Лейтенант Акопджанов всего лишь несколько дней назад прибыл в дивизион. С третьего курса университета ушел добровольно в армию, около года, как выражался он, штурмовал в военном училище "зенитную арифметику" и теперь вот - на батарее. За дело взялся с огоньком. Комбат сразу заметил: кавказец в работе горяч, по характеру словоохотлив, общителен. Как-то он рассказывал командиру батареи о своем родном Нагорном Карабахе, о красоте гор, ущелий, о шумных реках и водопадах с таким вдохновением, что Ивану Новицкому показалось, будто все эти прелести горного кавказского края он видит своими глазами. Иван Новицкий сказал тогда собеседнику: "Ну ты, браток, поистине влюблен в горы, настоящая горная душа!" "Горная душа" - так Новицкий любил называть уроженца горного Азербайджана.
Организуя оборудование огневой позиции, Акопджанов не знал ни минуты покоя. Он проверял, как роются окопы, сам брался за лопату, с азартом выбрасывал землю, выравнивал бруствер. И вот, наконец, он, черноволосый, высокий, туго затянутый ремнями, щелкнул каблуками перед Новицким.
- Готовы устанавливать прибор!
- Давай, горная душа, да осторожнее. Прибор требует обращения деликатного. Сложная техника.
- Есть, обеспечить деликатное обращение со сложной техникой! - ответил Акопджанов и направился к прибористам.
Бойцы приборного отделения медленно вкатили в глубокий окоп ПУАЗО, внешне напоминающий объемистый ящик на колесах. Вблизи орудий разместили дальномер - прибор для определения высоты воздушной цели.
Бушевала зимняя непогода. Ветер хлестал в лица людей, крутящийся мелкий снег слепил глаза. Не было передышки у зенитчиков. Теперь они готовили орудия к стрельбе и приборы к работе, определяли ориентиры. И вот уже звучит команда:
- К орудиям!
Бойцы, приняв вводную, на новой огневой начинают тренировочную стрельбу по условному противнику.
Батарея готова к бою.
Теперь можно подумать и о бытовом устройстве. Рядом с орудийными окопами сделаны землянки. А в них - нары, печки "буржуйки", столики, скамейки. В укрытии расположились тягачи, походная кухня. Появились умывальники. Расчищена площадка для физзарядки.
В том месте огневой, где обычно старшина строил бойцов, стоял фанерный щит. На нем. вывешивались сообщения Совинформбюро, листки-молнии, памятки. А в это декабрьское утро на щите появился плакат батарейного художника-самоучки. Он сделал его в тот вечер, когда по радио передали весть о наступлении наших войск под Москвой. На фоне Кремля нарисован красноармеец с винтовкой, взятой на изготовку для штыкового боя. На штыке, как рыба на кукане, нанизаны танки, самолеты, самоходки, орудия с фашистской свастикой. Бесноватый фюрер удирает на запад. На плакате надпись: "Поворот от московских ворот!" И кто бы ни проходил возле щита, обязательно остановится, посмотрит веселым взглядом, скажет:
- Дали по зубам!
А Новицкий, посмотрев на карикатуру батарейного художника, вспомнил об Украине, родной Подолии. Подумал: "Удар по врагу под Москвой - это путь и к Днепру, Карпатам… Но пока наш боевой рубеж здесь, на Волге…"
После долгих боевых походов для батареи настала "оседлая" жизнь. Одни расчеты несли боевое дежурство, в других в это время шли занятия, тренировки. Затем они менялись ролями. Время от времени Новицкий подавал сигнал "тревога", чтобы, как он говорил, "подкрутить болты". Эти означало провести тренировку на слаженность батареи.
Вот и сейчас по приказанию комбата дежурный ударил металлическим стержнем по подвешенной гильзе. Разнесся своеобразный звон. Бойцы, услышав сигнал, заняли места у орудий и приборов. Новицкий со своего командного пункта наблюдал за действиями каждого расчета и отдельных номеров. "Слабые болты", которые требовалось "подкрутить", обнаруживались сразу,
- Быстроты нет, огонька не чувствуется в деле! - твердил Новицкий, проводя разбор тренировки. Услышал сигнал тревоги - пулей к орудию. А у нас кое-кто идет не спеша, вразвалку. Встать по сигналу "тревога". К орудию, все равно, что спортсмену-бегуну взять старт! Вялость на старте - поражение на финише, вот так и в нашей работе. Вспомните, как было под Кировоградом?
Кто из батарейцев мог забыть тот суровый урок? Зенитный дивизион прикрывал от воздушного противника наши отступавшие части. Сотни километров прошли с непрерывными боями. Сильно устали все. На Кировоградчине дивизион получил задачу отойти на новый рубеж обороны. Тронулись ночью. В батарее Новицкого отказал мотор на одном из тягачей. Пока возились механики, подразделения дивизиона ушли. Стало светать. И откуда ни возьмись - фашистские танки, автоматчики. Ударили по батарее со всех сторон. Зенитчики развернулись к бою и подбили три вражеских танка. На смену им подошли другие. Стали наседать автоматчики. В батарее на исходе снаряды, мало гранат, патронов. "Как же вырваться из этой ловушки?" - терзали мысли Новицкого, понимавшего, что вражеское кольцо сжимается все сильнее. Пять танков вышли на пригорок и открыли огонь по зениткам. И вдруг по этим танкам ударили орудия с опушки невдалеке темневшей рощи. Кто же это стреляет? Оказалось, пришла на подмогу батарея старшего лейтенанта Луки Даховника.
Танки, которые стояли на пригорке, попятились назад. В кольце образовалась брешь. Обе батареи очутились вместе.
- Спасибо, что не оставил нас в беде, - обнимал Новицкий Луку Даховника, как родного брата. - Со стартом задержались - вот и попали в кашу…
- Локоть друга всегда нужен в бою, - улыбаясь, сказал Лука и направился к своим бойцам.
И теперь Новицкого не покидали мысли о Даховнике. "Где он теперь? Вылечился или нет?"
А спустя несколько дней в землянку, которую обычно называли командирской, зашел запыхавшийся письмоносец и подал Новицкому "треугольник":
- Это вам. От жены, наверное…
Нет, не ждал Новицкий весточки из дому. В первые дни войны его жена с маленьким сыном уехала из Черновиц к родным в Станиславовку - село, расположенное вблизи Каменец-Подольского. А там теперь хозяйничают фашисты. Кто знает, что уготовили они семье советского командира, коммуниста?
Прочитав обратный адрес на "треугольнике", Новицкий обрадовался: письмо от Даховника, Лука сообщал о своем незавидном положении закованного в гипс "лежачего" раненого. А в конце писал; "Рад бы тебя увидеть, Иван. Но разве это возможно?"
Новицкий, не долго думая, к командиру дивизиона:
- Разрешите навестить фронтового друга? - и на стол - полученное письмо.
- От Даховника. Отозвался? - приподнял большие темные глаза невысокий ростом, крутоплечий подполковник Герман. - Откуда пишет?
- Да здесь он, совсем недалеко!
…Выздоровление Даховника шло медленно! Больше всего беспокоила нога. Передвигаться совершенно не мог. Но врач заверял, что вскоре Лука сможет не только ходить, но даже плясать гопака. Даховник с нетерпением ждал, когда настанет такое время. Часто думал о своих фронтовых друзьях. На посланное в дивизион письмо не получил ответа. И вдруг сообщают!
- Старший лейтенант Даховник, к вам гость!
Вошел в накинутом на плечи белом халате человек, спросил зычным голосом:
- Лука Даховник здесь?
- Хлебороб! Ваня! Проходи, проходи, дорогой!
Широко улыбаясь, Новицкий шагнул к Даховнику,
- Здравствуй, друг! - и по-мужски крепко поцеловал. На тумбочку положил переданные товарищами подарки. - Привет тебе, Лука, от бойцов дивизиона, от подполковника Германа.
- Спасибо, спасибо. Вот радость!
- А ты, вижу, лежишь бревном. Похудел-то как! - всматривался Новицкий в лицо друга. А у Луки щеки воскового цвета, синие дуги под глазами. Ноги, плечи - все в гипсе. - Да, здорово тебя тогда накрыло, - сочувственно говорил Хлебороб.
- Те раны - чепуха, - пояснил Лука. - Новые добавились.
- Каким образом?
- А вот слушай меня. Лежал я с месяц в медсанбате. Затем всех нас погрузили в санитарный поезд и повезли. Где-то на перегоне слышим: трах-бах! Бомбы. Вагон - вдребезги. И меня снова царапнуло.
- Все потому, что фашистские самолеты разгуливают привольно, - донесся из угла палаты хрипловатый басок.
- Как это привольно? - возмутился Даховник. - А сколько их под Москвой пристукнули, да и на других участках фронта?
- Но ваш-то эшелон подковырнули и показали хвосты, - послышался тот же хрипловатый голос. - Так что, старшой, помолчи, коль ты зенитчик!
Новицкий криво улыбнулся, а у Даховника вздрогнули скулы, сверкнули сердитыми искорками глаза:
- Так что ж, по-твоему, зенитчики зря хлеб едят? - зло выдохнул он. - По-твоему, зенитчиков на мусор? А?
Обладатель баска молчал. А сосед его по койке с ядовитой усмешкой взглянул на него:
- На пень наскочил, дружок! Лучше смотри под ноги!
- Просто не туда гнет парень, - с сердцем вымолвил Даховник.
- Ладно уж, оставь его, Лука, да успокойся, - примирительно сказал Новицкий. - Скажи лучше, сколько тебе придется здесь пролежать?
- Кто его знает. Хочется скорее выписаться да на огневую. Эх, а я не спросил, где же вас искать?
- Мы стоим в Сталинграде, в Спартановке.
- Вот оно что! Давно прибыли?
- Недели три назад. Раньше не мог навестить. Оборудованием огневой занимались. Сам понимаешь - дел по горло.
В палату вошла сестра. Стройная, с миловидным личиком и каштановыми волосами, завитушками спадающими на плечи. Вопросительно посмотрела она на гостя. "Долго еще будете?" - прочитал Новицкий в ее взгляде.
Но она сказала другое:
- Больному отдыхать пора.
- Режим или забота? - уточнил у сестры Новицкий,
- И первое и второе.
Гость мгновенно встал с табуретки, лихо щелкнул каблуками, представился.
- Я по-военному не умею, - промолвила девушка, подавая руку. - Елена Земцова!
- На Волге родилась, выросла, - пояснил Даховник. - А теперь вот видишь, хлопочет здесь с утра до вечера. Со всем справляется. Золотые у нее руки.
- Так уж и золотые… - в глазах Лены заиграла лукавинка. - Примите лекарство, больной. Пора уже! - поднесла она микстуру и вышла из палаты.
- Боевая сестричка, - заметил Новицкий.
- А говорливая! О Волге станет рассказывать - заслушаешься.
Распрощались друзья с надеждой встретиться на огневой позиции.
"Значит, наш дивизион на Волге. Как бы быстрее попасть в свою батарею", - думал Даховник, истосковавшийся по друзьям, по зенитному делу. А время летело быстро. Отступили зимние морозы. Потемнели снега, обласканные солнцем. Балки и буераки наполнились талыми водами.
После того как побывал Новицкий, в госпиталь Даховнику стали часто приходить письма из дивизиона. Лука с большой радостью читал весточки от боевых товарищей. Чаще всех писал Новицкий. Лука в ответ Хлеборобу сообщал: "Можешь поздравить - сняли гипс". А через некоторое время Даховник сообщал другу: "Сдал костыли. Шагаю уверенно. Даже в госпитальный сад пускают прогуляться…"
Вскоре Даховника не стали ограничивать в прогулках по саду. Первый весенний месяц март был на исходе. Теплый воздух был наполнен ароматом ранних цветов. В газетах, которые жадно перечитывал Лука, много писалось о подвигах фронтовиков, беззаветно отстаивавших родную землю. Даховник только и думал о том, как бы скорее очутиться в строю боевого подразделения. Просил выписать из госпиталя, но отпускать его отсюда не торопились.
…Беспокойство Даховника о своем друге было неслучайным. Он понимал, что на батарее Новицкого нынче напряженная обстановка. Так оно было и на самом деле.
- Первое готово! - без промедления доложил сержант Алексей Данько.
А вслед за этим:
- Второе готово!
- Четвертое готово!
Сдвинув густые широкие брови, комбат Новицкий наблюдал, как собираются бойцы по тревоге* Посматривал на секундомер.
Один за другим вновь прозвучали доклады!
- Дальномерное готово!
- Приборное готово!
Лейтенант Акопджанов, подавший своему взводу сигнал "По местам", был доволен, что подчиненные без промедления выполнили команду. "Не зря тренировал их с утра до вечера", - подумал он, чувствуя удовлетворение от того, что внес свою лепту в сколачивание взвода.
Не поступило доклада о готовности от третьего расчета. У орудия отсутствовал установщик трубки. Командир - младший сержант Андрей Кулик - переминался с ноги на ногу, нервничал:
- Где Ласточкин? - глухо крикнул он. - Трисбаев, поищите его да поживее!
Часа два назад Степан Ласточкин ушел в землянку. Написал письмо родным. Затем прилег и уснул мертвецким сном. Сигнала тревоги не слышал. Когда же с шумом вбежал боец Трисбаев и дернул Степана за руку, тот вскочил, как ужаленный, и полетел к орудию.
- Третье готово! - наконец послышался охрипший, словно простуженный, голос Андрея Кулика.
- Эх, Андрий, Андрий… - угрюмо кивал головой стоявший в орудийном окопе немолодой боец, батарейный повар Матвей Петрович Кулик. Когда прозвучал сигнал тревоги, он сразу свернул кухонные дела, прибежал к третьему орудию, заняв место у ниши со снарядами. Откроет батарея огонь - потребуется и его помощь. Матвея Петровича одолевала досада, и он всем своим видом выражал недовольство тем, что сплоховал расчет однофамильца и земляка Андрея.
Такой сбор по тревоге не радовал Новицкого. Он еще ближе сдвинул брови к переносице, сильнее сощурил глаза и гулко скомандовал:
- Проверить установки!
Приняв новые доклады от командиров орудий, дальномера, ПУАЗО, старший лейтенант посмотрел вокруг. Последние лучи спустившегося к горизонту солнца отливали на Широком русле Волги, золотили гребни холмов. А Каменные громады города, тянувшегося вдоль реки на многие десятки километров, окутывались серой дым-кой. Тихое темнеющее небо. Спокойно в вечернем воздухе. Чти последует за этой тишиной? Трудно было угадать. Ясно одно: "тревога" - значит опасность. И батарейцы наготове.
Облепили орудие, как пчелы улей, бойцы третьего расчета. На кресле наводчика восседал худощавый, остроносый боец Юрий Синица. У казенника, широко расставив ноги, стоял заряжающий Свирид Петухов. Высоты он двухметровой, плечи - богатырские. Руки узловаты, ладони словно лопаты. "Какой же это Петухов?" - с удивлением говорили батарейцы и в шутку прозвали его слоном, на что он ничуть не обижался.
Рядом с заряжающим - установщики трубки, или, как обычно именовали их, трубочные. В расчете их два. Один - Абдул Трисбаев. По сравнению с Петуховым он казался маленьким, хотя ростом не был обижен. Тихий и скромный, он все время думал о том, как лучше, быстрее устанавливать трубку на снаряде во время ведения огня. Другие мысли одолевали напарника Трисбаева Степана Ласточкина, который нынче стоял съежившись, как мокрый воробей. Его огорчало опоздание на сбор по тревоге, но тут же он и оправдывал себя, считая, что вовсе не виноват, так как все произошло случайно.
Думая о чем-то своем, каждый боец пребывал в напряженном ожидании. Ведь в любую минуту могла прозвучать команда открыть огонь. Энергия, воля, ловкость, как у борца, выходящего на ковер, должны быть собраны воедино.
Догорал закат. Сгустившуюся синеву неба расчерчивали огромные светлые линии. Это прожектористы обшаривали небосвод. И не напрасно. С запада и юго-запада к Сталинграду приближались вражеские само" леты.
- Заградительным! Темп пять! Гранатой… - прозвучала команда Новицкого.
Команды, поступавшие с БКП огневикам, продублировал находившийся в центре расположения орудий замкомандира батареи лейтенант Жихарев, волевой, понимающий толк в "зенитной арифметике" специалист, И как только он громким повелительным тоном повторил команду комбата, расчеты привели в действие боевую технику.
"Тра-а-а! Тра-а-а-а!" - яркими вспышками озарились стволы орудий.
Грозно отозвались соседние и дальние зенитные батареи. Каждая стреляла в заданном ей квадрате, создавая на пути самолетов стену огня.
При стрельбе батарей нужно, чтобы орудия давали единый, как выдох, залп. Но вот Новицкий услышал растянутую трескотню пушек.
- Не зевать! Точно выполнять команды! - потребовал он.
Залпы стали дружнее.
Комбат испытывал удовлетворение, когда поглядывал на бойцов расчета сержанта Данько; у них не было ни лишних движений, ни шума, ни суеты. Каждый сноровисто делал свое дело. Подтянутый, подвижный Алексей Данько незамедлительно дублировал команды и время от времени подбадривал своих артиллеристов.
- Так держать!
А возле орудия Андрея Кулика - суетливость, нервозность. То и дело слышались выкрики:
- Живей!
- Куда глаза пялишь?
- Точнее наводи!
А среди этих возгласов выделялся густой бас заряжающего Петухова:
- Давай "крошку"! - называя так тяжелые снаряды, торопил он трубочных, Они же суетились, мешали друг другу. Андрей Кулик поучал то одного, то другого бойца, кричал, размахивал руками, ругался. Но толку было мало. Орудие не укладывалось в заданный темп стрельбы.
По небосводу медленно качались светлые, похожие на гигантские кинжалы, лучи прожекторов. Они пересекались под разными углами, пробивая толщу темноты своими щупальцами. С земли было видно, как в луче, упирающемся в небо, блеснул синеватый крестик. На него немедленно лег второй луч. "Пойманный" самолет очутился в цепких объятиях ослепляющего света.
- Сопроводительным! - последовала очередная команда Новицкого.
Зенитная батарея перешла на прицельную стрельбу, С ПУАЗО синхронно были переданы на орудия данные для ведения огня по взятому в луч "юнкерсу".
- Огонь!
В расчете Андрея Кулика первый снаряд заряжающему Петухову подал Абдул Трисбаев. Одновременно с громовым раскатом, словно живое, вздрогнуло орудие. Туча пыли поднялась над орудийным окопом. Ласточкин стоял со снарядом в руках, ожидая сигнала на установку взрывателя. В этот момент орудие сделало небольшой доворот. Ласточкину пришлось шагнуть назад, и он в спешке и в горячности оступился, потерял равновесие. Тяжелый снаряд выскочил из его рук и дном гильзы ударил по ноге. Резкая сильная боль пронзила тело. Степан не удержался и упал на станину.
- Давай "крошку"! - гаркнул Свирид Петухов, ожидая снаряд от Ласточкина.
- Зараз дам! - отозвался Матвей Петрович, подбежав к казеннику пушки с тяжелой ношей. Но помощь повара не спасла положения: заряжать орудие Петухов не стал.
- В чем дело, младший сержант Кулик? - послышался громкий голос лейтенанта Жихарева, заметившего сумятицу в расчете.
- Ласточкин ранен!
- Отнести в медпункт! Продолжать огонь! Матвей Петрович вместе с Трисбаевым подхватили лежавшего Ласточкина и оттащили в сторону. Пока продолжалась заминка, пушка молчала. Недружно били и остальные орудия. А гул "юнкерсов" нарастал, словно новая волна бомбардировщиков шла именно здесь, над батареей. Синеватый крестик вырвался из перекрестия лучей прожекторов и исчез в темноте неба. Новицкий подал команду вновь перейти на заградительный огонь. Со стороны города донесся сильный грохот, напоминающий гул обрушившихся горных скал. Ухали бомбы, сброшенные "юнкерсами". Над жилыми кварталами занялся огромный пожар. Затем поднялся второй, третий… "Бомбят, гады! - со злостью процедил Новицкий. - Может, прорвались, когда батарея сбавила темп стрельбы?" - с горечью подумал он. Ощущение неприятного озноба сдавило его, словно в том, что падали на город бомбы, была именно его вина. Наблюдая за действиями расчетов, комбат огрубевшим голосом подавал команды:
- Огонь!
- О-гонь!