа".
Котовского поместили в одну из камер главного корпуса смоленской тюрьмы, а уже в октябре его переводят в Могилев для следствия по другому делу. В ноябре Григория Ивановича возвращают в Смоленск, но ненадолго. В следующем месяце руководство тюрьмы получает подозрительную повестку Кишиневского окружного суда по уголовному отделению с требованием о явке каторжника Котовского и каторжника Левченко в суд 4 февраля 1911 года в качестве свидетелей по делу. С этой целью 10 января 1911 года администрация отправляет Котовского в тюрьму города Вельска Бессарабской губернии, а 27 января отправляет на имя начальника Вельской тюрьмы телеграмму: "Во вверенную Вам тюрьму из Смоленска прибудет в распоряжение Кишиневского окружного суда… Котовский… отправленный ошибочно. Запросите разрешение суда об отправлении его обратно в Смоленскую тюрьму". Подозрения администрации Смоленской тюрьмы, видимо, оказались небеспочвенны, и в том же феврале Котовский возвращается. Вполне возможно, что Григорию Ивановичу готовился новый побег, который так и не был осуществлен. Дальнейшее пребывание будущего героя Гражданской войны было вполне спокойным. Он содержался в общей камере № 4 на втором этаже главного корпуса и числился как исправляющийся (находился без оков). Однако в конце марта 1911 года в этой камере, где содержалось 19 человек, произошло ЧП. Каторжные арестанты избили своего сокамерника за данные им в суде свидетельские показания против обвиняемых. Наказаны были все: их подвергли одиночному заключению сроком на 10 суток. Но так как одиночных камер на всех не хватало, администрация оставила каторжников в общей, наложив на них наказание в два месяца ножных оков.
В декабре 1911 года Григория Ивановича этапировали в Сибирь, в распоряжение военного губернатора Забайкальской области, как состоящего на специальном учете и склонного к побегу опасного преступника.
3
Путь нашего героя на каторгу был, естественно, непростым…
Сначала он тянулся по железной дороге, по бескрайним просторам той старой России. Затем от небольшой станции за Иркутском продолжался пешим этапом до Александровского централа. Уже "на месте" каторжане больше всего вели разговоры о том, куда их направят дальше: "В шахты Нерчинской каторги либо на "колесуху", - воспроизводит ту атмосферу Г. Ананьев. - Так заключенные называли строящуюся Амурскую железную дорогу.
В рудниках, как говорили все "бывалые каторжане", намного лучше. И когда при распределении местом каторжных работ определили Горный Зерентуй, Котовский посчитал, что ему повезло.
Двое суток под привычно-монотонное бряканье кандалов плелись до Иркутска. Там их ждали вагоны с маленькими решетчатыми окнами. А потом торопливый перестук колес, непроглядная темень частых и длинных тоннелей, злобный крик часового: "В окна не смотреть!"
Байкала Котовский так и не увидел. Лишь иногда на затяжном повороте глаз выхватит крутой берег с гладкой, отполированной волной галькой, и тут же сердито, с хрипотцой пробасит охранник:
- От окна!
Вся эта дивная красота не для арестантов. Прогромыхали стыками рельсов версты немереные. Но вот наконец и Чита.
- Выходи! - проносится по вагону.
Гремят кандалы, неторопливо сбиваются в неровный длинный строй заключенные, и вскоре серая, с конвоирами по бокам длинная колонна потянулась через весь город в пересыльную тюрьму. Привыкли здесь к кандальному перезвону".
И снова дорога дальняя, по которой их не выгрузят в Сретенске: "И потянулась серая лента мимо небольшого вокзальчика и длинных приземистых бараков к парому через Шилку. А там уже конвоиры оттесняют ожидавших очереди на паром казаков и казачек с подводами, у многих коровы, овцы, собаки. Недовольство, шум и злобные выкрики:
- У! Каторга!
Вот она, опора царская. Верная, надежная. Ибо не только трон оберегает, а и себя вольготное житье. А что они живут безбедно, сразу видно - добротные дома осанисто стоят на левом берегу, дворы большие, крытые. Торговый ряд тоже солидный. Стоит особняком посреди широкой площади. Множество подвод, лошади под седлом, у коновязи. Пестрый люд снует беспрестанно.
А дальше поля. Не убогие клочки, как в Бессарабии либо в России, а неохватные, безбрежные.
За полями строгая щетина тайги. Через нее лежит утрамбованный натруженными ногами каторжников знаменитый тракт до Нер-завода. (…)
Заводы (так называли здесь бараки для ночлега этапов. - ГЛ.) сменялись заводами. Около дюжины их на пути. Последний перед Горным Зерентуем - Hep-завод. Большая станица с двухэтажным торговым рядом, с добротными пятистенниками вокруг него и с покосившимися лачугами на окраинах.
Обычный гвалт, толкотня, даже драки из-за лучшего места на нарах (подальше от двери) - и трудный, в удушливой тесноте сон до рассвета. И снова дорога, однообразно-унылая. Только подъемы стали круче и сопки справа и слева все выше и каменистей, а деревья посолидней. Уже не жалкие тонкоствольные перелески, а настоящий лес с березами и соснами, осанисто разбрасывавшими свои пышные ветки. Начало тайги - немереной, нехоженой.
Вот наконец Горный Зерентуй. Деревушка в три улицы на две лощины, окруженной горами, в центре церковь".
Сначала Григория Ивановича определили на Казаковские золотые прииски, где каторжане добывали золотоносную руду, а в мае 1912-го направили на "колесуху" - строительство Амурской железной дороги. Там он стал бригадиром…
На каторге наш герой не упал духом. Наоборот, стал чаще ходить без шапки и шинели, закаляя свое тело. И все больше занимался силовой системой Анохина. Он собирался жить…
Историк Б. Соколов, констатируя, что "Котовский трудился усердно, о побеге не помышлял и удостоился похвалы от начальства", объясняет это просто: "Подобная кротость и временна я законопослушность "атамана Ада" были вполне объяснимы. Дело в том, что 21 февраля 1913 года в Российской империи отмечали 300-летие правления дома Романовых. По поводу юбилея царствующей династии была объявлена широкая амнистия. И Котовский надеялся попасть под нее. Но его преступления были сочтены слишком тяжкими, и амнистия нашего героя не коснулась. Это печальное известие он получил еще 19 февраля. А уже 27 февраля бежал с каторги".
Однако трудно согласиться с этим доводом. Слишком мало времени Григорий Иванович находился на каторге, слишком за серьезные преступления был наказан, чтобы мог рассчитывать на амнистию. Более того, в его деле всегда фигурировала отметка, что он опасный преступник, склонный к побегу. К нему самому он готовился и здесь… Этим объясняется и его примерное поведение, и кротость. Потому-то он и бежал с каторги уже 27 февраля 1913 года.
Воспользовавшись ситуацией во время работ на "колесухе", бригадир Котовский бросился в лес. Целых 70 километров он шел по тайге. Через несколько километров, пройденных за день, он готовил себе ночлег, собирая сухие ветви и устраивая круг из костров. Путь беглеца занял 14 суток, но он выжил, благодаря своей физической подготовке и огромной воле. Все тело болело от ушибов, струпья покрывали руки и ноги. Все лицо было расцарапано ветвями. Питаясь остатками сахара и снегом, Григорий Иванович слабел и опухал от голода. Временами появлялись галлюцинации. Уже из последних сил он, шатаясь, вышел к железнодорожному полотну. Беглеца выходил путевой обходчик.
В Благовещенске Григорию Ивановичу на одной из квартир дали паспорт на имя мещанина Рудковского, благодаря которому он умело скрывался, работая то грузчиком на Волге, то на строительстве мельницы, то кочегаром на мельнице, то помощником машиниста, то чернорабочим, то кучером, то разливальщиком и рабочим на пивоваренном заводе, то рабочим на постройке железной дороги. Будучи задержанным в Сызрани, Котовский умудрился сбежать от полиции и там, перекрасив редеющие волосы, надев длинное пальто и шляпу.
Так к осени 1913 года будущий герой Гражданской войны добрался до родной Бессарабии.