4
В Кишиневе Григорий Котовский проживал на "квартире" вора Кициса или в недорогом трактире "Лондон". В его кармане всегда лежал паспорт на имя Рудковского. Чуть позже на имя Гушана. Но, прежде чем вернуться к прежним экспроприациям, Котовскому пришлось некоторое время поработать кочегаром и агрономом. Только потом, когда он собрал семь человек, ему удалось совершить несколько налетов: на помещиков Назарова и Руснака, на казначейство и кассу винокуренного завода. В 1914 году - уже до десяти: в Кишиневе, Тирасполе, Бендерах, Балте. В 1915-м, начале 1916-го - более двадцати, в том числе три в Одессе.
Например, 24 сентября 1915 г. произошло ограбление присяжного поверенного Гольдштейна на две тысячи рублей. Через месяц - ограбление хлебопромышленника Штейнберга на 100 рублей. В ноябре - ограбление коммерсанта Финкельштейна на 300 рублей, а кроме того, забраны шуба и женские украшения. В декабре - ограбление квартир владельца часового магазина Гродбука и мирового судьи Черкеса на 350 рублей, а также квартиры Сокальского на 500 рублей. В одной из полицейских сводок того времени говорилось: "В налетах на квартиры принимало участие 5–7 человек в черных масках с прорезями для глаз. Бандиты являлись вечером и занимали свои места, действовали по указанию главаря. Сам Котовский курсировал по трассе Кишинев - Тирасполь - Одесса".
"В сентябре 1915 года Котовский и его "хлопцы" совершили налет на одесскую квартиру крупного скотопромышленника Голынтейна, - рассказывает историк В. Савченко. - Вынув револьвер, Котовский предложил купцу внести в "фонд обездоленных на покупку молока десять тысяч рублей, так как многие одесские старушки и младенцы не имеют средств на покупку молока". Арон Гольштейн предложил "на молоко" 500 рублей, однако котовцы усомнились, что в таком богатом доме находится столь малая сумма. Из сейфа и карманов Гольштейна и его гостя барона Штайберга было изъято налетчиками 8838 рублей "на молоко". (…)
Вскоре котовцы ограбили в Одессе владельца магазина готового платья Когана на три тысячи рублей и банкира Финкельштейна на пять тысяч рублей.
1916 год - пик "воровской популярности" Григория Ивановича. Газета "Одесская почта" помещает статью под названием "Легендарный разбойник". Котовского называют "бессарабским Зелем-ханом", "новым Пугачевым или Карлом Моором", "бандитом-романтиком". Он становится героем желтой прессы, "лубочным разбойником", о приключениях которого он мечтал в детстве. Причем героем "справедливым", избегающим убивать во время налетов, грабившим только богатых.
"Одесские новости" писали: "Чем дальше, тем больше выясняется своеобразная личность этого человека. Приходится признать, что название "легендарный" им вполне заслужено. Котовский как бы бравировал своей беззаветной удалью, своей изумительной неустрашимостью… Живя по подложному паспорту, он спокойно разгуливал по улицам Кишинева, просиживал часами на веранде местного кафе "Робин", занимал номер в самом фешенебельной местной гостинице".
Сам Котовский определенно добивался популярности своими "широкими жестами". Несмотря на то что его подручные выходили на "дело" в масках, Котовский маску не надевал, а иногда даже представлялся своей жертве. Интересно, если жертва просила Котовского "не забирать все" или "оставить что-то на хлеб", "атаман Ада" охотно оставлял жертве некоторую сумму. Так, ограбленному Гольштейну оставили 300 рублей, гувернантке Финкильштейна были возвращены дешевые серьги. Слезные просьбы жены ограбленного Черкеса тронули душу атамана, который оставляет женщине большую часть драгоценностей. Самому Черкесу были возвращены забранные во время налета бумаги после того, как грабители поняли их "бесценность".
2 января 1916 года котовцы напали в Одессе на квартиру купца Якова Блюмберга. Под угрозой револьверов пять человек в черных масках предложили тому "дать на революцию 20 тысяч рублей". Воспользовавшись тем, что бандиты были заняты обыском, жена купца разбила окно вазой и начала звать на помощь.
В панике котовцы открыли стрельбу, ранив жену и дочь купца, шальная пуля прострелила и правую руку бандита "Байстрюка". Грабители бежали, ограничившись сорванными с женщин кольцом с бриллиантом и золотой брошью.
Следующий грабеж 13 января, у одесского врача Бродовского, подробно смакуется газетой "Одесская почта". Этот налет принес бандитам только 40 рублей и золотые часы. Убедившись, что наводчики дали ложную информацию, Котовский успокоил пострадавшего: "Нам дали неверные сведения. Кто это сделал, поплатится жизнью. Я лично убью того, кто навел нас на трудящегося доктора! Мы стараемся не трогать людей, живущих своим трудом. Тем более что вы будете нас лечить"…
20 января в Балте банда ограбила содержателя ссудной кассы Акивисона (около 200 рублей и на 2000 рублей драгоценностей). В конце февраля 1916 года Котовский перенес свою "деятельность" в Винницу.
Больше "трофеев" давали нападения на бессарабских дорогах. В начале 1916 года котовцы захватили трофеев на общую сумму в 1030 рублей. Последний грабеж на большой дороге у Кишинева состоялся 28 мая 1916 года, когда Котовский напал на двух еврейских купцов и обобрал их до нитки".
Как точно подмечает Шмерлинг, Котовский не давал опомниться своим врагам: "Почти ежедневно кто-нибудь из кишиневских богачей получал от него записку с требованием внести по определенному адресу в такой-то день и час указанную сумму. Так он обращался к банкирам, мануфактуристам, спекулянтам, нажившимся на войне. Прежняя популярность помогала ему. Тысячи людей в Бессарабии радовались, что Котовский жив, на свободе и по-прежнему ведет борьбу с богачами. (…)
Котовский действовал так же, как раньше: прибегал к гриму и переодеванию. Не успевала полиция расследовать событие в одном месте, как в Кишинев уже сообщали, что Котовский появился в другом. Он стал прибегать и к массовым инсценировкам. Однажды он заранее предупредил одного мануфактуриста, чтобы тот приготовил крупную сумму денег. Как ни боялся мануфактурист мести Котовского, все же он решил обратиться в полицию. Полиция обещала устроить засаду. Об этом узнал Котовский. Он переоделся и своих людей вырядил в городовых. Затем явился к мануфактуристу и расставил в его доме засаду. Тот обрадовался, пригласил "блюстителей порядка" за стол и первый свой тост провозгласил за кишиневскую полицию.
Когда были налиты все бокалы, поднялся "представитель жандармского управления":
- Давайте выпьем за Григория Котовского и его славных, смелых друзей, которые объявили священную борьбу грабителям народа.
Резким движением руки Котовский сорвал приклеенные, молодецки закрученные усы и осушил бокал. Он заставил и мануфактуриста выпить за Котовского, а потом перешел с ним к деловому разговору…"
Писатель Роман Гуль в эмиграции по-своему "прочитал" личность Котовского: "В Котовском была своеобразная смесь терроризма, уголовщины и любви к напряженности струн жизни вообще. Котовский страстно любил жизнь - женщин, музыку, спорт, рысаков. Хоть и жил часто в лесу, в холоде, под дождем. Но когда инкогнито появлялся в городах, всегда - в роли богатого, элегантно одетого барина, жил там тогда широко, барской жизнью, которую любил. В одну из таких поездок в Кишинев Котовский, выдавая себя за херсонского помещика, вписал несколько сильных страниц в криминальный роман своей жизни. Этот господин был прирожденным "шармером", он умел очаровывать людей".
Но написав красиво, литературно, автор книги "Красные маршалы" все же не смог увидеть главного…
5
Когда стало все труднее скрываться от полиции, Котовскому помог случай. Одна из справочных контор сделала объявление, что в имение Стоматова требуется ключник. Григорий Иванович, раздобывший себе новый паспорт на имя оргеевского мещанина Ивана Ромашкина, обратился по адресу…
Иван Ромашкин очень быстро завоевал доверие своего хозяина, и тот, совершенно ничего не подозревая, предложил ключнику исполнять обязанности управляющего с окладом 800 рублей в год. Ромашин согласился.
Имение Стоматова раскинулось на десятки километров и считалось одним из богатых во всем Бендеровском уезде. У помещика работали тысячи батраков. И Григорий Иванович чувствовал там себя в полной безопасности. Днем он честно исполнял свои обязанности, как Ромашин: строго спрашивал со всех, объезжая все уголки имения. А ночью выезжал на свои "эксы" уже как Котовский. Для посещения Одессы и Кишинева управляющий брал отпуска и отсутствовал по нескольку недель.
Словом, всех все устраивало: и помещика, и его управляющего. Правда, с февраля 1916 года среди членов банды начались провалы. Полиция задерживала то одного, то другого котовца. Сам же "атаман" оставался неуловим. Но к нему приближались…
23 июня газета "Голос Кишинева" опубликовала сообщение, что за поимку Котовского назначено щедрое по тем временам вознаграждение - 2000 рублей. Там же была помещена и фотография разыскиваемого. А буквально на следующий день кто-то явился в полицейское управление в Кишиневе и сообщил, где скрывается Котовский. После получения разрешения на его арест отрад полиции во главе с кишиневским полицмейстером Зайцевым, приставом Гембарским и исправником Хаджи-Коли, выехал на задержание опасного преступника. Случилось это 25 июня 1916 года.
В. Савченко рассказывает: "Хутор был окружен тридцатью полицейскими и жандармами. Полицейские, переодетые в крестьян, устроили засаду на Котовского в экономии. Но Котовский почувствовал, что под личиной крестьян прячутся полицейские, и галопом пытался ускакать на коне из экономии. На своем пути он наткнулся на конный отрад полицейских. Преследователи гнались за Котовским 12 верст… Поняв, что он окружен, а конь под ним обессилен, Котовский пытался спрятаться в высоких ячменных полях. Но полицейские решили прочесать поле. Когда они уже были близко, Котовский встал с поднятыми руками. Но по безоружному атаману они сделали два выстрела. Стрелял Зайцев из нагана. Котовский упал, обливаясь кровью, но рана в грудь оказалась не смертельной. На Котовского надели наручники и кандалы, а уже после этого перебинтовали".
Любопытно, что человек, предавший Котовского из-за денег, получил на руки всего одну тысячу рублей вместо двух. Участие в аресте Григория Ивановича принимал его товарищ по учебе - помощник пристава Чеманский. И еще один штрих к личности нашего героя: "При обыске комнаты в имении, где проживал Котовский, был найден "браунинг" с единственным патроном в стволе, радом лежала записка: "Сия пуля при трудном положении принадлежала для меня лично. Людей я не стрелял и стрелять не буду. Гр. Котовский"" (В. Савченко).
6
В тюремной камере Котовского осмотрел врач. Обратив внимание на сквозной характер ранения, он сказал:
- Если бы пуля, голубчик, попала чуть ниже, вы вряд ли бы сейчас сидели передо мной. В рубашке родились!
И на этот раз смерть пощадила Котовского…
В своей книге Шмерлинг очень точно воссоздает те события: "9 июля 1916 года Котовского из кишиневской тюрьмы отправили в одесскую. Здесь он был изолирован от всего мира. Специально для него был выработан строжайший режим. Его лишили прогулок. Стояли жаркие дни, он задыхался в своей камере. Только позже, по настоянию врача, его начали выпускать на прогулку. Один шагал он по прогулочному двору, стараясь набрать в грудь как можно больше воздуха. Он шагал и думал о том, что скоро суд. Приговор же нетрудно было предугадать. Неужели жизнь его будет такой короткой?"
Первым делом Григорий Иванович пишет письма двум уважаемым адвокатам с именами: В. Шишко и В. Лузгину. В обращениях к ним он просит взять на себя его защиту на предстоящем процессе. Соглашается только Лузгин…
Котовскому 35 лет и он снова думает о побеге, потому что на этот раз его однозначно ждет смерть.
По утверждению Б. Соколова, "в одесской тюрьме Котовский встретился с Федором Стригуновым, который был осужден не за бандитизм, а за дезертирство. Стригунов, работавший баландером и имевший поэтому возможность посещать все камеры, передал Котовскому ключ от ручных кандалов и пилку, чтобы спилить заклепки на ножных кандалах и заменить их винтами. Для Котовского уже вели подкоп от тюремного кладбища. Но подкоп обвалился".
Самим Григорием Ивановичем рассматривался и другой вариант. Однажды он узнал, что в тюрьме сидит один бессарабец-инвалид, который передвигается на костылях. Решение принимается немедленно. 28 сентября 1916 года Котовский на листке, вырванном из журнала тюремной библиотеки, пишет записку, которую потом выбрасывает на прогулочный двор. Текст ее благополучно сохранился до наших дней:
"Дорогие друзья! Вы видите, что я гуляю теперь по вечерам, при свете фонаря. Это - верная свобода. Прошу вас и моего земляка на костылях приготовить мне из костылей лестницу. Костыли имеют длину около двух аршин, у вас есть швабры, которыми сметается пыль, есть ящики; как-нибудь можно достать две крепких палки по /4 аршина каждая, чтобы удлинить костыли, привязать палки к костылям, а вместо ступенек привязать скрученные тряпки, так: (В этом месте записки Котовский начертил рисунок лестницы. - Примеч. Шмерлинга). И вот лестница готова. Спасите, а то погибну. Если хотите ответить запиской, то напишите ее и передайте надежному парню в среднюю или угловую камеру третьего этажа вашего отделения со стороны конторы, и он может выбросить ее мне через окно, когда я гуляю, но он должен ее выбросить тогда, когда я махну платочком носовым, и пусть бросает посильнее, чтобы не упала под самые окна конторы. Пожалуйста, подумайте, помогите и спасите… Если мой земляк согласится дать костыли, их можно будет еще чем-нибудь удлинить на один аршин, тогда я наверно буду на воле. Тогда отвечайте мне, а я напишу, как надо действовать и как выкинуть мне лестницу через окно".
Волею судьбы записка попала в руки надзирателя, и тогда Котовский, чтобы выиграть время для подготовки побега, пишет для суда свою автобиографию. Ее он составляет так, чтобы хоть как-то заинтересовать власти: "С разрешения г-на начальника Одесской тюрьмы, мною составлена и написана моя автобиография. Препровождая ее в Одесский Военно-Окружной Суд, честь имею покорнейше просить Одесский Военно-Окружной Суд приобщить настоящую мою автобиографию, как мою характеристику".
А 4 октября 1916 года в здании военно-окружного суда началось слушание по делу лишенного всех прав состояния Григория Котовского.
И надо сказать, что началось оно с курьеза: "Котовского ввели в переполненный зал. Все приподнялись. Председатель суда, полковник Гаврилица, устремил пристальный взгляд на подсудимого. Воцарилась долгая, непонятная пауза, пока, наконец, Гаврилица не произнес, обращаясь к секретарю:
- Скажите, разве это подсудимый Котовский? Не по ошибке ли доставили сюда другого? Ведь у Котовского была длинная черная борода, черные волосы.
Секретарь не успел ответить, как Котовский звякнул кандалами и под их звон сказал:
- Я - Котовский.
Его не узнавали, так как накануне суда он сбрил бороду и наголо побрил голову. Он выглядел осунувшимся и бледным. И на этот раз его судили как уголовника. Котовский сам взялся защищать себя". Он говорил, что "уважал человека, его человеческое достоинство… не совершая никаких физических насилий потому, что всегда с любовью относился к человеческой жизни". Это была истинная правда!
К сожалению, стенограммы процесса не сохранилось. Но доподлинно известно, что в своем последнем слове, продуманном заранее, Григорий Иванович сказал:
- Если ваша совесть не найдет возможным даровать мне жизнь, то я прошу вас о замене повешения - расстрелом.
Но совесть суда сочла возможным утвердить только один вариант: "…подсудимого Григория Котовского, уже лишенного всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение…"
Что ж, такой исход предположить было нетрудно. Вовсю шла Первая мировая война, а тут побег с каторги, грабежи… Однако смертный приговор взволновал всю Одессу. Городские газеты только и писали о нашем герое: "Этот человек с гордо поднятой головой испытал самые страшные человеческие муки и всюду, где бы он ни был, он знал себе цену. В нем жила неистощимая энергия"; "Какая обаятельная личность! - говорили некоторые, кому случалось беседовать с ним"; "Характер у него такой же твердый, железный, как и мышцы".
Сам же Григорий Иванович, закованный в ручные и ножные кандалы, в одиночной камере смертника ожидал исполнения приговора… Он ждал, как завтра привычно загремит железный засов, откроется железная дверь и несколько надзирателей поведут его на виселицу… Поведут в последний раз. Он только не знал, что исполнение приговора было неожиданно приостановлено до рассмотрения ряда других дел о нем, имевшихся в производстве одесского и других военно-окружных судов.
Ожидание смерти длилось с октября по декабрь 1916 года. Как подсчитал Шмерлинг, 45 дней и ночей!