- В последний раз я видела его… - напористо, почти грубо, повысив голос, перебил Романов.
Катя покорно склонила голову к бумаге.
Он диктовал скучным голосом, и вид у него был то ли рассеянный, то ли усталый, но это если не встречаться с ним глазами, а если встретиться, сразу видно: и совсем даже не флегматик, и глазки ой какие! - неприятно умные, пристальные. А впрочем, мнительность, мнительность это все. Катя ловила на себе его взгляд, и ей мерещилось куда большее понимание им происходящего, чем было на самом деле.
- Последний раз я видела его… А дальше?
- А дальше - укажите, когда видели. Он был одет в то-то и то-то. Особые приметы у него такие-то.
Волею судьбы между нею и вот этим типом в добротном пиджаке - карманы отвисают, цвет немаркий - устанавливалась еще туманная, непрояснившаяся еще связь, зависимость какая-то. Они присматривались, пристраивались друг к другу, не точно понимая, что можно друг от друга ждать. Так присматриваются, пристраиваются друг к другу потревоженные разнообразием чувств грядущие партнеры, - скажем, врач и пациент, читатель и книга, сутенер и проститутка, повар и капуста, - с корыстным интересом, с надеждой на понимание, с чисто человеческим любопытством, с желанием поскорее отделаться.
- Какие у вас с мужем отношения?
- Нормальные, - она не подняла головы.
- "Нормальные" - это что? Бил, но только по субботам?
Катя засмеялась, ткнувшись носом в ладонь, лежавшую на столе.
- А то, знаете, как бывает: жена заявление строчит, а муж по соседству ночует, у подруги.
Она вскинулась, собираясь изобразить оскорбленную добродетель.
- Бывает, бывает, - остановил ее Романов. - Так бывает. Всяко бывает, - он говорил и открывал тугую дверцу желтого шкафа. Достал и поставил на стол чемодан из синего кожзаменителя.
- Да, - сказала Катя. - Это наш, это его, это Митин чемодан. Он с ним обычно…
- Откройте.
Она расстегнула "молнии", отбросила мягкую крышку. Тупо уставилась на вещи мужа, небрежно, кое-как затолкнутые в чемодан.
- Вы можете взять вещи под расписку. В случае необходимости вы обязаны предоставить их нам. Проверьте, все ли на месте. Может быть, есть незнакомые вам предметы.
Катя посмотрела на Романова, точно пощады попросила.
- Проверьте, проверьте, - сказал он настойчиво, но мягко.
Перебирая тряпки, она ощутила запах, родной до ужаса, знакомый до дрожи в руках. "Сейчас как разревусь! Сейчас как…" Катя подумала, что слезы были бы даже кстати. Но Романов сказал:
- Катя, - и по тому, как он произнес ее имя, она поняла, что мишка косолапый - браво, детка! Итак попался, без всяких сентиментальных капканчиков.
- Катя, - сказал он, - вы уезжать никуда не собираетесь?
- В Австралию, - сказала Катя. - Шучу.
- Воздержитесь пока. От Австралии. А то вдруг… мало ли что…
- Что "мало ли что"? - напряглась Катя.
- Вы можете понадобиться, - сказал он и вдруг улыбнулся. Кате померещилось - насмешливо.
Она не улыбнулась в ответ, смотрела настороженно.
В тот момент, когда она, волоча в руке синий чемодан внушительных размеров, проковыляла через двор и, весело смеясь - явное следствие нервного перенапряжения, объявила из полумрака прихожей: "Можешь нас поздравить, меня вызывал следователь!" - в этот именно момент страх, присутствие которого Сергей по малодушию гордости не желал признать, тоскливый, серенький поганый страх обнаружил себя, дал себе волю.
- И что теперь будет? - бесцветным голосом спросил Сергей.
А что могло теперь быть, кроме хронического, наподобие радикулита, ожидания расплаты с мучительными неврастенического характера обострениями, либо - со вздохами временного облегчения в период отсутствия таковых.
Из многообразного спектра мощных человеческих переживаний Сергею достался страх. Не муки любви или, скажем, голода, не жажда власти или, скажем, денег, но страх, то есть наиболее гадкое, мелкое, унизительное из возможного.
- А что, что теперь будет? - Катя только плечами пожала. - Поищут, поищут да и забудут. Оказалось, что шесть месяцев спустя после исчезновения мужа его жена автоматически получает право на оформление развода. Ах, как это все просто, кто б мог подумать!
- И все! - Катя светилась. - И ты здесь - хозяин!
Блестящая перспектива: московская прописка - жена - квартира - дача - и - машина… что еще надо для счастья нашему человеку?
Если бы не кровь, совместно пролитая лихими любовниками и потому соединившая их неразрывно, но и непреодолимо разделившая их, если бы не бессмысленная кровь, безусловно, они смогли бы соорудить вполне приличное семейство, вполне традиционное, из тех, что внезапно родятся от взаимного вожделения полов, а потом сохраняются годы привычкой и неразрешимыми без существенных потерь жилищными условиями.
Однако наш бедный персонаж изначально определился как натура цельная и потому довольно примитивная, то есть собственною цельностью и ограниченная. Вожделение и страх были несовместимы в нем. А уж если ты хочешь женщину, но и боишься при этом за себя, то однажды рано или поздно все-таки придется выбирать. Что поделаешь, выбор - это не только предпочтение чего-либо, выбор - это и отказ от кое-чего.
Некоторое время Сергею удавалось прятаться от необходимости выбора, прибегая к незатруднительному самообману. С мальчишеской обиженной задиристостью и невинным лукавством Сергей уговорил себя в отсутствии какой бы то ни было вины. В конце концов, Митя сам напросился, он сам виноват, это он, он первый начал, а я чего? Я ничего, я только защищался, а что до старушки, так тут я совсем уж ни при чем, это все Катя, Катя, Катя… Вот так, извилистым путем несложных самооправданий Сергей убедил себя, что он не только ни в чем не виноват, но вроде даже как бы и жертва, трогательная такая, нежная жертвочка. Безудержная ли Катина страсть тому виной, Митина ли бездарная ревность, но - главное - лично он здесь совершенно ни при чем. Ни при чем!
Все переменилось враз. Переменилось, что называется, в одночасье. От мутноватого спасительного самообмана не осталось и тени.
Телефонный звонок прогрохотал в доме, и ватно-мягкий, приторный от усердного сочувствия женский голос уведомил Катю "об обнаружении утопленного мужского тела"… "Необходимо опознание. В силу утраты документов тела. Установление личности. Поскольку ваш супруг… то не могли бы вы… А когда?.. Чудненько".
Катя отправилась опознавать "утопленное мужское тело". Она упросила Сергея, чтобы и он поехал тоже.
"…И в распухнувшее тело
Раки черные впились…"
Романов знал, что женщина должна вот-вот появиться, с минуты на минуту. Сколько ей ехать? От силы десять минут. Он ждал на дворе, вяло обсуждая с шофером желтого казенного газика текущий политический момент, и видел, как из тумана вырастает и приближается серая "Волга". Но в машине сидели два человека. Он удивился. Само собой, устная поселковая "газета", местная полиция нравов довели до его сведения, что Катя в отсутствие мужа не коротает ночи в текстильных трудах Пенелопы и уж подавно не плачет, как Ярославна на стене Путивля, но он не предполагал, что она рискнет прихватить этого парня сюда с собой. То ли безрассудная наглость, то ли легкомыслие чистой совести.
Катя вышла из машины и направилась к крыльцу. На крыльце оглянулась напоследок, уронила взгляд на этого… своего и вошла. Дверь при этом заскрипела омерзительно.
Романов порассматривал еще этого парня, обозвал его Сильвестром Сталлоне, присовокупив непристойный эпитет, и пошел в дом.
В коридоре он столкнулся с Катей, уже выяснившей, что Романова следует искать во дворе, и направлявшейся туда, и, посмотрев сверху в ее совершенно круглые глаза, понял, что не наглость, не легкомыслие, а страх управляет ею сейчас. Чего доброго в обморок кувырнется или попробует удрать. Во избежание того и другого он крепко взял Катю за локоть и отвел за дом, к строению а-ля сарай, где на земляном полу под нечистым ярким куском целлофана лежало то, что могло оказаться Катиным мужем. Как записали в протоколе нынешним утром, - труп неизвестного мужчины.
Катя отрицательно покачала головой, когда Романов, отвернув часть зашелестевшего целлофана, продемонстрировал женщине лицо покойника.
- Вы уверены? - беспощадно спросил Романов. - Внимательно посмотрите.
- О Господи, - сказала Катя, глядя не на то, что лежало на холодном полу у ее ног, а на Романова. - Неужели вы думаете, что я…
- Ладно, - сказал он.
…Сергей видел, как они появились из-за угла дома. К машине Катя шла одна, а легавый остановился и смотрел на Сергея, сидевшего перед ним за стеклом, как рыбка в аквариуме.
- Он меня видел, - сказал Сергей, как только Катя села.
- Сейчас домой поедем, - сказала она устало.
- Заводи скорее. Надо было дальше машину ставить. Зря так близко подъехала. А легавый все стоял и смотрел.
- Какая разница?
- Он же меня видел.
- Ну и что?
А он стоял и смотрел.
- А почему он на меня так смотрит?
Катя повернула голову удостовериться.
- Не смотри! Поймет, что про него говорим.
- Пусть себе понимает. Он на все так смотрит. Работа у него такая.
- Ладно, поехали отсюда, - нервничая, торопил Сергей.
Он ясно и прочно почувствовал, что влип. Что если возьмут Катю, теперь уж не отвертеться и ему. И никакая он не трогательная жертва ревности и страсти, а заурядный соучастник преступления. Понимание этого отчего-то явила Сергею физиономия Романова, выражение тупого беззастенчивого, холодноватого любопытства, с которым тот рассматривал Сергея.
Захотелось выскочить из машины навстречу равнодушной Судьбе и энергично покаяться.
По дороге небыстро шли две подружки, волокли тяжело и приятно груженные сумки. Женщины посторонились, услышав нарастающий рокот автомобильного мотора.
- Ой, Светка, твой катит! - с удовольствием сказала та, что помоложе.
- Че это мой-то? - едва оглянувшись, польщенно пробормотала та, что постарше. - Перепихнулись пару раз - всех делов-то.
Это была та пышнотелая, замученная семейными неурядицами буфетчица, в которой Кате не без некоторых оснований привиделась соперница.
- А как же любовь?! - переигрывая возмущение, заорала молодая. - Вечная, чистая, обалденная! А вот мы сейчас его спросим.
- Сонька, не дури! - только и успела сказать Светлана.
Соня, "голосуя", подняла руку с цветастым пакетом.
- Подвезем, - сказала Катя, не узнав Светлану.
- Да ну их, - сказал Сергей, узнав тотчас.
Соня далеко всунула в машину лохматую головку, одарив Сергея нежной волной хороших духов, перебегая до влюбленности восторженным, умоляющим взглядом с Кати на Сергея.
- Ребятишки, проявите к девушкам сострадание, нам только до пансионата.
…Ехали вчетвером. Девушки радостно загромоздили заднее сиденье сумками.
- Хорошо отоварились, - сказал Сергей.
- Ну! - крикнула Соня. - Человек - кузнец своего счастья! Все в наших руках!
Светлана с готовностью зашуршала бумагой.
- Хочете колбаски? - вежливо спросила она.
- Нет, спасибо, - сказала Катя.
- Валяй, - Сергей, не оглядываясь, протянул назад руку.
- А давай погадаю, - Соня быстро скользнула пальцами по его запястью.
Сергей оглянулся и налетел на смеющийся Сонин взгляд.
- Сиди уж, - подруга легко и сердито ударила Соню по руке.
Они жевали бутерброды с колбасой, и Кате стало нехорошо от мясного запаха. Сразу вспомнился другой запах, тот, что стоял в сарае, - сырой, сладковатый запах тлена. И еще кое-какие подробности вспомнились, которые очень хотелось забыть. К самому горлу подкатило. Катя остановила машину.
- Что ты? - спросил Сергей.
Она только головой замотала, и, зажав ладонью рот, выскочила из машины.
- Укачало бедняжку, - посочувствовала Соня. - Вот ведь какая нежная. Свекровь угробить, мужа засобачить - это ничего, а в машине ука…
- Заткнись! - вскрикнула Светлана, локтем ткнув Соню.
Сергей повернулся к попутчицам.
- Ну-ка, иди помоги ей, - приказал он Светлане, глядя не на нее.
- Дура ненормальная, - сказала Светлана, послушно выбираясь из машины.
- Сама ты это слово, - парировала Соня.
Светлана пошла к Кате. И они там стояли вдвоем на траве.
Сергей развернулся на сиденье, рассматривал в упор юное, бойкое создание - от черных ажурных колготок до бронзовой челки над смеющимися глазами.
- Так чего ты там вякаешь? - с отчетливой угрозой спросил он.
- Правду, - сказала она, недоумевающе кругля глаза. - А что, нет, что ли?.. А вообще-то, если честно говорить, я кошечке твоей ох как завидую. У меня б ума не хватило так лихо мужика повязать. - Соня улыбалась ласково, насмешливо. - А ты теперь хорошо повязанный, с потрохами. - И, мгновенно согнав улыбку, она добавила печально, жалея Сергея: - Несчастливый ты. И не будет у тебя ничего.
Он аккуратно потрогал золотую сережку в ее ушке, полуспрятанном в гриве волос.
- Нравится? Хочешь, поносить дам?
- Ты у нас очень счастливая, - усмехнулся Сергей.
- Так я ж свободная, Сашенька… или как там тебя? Каждому - своя радость. У тебя ведь тоже своя радость: баба при тебе личным шофером. Сам-то что водить не выучился? Или она тебя за руль не пускает?
- Балаболка ты, - сказал Сергей беззлобно.
- А ты меня не слушай, - просто согласилась она.
Сергей положил руку на ее ажурное колено.
- Ты коленкой не ошибся? - поинтересовалась Соня.
- Да вроде нет, - он гладил ее ногу.
Тогда Соня, все улыбаясь, вонзила коготки свои сиреневые в натруженную руку наглеца.
Он руку отдернул. Посмотрел: хорошо вонзила, до крови.
- Звать тебя как, свободная?
- Да хоть как зови, милый! Я же все равно не отзовусь.
Женщины уже возвращались к машине.
- Найти тебя где? Ну, быстро!
- Ищи ветра в поле, - она смеялась и закончила вдруг жестко, сквозь зубы.
А дверцы уже открывались, женщины садились в машину.
Сергей отвернулся. На Катино посеревшее, осунувшееся лицо он не посмотрел, точно вовсе забыл о ней.
Остаток пути ехали молча.
- Огромнейшее вам спасибочко, - сказала Соня, прощально улыбаясь Кате. В сторону Сергея она не посмотрела.
Зато он проводил ее уязвленным, больным взглядом.
Он нашел ее очень скоро. Это уж само собой.
Соня трудилась на должности медицинской сестры в физиотерапевтическом кабинете пансионата "Красный сокол" или, скажем, "Вешние воды". Коротковатый синтетический халатик в обтяжечку, подсолнечные семечки в карманах, махонькая рыжая дырочка на подоле выше колена, прожженная сигаретой, смешливость, резкость, неопрятность для медицинского работника едва ли простительная.
Кушетки кабинета физиотерапии были жестки и узки.
- Вам спокойно! Мышцы бедер и ягодиц полностью расслаблены! - рычал за хилой стенкой неутомимый психотерапевт на беззащитных доверчивых пациентов.
В прошлом у Сони было детство, оскверненное родительским пьянством, был ранний гнусный опыт мужского внимания, было хамство и насилие как норма отношения меж людьми. Очень хотелось для себя иной жизни - с прохладным запахом чистого постельного белья, с тугим стуком теннисной ракетки о пушистый мячик, с одеждой не штопаной-перештопанной в пятый раз и в том же месте, и чтобы подбирать небрежным жестом мягкую полу шубы, садясь в автомобиль.
Сергею было понятно все это. Ах, как хорошо он понимал Соню, ах, как хорошо понимала его она, ах, как хорошо понимали они друг друга - ну, просто умереть и не встать: созданы друг для друга.
И разве не разумнее, не честнее разве прийти к Кате и эдак задушевно, доверительно, смело брякнуть с порога: прости, звезда моя, прощай, или ты сама не видишь, девочка моя оголтелая, мое вранье, твоя любовь, ключи на гвоздике в прихожей буду помнить всегда, набросать еще кой-какие подходящие слова, нечто успокоительное, истерико-смягчающее.
Но когда перешагивал злосчастный порог немилого жилища и вступал в напряженно дрожащее поле женского сумасбродства, ее блаженства, ее игры, разум и честность пасовали: они были здесь неуместны. Торжествующая животная нежность ее глаз была трудно отличима от ненависти. Правильно, правильно Катя сказала в ту ночь - "кровью венчанные". И от этого теперь - никуда?
Дорога бежала навстречу, ровно уходила под колеса. Рядом на сиденье лежали запечатанные пачки чистой бумаги, выданные Кате на службе, две коробочки лент для пишущей машинки и новая порция работы - рукописные тексты позапрошлого века.
На губах, готовых улыбаться и петь, беззвучно возникали стихотворные строки и обрывались на полувздохе, вольно перетекали друг в друга, завершаясь компромиссным "та-та, та-та".
А за окнами - запах пыли, прибитой дождем, целеустремленный полет глупого осеннего листа, дети в школьном обмундировании, отягощенные ранцами и портфелями… Есть в осени первоначальной короткая, но дивная та-та…
Катя подвела машину к воротам, вышла отворить, а потом, уже вернувшись, собираясь сесть за руль, обнаружила вяловатую человеческую суету на дороге возле леса, недалеко от участка, в той стороне, где когда-то ночью совершилось тайное погребение убиенного супруга.
Апельсиновые безрукавки дорожно-строительных рабочих, тусклая униформа каких-то других рабочих. Грузовичок с откинутым бортом, зубастая, печально склоненная голова экскаватора.
Они там трубу какую-то прокладывать собирались. Их бригадир, прораб или кто он там был, кругленький, вежливый, обстоятельный, заверил Катю, что все будет по-аккуратному, по-быстренькому… заборчик?.. да, заборчик придется двинуть, но совсем чу-чуточку, а после на место поставим, а как же ж иначе, все будет нормалек, дочка, ты не переживай.
Бригадир уважал хозяйское чувство порядка.
Катя нервно позвякивала на ладони связкой ключей.
Луна, как соглядатай, сквозь деревья заглядывает в сад, сырой и синий. Дождь будто бы прошел в саду: так ослепительно блестят листьями кусты.
Сергей вонзает в землю лезвие лопаты.
Яма перед глазами, под ногами бездонна и черна. На дальнем ее краю на корточках сидит Катя, прижав к коленям остренький подбородок, и улыбается бессмысленно, как блаженная.
Лопата взрезает землю со стеклянным звоном. Монотонное паденье капель - с мокрых листьев, что ли? - невыносимо. Невыносимо - собственное дыхание, предательское, неостановимое. Звуки ударяются о ночную тишину, твердую, плоскую, как стена, и гулко отлетают, множась, расползаясь.
Из тишины приходит неблизкий мягкий шорох автомобильных шин и ровный звук мотора.
Импровизированная могила, наконец, открыта. И Катя медленно поднимается, чтобы помочь Сергею. Босые ноги ее перемазаны влажной землей.
А звук мотора приближается и стихает.
Катя наклоняется, протягивая вниз руки, но так и застывает в полупоклоне, глядя безумными, нежными глазами куда-то за спину Сергея, и все улыбается, улыбается.
Пот, стекая по лбу, жжет глаза. Сергей бесполезно облизывает пересохшие губы.