С усилием, обреченно, он все же поворачивает голову: с той стороны забора, о забор небрежно облокотясь, стоит Романов. Он смотрит дружелюбно. Кажется, сейчас он улыбнется и приветливо кивнет Сергею, как дачный сосед - дачному соседу. А на дороге - машина с отворенной дверцей, и машина эта отчего-то Катина старая "Волга".
- Пора, - произносит ласковый настойчивый Катин голосок. - Пора. Время уходит.
Сергей открыл глаза.
Ночь. Удивленное терпеливое Катино лицо. Истерзанное одеяло на полу.
Сел. Вытер ладонью мокрый лоб.
- Чертовщина какая-то, - сказал хрипло.
Сон отодвинулся, забываясь почти сразу, - только этот невыносимый звук остался - капли воды все падали и падали монотонно. Сергей понял, прислушиваясь: это в кухне из неплотно завернутого крана.
- Пора, - сказала Катя.
Луна катилась в облаках, влажная, как человеческий глаз, съеденный бельмом. Листья блестели зеркально. Но тишина сада была другая, не та, что во сне, живая, отвечавшая шагам, прикосновениям, движениям.
Сергей копал.
Катя сидела на корточках, прижав к коленям подбородок, смотрела, как он копает, по-детски сосредоточенно хмуря лоб.
- Сейчас мы его вывозить не будем, - сказала Катя. - Утром закончим, а то мотор услышат.
Она встала, отошла к забору, шурша палыми листьями, и стояла там, чутко прислушиваясь к спящим соседним дачам, положив ладони на забор.
На земле лежал яркий полиэтиленовый мешок из тех, что предназначены для хранения одежды и снабжены для удобства пользования застежкой "молния".
Когда Сергей откопал, Катя прошуршала к другой стороне ямы, чтобы помочь, и наклонилась, протянув вниз руки.
Мягкий шорох автомобильных шин дурным навязчивым повторением сна пришел к ним из тишины.
Сергей слушал, замерев.
- Ну же, - позвала Катя.
Он оглянулся затравленно на дорогу: она была пуста.
Не докатившись до них, автомобильный голос начал отдаляться и стих совсем.
- Берись, - сказала Катя. - Чего ты?
- Так. Ничего, - он вытер пот со лба.
- Неврастеник ты у меня, - нежно сказала Катя, наклоняясь.
Сергей смотрел на нее, недоумевая. Стоит ведь, милая, над телом мужа, а на лице ни тени страха, волнения, отвращения… какие там еще чувства могли бы и должны были бы возникнуть в ее душе, а она… в самом деле, безумная она, что ли?
Они сделали так, как решила Катя. Спать уже не ложились. С трудом, накачиваясь кофе, дождались утра. А утром Катя вывела машину.
Они затолкали в багажник тело убиенного, запакованное в полиэтиленовый мешок, и отправились в лес, где тело было предано земле вторично.
Возвращались молча. Бессонная ночь не располагала к разговорам. Солнце уже веселилось, ослепляя.
- Спать, спать, спать, - пробормотала Катя с усталой радостью славно и не без пользы потрудившегося человека. Они уехали, и Сергей, холодея, все посматривал искоса на изящный Катенькин профиль.
Так она осталась одна, но ее сознанию не сразу открылся смысл случившегося.
Сначала Катя ждала, стараясь отвлечь себя хозяйственной суетой, с привычным замиранием посматривая на дорогу, думая нетерпеливо - вот ведь оно как, уже вечер приближается, а его все нет и нет.
Но потом была ночь, пустая, холодная, ей предстояли еще и еще такие ночи - с шорохом листьев за окном, что ей мерещится - под его ногами, и тогда она стремительно поднимала от подушки голову, думая с тревогой - вот оно как, ночь тянется и тянется, и его все нет и нет.
В ту ночь ей все-таки удалось заснуть, но на рассвете ее разбудила глухая тишина: это замолчали часы, стоявшие на каминной полке. Она лежала, прислушиваясь, и вдруг отчетливо и просто поняла, что он ушел, что его не будет больше.
Она поднялась и пошла в ванную комнату, где висела его выстиранная, влажная еще рубашка. Только теперь она заметила, что со стеклянной полочки перед зеркалом исчезли характерные свидетельства присутствия мужчины в доме - и бритва его, и тюбик с мыльным кремом, и помазок.
После той ночи времени не стало. Утро ли, день, вечер ли был за стенами дома, оставалось неясно, да и безразлично. За стеклом сменяли друг друга то что-то серенькое, тусклое, сырое, то нечто солнечное, великолепное. Катя отмечала только сумерки. Они воспринимались тяжелее всего: необъяснимый холодный ужас опутывал ее паутиной с приходом сумерек. Катя закутывалась в одеяло и пережидала, забившись в какое-нибудь узкое пространство, вроде угла между шкафом и диваном или стеной и столом. А когда за стеклом становилось темно, ужас отпускал ее, и она послушно ложилась в постель, честно закрывала глаза, лежала так, может быть, минуты, может быть, часы.
Она ходила по дому в ночной рубашке. Естественно, не умывалась. Естественно, ничего не ела. Иногда она пила воду в кухне из-под крана.
Однажды позвонили в дверь. Катя легко взлетела на второй этаж и, воровато приотодвинув занавеску, посмотрела вниз, это пришел Романов.
Он потоптался под дверью, постоял под окном, вытягивая шею, бесполезно всматриваясь в недра дома.
Катя наблюдала за ним с лукавой радостью, как ученица, притаившаяся от надоевшего учителя. Он был для нее как посланец иного мира, потому что с Митенькою был заодно. Но тот тянулся жалобными истлевшими ручонками из минувшего, а этот из грядущего взывал заботливо и гневно к ее полузадохшейся совести. Жрец Фемиды.
Жрец Фемиды ушел.
- Вот так, - сказала Катя и засмеялась.
Впрочем, сам того не ведая, наш несбывшийся Порфирий Петрович сыграл-таки определенную роль: он помог женщине очнуться от изнурительного оцепенения чувств.
Прежде чем выйти из дому и вывести на дорогу железную свою лошадку, Катя долго умывалась, тщательно одевалась и даже выпила кофе. Она отправилась на розыски бесценной, ненаглядной своей пропажи. Нет, бедная женщина вовсе не рассчитывала вернуть утраченное на место… "Да и вообще - ничего, ничего мне от него не нужно, я только хочу спросить его: почему? пусть он скажет, я спрошу его: за что? пусть объяснит, и больше ничего, ни-че-го больше, а уж я-то справлюсь, я-то сумею, я выживу, но вот так, так, так я не могу больше - когда воздух точно разреженный и я заглатываю его старательно, судорожно, а мне дышать нечем!"
После ряда несложных разнообразных усилий розыски утраченного очень скоро примчали Катю к пансионату, привели ее, можно сказать, прямехонько в кабинет физиотерапии.
Она теперь знала и понимала все, что ей было нужно, а что ей было не нужно, что ей просто не хотелось знать и понимать, она отбрасывала как несуществующее.
Коварного медицинского работника Катя нашла на его рабочем месте. Пчелиное гудение целебного аппарата где-то за плотной шторой в ряду кабинок. Астматическое дыхание невидимого пациента. Невнятный - из соседнего кабинета - концерт по заявкам радиослушателей.
Соня сказала:
- Слушаю вас.
Она бросила невнимательный взгляд на подошедшую, тихо застывшую по ту сторону стола Катю и продолжала скрести авторучкой по трупно-зеленой бумаге физиотерапевтических анналов, подперев ладошкой левой руки пушистую голову. Прелестный Нестор прогреваний и ультразвука.
Катя молчала. Ей, собственно, и говорить-то было нечего и незачем. Она просто ждала, когда ее узнают, вспомнят.
Ее узнали, вспомнили. Авторучка зависла неподвижно, целясь в текст. Потом Соня неторопливо, неуверенно, будто бы что ища, потянулась, зашелестела бумажонками на краю стола, по виду медицинскими, направления-рецепты, деловито перекладывая, вроде как для вящего порядка - меньшие поверх больших. Аккуратность маньяка. Очевидно, это увлекательное физическое действие произвело на Соню психотерапевтический эффект ("Вам спокойно! Мышцы ваших бедер…"), потому что Соня подняла к Кате уже достаточно наглые, вопрошающие глаза.
- Слушаю вас, - повторила с легким, едва заметным напряжением, с подчеркнутой предупредительностью.
Катя смотрела на нее, улыбаясь. Она бы, может, и ответила, но рот свело от ненависти, челюсти не разжать.
И, увидев, как она смотрит и улыбается - одними только плотно стиснутыми губами, а глаза холодные, неподвижные, как у мертвой, Соня пролепетала:
- Сережа, - и, втягивая голову в плечи, отстраняясь, как от удара, уже в полный голос: - Сережа! - но захлебнулась в крике с таким умопомрачительным всхлипом, точно кто-то вовремя и грубо пережал ее нежное горлышко.
Он - на ходу натягивая на голое тело рубашку, припрыгивая и ковыляя неловко на полувсунутых в кроссовки ногах. Он. Сережа. Се-ре-жа.
Сразу понял все. Схватил Катю за руку, поволок ее за собой. Он быстро тащил ее по каким-то светлым узким коридорам, пустым лестницам.
Катя торопилась следом, не успевая, прыгая через две ступеньки, счастливая.
Так, в бодром спринтерском темпе они выбрались на задний двор. Нечистый развал вокруг помоечного контейнера, глухая бетонная стена с куриной лапкой пацификов и матерным словом, счастливая толстая кошка на газоне. Здесь они остановились, оба - тяжело дыша, она - уставясь на него, как на идола, он - оглядываясь по сторонам.
- Я не могу без тебя, - сказала Катя. - Не уходи.
- Только давай без вот этого, - попросил Сергей, морщась.
- Не уходи, - сказала она. - У меня не получается без тебя жить.
Он застегивал рубашку, заправлял ее в джинсы.
- Ты только не дергайся, Катенька, - сказал он. - Все будет хорошо. Ты же умница. Ты красивая женщина. У тебя квартира, дача, машина. У тебя все еще будет.
Она слушала его внимательно, как собака - хозяина.
- Я не могу без тебя жить, - сказала она потом. - Я без тебя умираю.
Она улыбалась растерянно и виновато, смотрела вопросительно.
- Ой, мать, - он вздохнул, - я из-за тебя в психушку соскочу.
Тогда она сказала:
- Живи, как хочешь. Только не уходи. Тебе девка эта нужна? Пусть будет. Живи с ней. В дом ее приводи. Только не уходи.
- У тебя с головой все в порядке?
С рубашкой Сергей покончил и теперь завязывал шнурки, вольно болтавшиеся на кроссовках.
- Я понимаю, я мешаю тебе, - сказала она и вдруг предложила: - А ты меня убей.
Он обернулся, вздрогнув, и увидел ее смеющиеся глаза.
- Тебе же не привыкать, родной ты мой! - весело напомнила она.
Он ненавидел сейчас эту женщину и боялся ее.
Он шагнул к ней, ухватил пальцами за волосы - и как только голову не отвернул? - и увидел ее взгляд, радостный, властный, высокомерный.
- Ты приходи, - сказала она. - Я тебя ждать буду.
Он и в самом деле мог бы убить ее сейчас. Он понял это и оттолкнул, почти отшвырнул ее от себя.
- Я тебя всегда жду, - сказала она и смотрела так нежно, так преданно, лапушка.
- Ведьма, - сказал он, сатанея от бессилия и злости. Катя улыбнулась ему виновато, развела руками: что, мол, поделаешь, какая есть.
Она неслась не через поселок, а кружным путем, по старой дороге, теперь осиротевшей без машин и людей и потому позволившей Кате выжать из ее скакуна все его лошадиные силы.
Слепящее мельканье вытянутых теней. Задержанное на вдохе дыхание. Холодок в, - Соня сказала бы, - грудной полости.
В замшелом сумраке полудетской памяти скользнуло что-то библейско-былинно-мифологическое, о каких-то врагах, хазарах-халдеях, что ли, которые сами - суд и власть и нет над ними закона, и кони их прытче вечерних волков. Вот это - о вечерних волках - особенно запомнилось, видимо, изумив магнетической дикостью словосочетания. Катя, вспомнив, подумала о себе в поэтическом злобном упоении скоростью - я тоже вечерняя волчица (ах, ах, какое самомнение, деточка!), но она думала - и плевала я на всех вас, и будьте вы все прокляты; она думала - я тоже сама суд и власть, - и это было уже опасно.
На приятно-основательном старом диване в "Митенькином кабинете" под стоны и взвизги пружин энергично совокуплялись полуодетые Соня и Сергей.
- Уедем, уедем, - бормотал он, тыкаясь лицом в ее пушистые волосы, в ее душистую шею. - Уедем давай. Спрячемся где-нибудь.
- В мужья просишься, детка? А на фиг ты мне сдался? - она улыбалась польщенно.
- Ну и сучка же ты, - беззлобно сообщил он.
- От кобеля слышу, - бойко отозвалась она.
Пауза прервала диалог влюбленных по естественным физиологическим причинам.
После чего Сергей отвалился к стене, а Соня одернула юбку.
- Вот бы Катька твоя пришла! - мечтательно ужаснулась она. - Ой, что тогда будет!
- Ничего не будет. Она разрешила.
- Иди ты! - изумилась девушка. - Ну баба у тебя! Класс!
- Катю не тронь, - предупредил Сергей.
Ревность легкой тенью неприятно исказила хорошенькое Сонино личико.
- Всю юбку помял, сволочь. А чего это - "не тронь"?
Не ответил.
Соня приподнялась на локте, целовала его закрытые глаза, поглаживая ласковой лапкой его влажную грудь.
- Слушай, расскажи, как ты мужика-то ее прикончил?
Сергей открыл глаза.
- Ну расскажи, - канючила она.
- Ты что, совсем, что ли?
- Ну как, как ты его? Топором, да? Нет? А как? Задушил? Да? - Она навалилась вдруг на Сергея, смеясь, схватила руками за горло. - Жалко, что ли, рассказать? У, жадина-говядина!
И тут Сергей выдал ей хор-рошую оплеуху, пришедшуюся по розовой щечке. Ну не хватило у него чувства юмора, что поделаешь, бывает. Зато у Сони хватило.
- Ах ты дрянь! - захохотала она, садясь.
Растрепанные бронзовые волосы, золоченый кооперативный крестик, вскочивший с груди на загорелое плечо, смазанная тушь на веках.
Сергей опрокинул Соню, подмял ее под себя.
- Убивают, - лукаво хихикнула снизу Соня.
Он зажал ее рот своим.
На площади перед загородным рестораном был базар. Катя уже купила яблоки, помидоры и еще кой-чего, не произраставшее в саду ее дома, когда заметила тех двоих.
Соня и Сергей не столько покупали, сколько приценивались, болтали с торговками, рассматривали ужас до чего трогательных котят в картонных ящиках и ярких попугайчиков, развлекались, меряя меховые шапки.
"У него есть одна особенная улыбка, очень явная, откровенная, но такая стремительная, такая мимолетная: он не улыбается - он дарит тогда улыбку. А на руке выше запястья тривиальнейшая лиловая татуировка - толстенькая, расплывшаяся буковка "С". А еще есть такой жест - он меня очень забавляет - в моменты озабоченности морщить лоб и мелко-мелко поглаживать кончик носа согнутым указательным пальцем. А на внутренней стороне предплечья - беловатый шрамик, воспоминание о ноже, нежный, как складка на молочной пенке. И вот я принимаю его всего, все его жесты, манеры, словечки, болезни, и это уже не его, это такая же часть меня, как мое дыхание или взгляд, и даже эту его девку я готова принять наподобие дурной привычки, вроде как неумение пользоваться носовым платком. Я готова, готова, я готова принять, но меня-то об этом никто не просит, вот ведь незадача".
Катя повернулась и деревянными ногами пошла прочь.
Она уже сидела в машине, когда они ее заметили.
- Какие люди! - крикнула Соня, раскинув руки.
Катя опустила стекло.
- Радостная встреча, - без улыбки сказала она.
- Будет врать-то, - тоже без улыбки сказала Соня. - Только это ведь не моя вина, подруга. Так что зла на меня ты не держи. Лучше подбрось до поселка.
Сергей подошел и встал за ее спиной. Он смотрел на Катю.
- Садитесь, - сказала она, не глядя ни на него, ни на нее.
- Не надо, - сказал Сергей. - И так дотопаем, ножками.
- Вот сам и давай ножками, а я прокачусь.
Соня первой забралась на заднее сиденье. Сергей еще постоял возле Кати, - но она не смотрела на него, и он поплелся следом за Соней, устроился рядом с ней.
Катя вела машину, вцепившись в руль. Она смотрела перед собой глазами, слепыми от ненависти и отчаяния, и слушала короткие смешки на заднем сиденье, невнятные переговоры.
Еще раньше, прежде чем они подъехали к мосту, Катя поняла, что она будет делать теперь. Она думала: я ее не звала, видит Бог, я этого не хотела, она села в машину сама, так что, выходит, она сама попросила меня об этом.
Перед въездом на мост, Катя остановила машину. Она так долго сидела молча и неподвижно, что Сергей не выдержал.
- Что ты? - спросил он.
Она ответила не сразу:
- По-моему, колесо спустило.
- Ну вот, - расстроилась Соня. - А может, дотянем? Тут ехать-то всего ничего.
- Может, и дотянем, - сквозь зубы отозвалась Катя. - Пойди посмотри.
Сергей послушно полез из машины.
- Стой, - сказала Катя.
Он замер, уже вытянув одну ногу из машины, уже нырнув головой в дверь.
Катя посмотрела на него очень внимательно. Она прощалась с ним, но он этого не понял, хотя мог бы догадаться, все ведь только к тому и шло.
- Что? - спросил Сергей.
Она улыбнулась ему и сказала:
- Заднее левое.
Катя видела через зеркальце, как Сергей обходит машину. Она не стала дожидаться, когда он, проверяя, стукнет ногой по резине, нажала педаль газа и рванула вперед.
Соня крикнула сердито:
- Дура! Куда?! - Поняв случившееся только как ревнивое бабье хамство, но Катя глянула на нее коротко через плечо и Соня все поняла, увидев ее страшные глаза, их безумное бесовское веселье.
Машина взлетела на середину моста, резко повернула через полосу встречного движения и, пробив парапет, перевернувшись в воздухе, рухнула в реку.
Жалкой, жестокой пародией сбылось давнее желание Кати, мучавшее ее иллюзией власти и свободы.
И ничего не переменилось. Безмятежное небо, ветер в голых деревьях. Только одинокий мужчина на мосту, маленький человечек, распахивая в крике рот, присел на корточки, сжав ладонями лицо, да вода недолго бурлила в том месте реки, куда ушли две человеческие жизни, лишенные сознания вины и потому недоступные для раскаяния.
1991 год
Пираты XX века
Ранней осенью 1969 года советское грузовое судно "Зима" стояло у причала бирманского порта Рангун.
Еще не весь груз был выгружен из трюмов, еще плыл над палубой, покачиваясь на поскрипывающих тросах, последний трактор, как к борту судна подъехал крытый грузовик. Его сопровождали два джипа с полицейскими. Двое из них встали у трапа, остальные поднялись наверх, оцепили подход к трюму. Молодые, с безучастными лицами парни в темно-синей форме. На бедре у каждого - пистолет, подцепленный к поясу-патронташу, в котором латунно поблескивали патроны.
Радист Кондратюк, добродушный малый с круглыми голубыми глазами на круглом лице, присвистнул от удивления:
- А охраны-то!.. Будто зовото привезви… - Кондратюк лениво растягивал слова, букву "л" вообще не выговаривал.
- А ты как думал, салага? - важно заметил молоденький матросик Стеценко. - Нам вон с Кондратьичем и золото приходилось возить. - Он кивнул крановщику Клюеву: - Помнишь, Кондратьич?.. Вот такие кирпичи, пуда по два в каждом… В Англию везли, в Международный банк… Так я тебе скажу - охраны было не больше.
- Скажи, пожавуйста, - искренне изумлялся Кондратюк.
Темнокожие грузчики уже начали сносить груз в освободившийся трюм. Это были довольно большие банки из светлой жести. На каждой - надпись латинскими буквами:
"СССР, в/о МЕД ИМПОРТ".