– Да ведь это одна из самых-самых… Здесь сам Синатра живал! И Мохаммад Али! Здесь у группы Led Zeppelin кучу денег кто-то из сейфа украл!
– То-то хорошее, видно, местечко.
– Нет, ты не понимаешь! Здесь в подвале знаменитый клуб… Здесь…
– Да ладно тебе! Я есть хочу. Пошли.
(Мы, разумеется, по-прежнему говорили друг другу "you", но было ясно, что уже перешли на "ты".)
Окончательно добил его обед, заказанный мной в номер. Я ему даже вина заказала.
– Это тебе такой бюджет дали? Ну, скажу я тебе…
– Никакого мне бюджета не давали. Просто заказываю, что хочу. А они платят.
– Но ты заказала на двоих… Разве тебе можно?
– А где сказано, что нельзя? А во-вторых, кто знает, что это на двоих? Может, у меня такой аппетит. Мне иногда целыми днями поесть не удается, вот и оголодала.
– Нет, тебе наверняка влетит…
– Да? А что они могут мне сделать? Домой отправят? Так я бы с радостью. Но только не отправят, я им здесь нужна.
Это был мой первый за две недели свободный день, и после обеда я больше всего хотела спать. Но Нед умолил меня пойти в город, поизумляться на достопримечательности. Ему нужны были мои впечатления от Нью-Йорка, а наутро мы уже улетали в другое место.
Мы побывали в центре Рокфеллера, полюбовались на конькобежцев. Нед привел меня к гигантской строительной площадке и объяснил, что здесь скоро будет всемирный торговый центр, два высочайших в мире небоскреба-близнеца (бедные, бедные близнецы! не предвидели они своей страшной участи). Одна башня уже близилась к завершению, вторая несколько отставала, но все равно зрелище было грандиозное. И на Импайр-Стэйт-билдинг мы посмотрели, и еще на много чего, в Нью-Йорке есть на что посмотреть. Но толку от этого Неду было мало. Все это было очень интересно и впечатляюще, но мне отчаянно хотелось спать, я тащилась за Недом, держась за его рукав и время от времени откликаясь на его вдохновенные объяснения словами "terrific… incredible…". Наконец он остановился, посмотрел на меня и спросил:
– Других слов ты не знаешь?
– Знаю. Спать. Спа-ать…
В такси он сказал обиженно:
– Ты совсем не хочешь мне помочь. Получается, что от Нью-Йорка у тебя одно впечатление: спа-ать! А для меня этот мой проект невероятно важен. Редактор сказал, что если получится интересно, он возьмет меня на постоянную работу.
– Так ты там не работаешь? Как же тебе дали этот проект?
– Это моя идея. Я придумал и предложил. А это уже полдела – придумать идею. Написать-то каждый может, проблема – о чем!
Я даже почти проснулась. От меня зависела судьба человека!
– Сделаем так, – сказала я. – Все интересное и необычное, если заметишь за мной, – используй. Дай только выспаться, и я постараюсь реагировать как-нибудь позабавнее. Но даже если ничего интересного из меня не вытянешь – не смущайся. Сочиняй! Ты же писатель. Выстрой себе некий персонаж, надели его кое-чем из моей биографии: Москва, Израиль, наивность, ломаный английский, ну, и собирание денег. А дальше включи воображение. Приписывай этому персонажу какие угодно реакции и слова. Я на все согласна! Делай из меня хоть дуру, хоть растяпу, хоть снобку, хоть что хочешь. Главное, чтоб было занятно и правдоподобно. Но только чтоб не было похоже на меня!
Излишним самолюбием Нед не страдал и предложение мое принял целиком и с радостью. А его собственная восторженная натура самым подходящим образом реагировала на все то, на что и как, по его представлению, должна была реагировать я. И он, уже почти не глядя на подлинную меня, приписывал собственные чувства своей героине. Он вовсе не считал, что врет. Он искренне верил, что именно так должен думать и чувствовать человек из России, впервые попавший в его великую страну.
Время от времени он читал свои записи мне. Иногда его полное непонимание советской ментальности меня смешило, иногда вызывало досаду, но человек он был, в общем-то, неглупый, иногда даже остроумный, и писать умел. Я замечаний ему не делала и поправок не предлагала, вообще решила не вмешиваться в процесс. Боялась нарушить растущий у меня на глазах образ.
Но раз-другой все же не удержалась. Я уже упоминала, какую тоску нагоняли на меня богатые дизайные дома, куда меня приглашали в гости. И дома, и люди в них. Но когда в такой дом вместе со мной пригласили Неда, он восхищался и хвалил именно так, как того ожидали от меня.
– Да, – сказал он мне грустно, – такого мне никогда не добиться.
– Ну и скажи спасибо, что никогда не будешь жить в таком доме, – злобно ответила я.
– Да ты что? Неужели ты не хотела бы жить в таком доме?
– Я? В доме, который для меня обставляли и украшали посторонние люди? И стать такой, как его владельцы? Да ни за что!
И тут в нем заиграла профессиональная журналистская жилка.
– Ты серьезно? Тебе не нравится? Вот это интересно! Это я непременно использую. Это необходимо развить. Расскажи мне побольше, чем тебе не нравятся эти люди и их дома?
– Не расскажу. И ты это не используешь. Не за тем меня посылают, чтобы я наводила критику на американскую еврейскую буржуазию. И не за тем, чтобы я обижала наших жертвователей.
– Да как же не использовать? Это золотой материал, он расцветит мой рассказ новой краской. А то героиня получается какая-то уж очень… Всему изумляется, всем восхищается, все одобряет…
– Вот-вот. А ты забыл, откуда берутся все эти восторги? Вспомнил? Ну и придерживайся образа. Никакой критики по адресу моих клиентов!
– Пресно получится…
– Пресно? А ты придумай что-нибудь остренькое.
– Придумай, придумай… Тогда зачем я вообще с тобой езжу?
– Это действительно вопрос. Может, ради удовольствия от моего общества?
Нед рассмеялся, и конфликт закончился. Дизайнерским домам он приписал свое восхищенное мнение, а не кислое мое.
В награду за послушание я сочинила для него драматический эпизод о том, как меня пытались завербовать в КГБ, как меня там оскорбляли, терзали и запугивали. И как я героически сопротивлялась и не поддалась. Я уже знала, что американская публика такое очень любит. Всех описанных мной ужасов в моем реальном случае не было, а того, что действительно было, почему это было страшно, он не смог бы понять, а я не смогла бы объяснить, поэтому я сочиняла особенно свободно. Тем не менее история, за исключением героической концовки, была вполне подлинная – а узнать меня в ней было нельзя. Что мне и требовалось. А уж Нед и подавно был предоволен.
Так мы проездили с ним дней восемь – десять. Его присутствие меня ничуть не тяготило, наоборот. Он интересно рассказывал, как, поработав в маленькой газетенке в своем провинциальном городке (названия, как всегда, не помню) он пробивался вверх, переезжая из города в город, переходя из газеты в газету, каждый раз чуть побольше и попрестижнее. Где-то по дороге он женился, но жена устала от такой жизни и при очередном переезде оставила его. К сорока годам пришла редкостная удача: он ухитрился напечатать серию очерков в приличном нью-йоркском журнале. И вот теперь вся его надежда была на меня. Вернее, на то, что он из меня сделает.
Я старалась способствовать, как могла. Во время переездов мы вели с ним серьезные беседы на всевозможные темы – политика, экономика, религия, коммунизм, секс, – и он дословно записывал те мои мнения, которые казались ему странными, нелепыми, а иногда, когда я прилагала особые усилия, даже забавными. А его мнения часто казались забавными мне – и это он тоже записывал. Но Нед был не только забавен. По мере знакомства с ним передо мной раскрывался образ обычного американца, причем далеко не худшего сорта: он был доброжелателен; сметлив, но не хитроумен; честолюбив, но не хвататель, во многом наивен (но ведь и я была), довольно-таки невежествен, но с хорошим чувством юмора. Он неизменно присутствовал на всех моих встречах с жертвователями, в промежутках пил вместе со мной кофе с булочкой, а потом беззлобно, но смешно обсуждал со мной мою аудиторию. Короче, мне не было с ним скучно.
Только одна сторона наших совместных поездок была тягостна. Куда бы мы ни приехали, я ночевала в чистом номере в хорошей гостинице, а бедняга Нед валялся в грошовых ночлежках. Сберегал последние остатки своего скудного "бюджета". И порой кофе с булочкой бывал единственной его трапезой за целый день. Я видела, что даже я богаче голодного моего спутника. Когда удавалось пораньше закончить встречи и беседы, я поскорей тащила его к себе в гостиницу и заказывала обед-ужин. Нед пытался отнекиваться, но я объяснила ему, что и сама частенько оказываюсь в таком же положении и что стыдиться нечего.
– Вот вернусь в Нью-Йорк, а ты к тому времени уже продашь свой очерк, устроишься на работу, разбогатеешь и поведешь меня в хороший ресторан!
С толстым блокнотом записей он укатил в Нью-Йорк, а я продолжала объезжать города и веси. В слова свои насчет "разбогатеешь" я, разумеется, не верила.
И, как оказалось, напрасно. Когда спустя два месяца я вернулась в Нью-Йорк, Нед встретил меня в хорошем пальто и шапке, с округлившимся и порозовевшим лицом. И совершенно счастливый. Очерк приняли, напечатали и его взяли на работу в журнал!
Очерк получился длинный, на полтора разворота, и очень даже симпатичный. Это был живой рассказ о типичной русской советской девушке, как ее представляет себе рядовой американец. Героиня у Неда была написана премиленькая, помоложе меня, среднего роста, полненькая, с серыми глазами и русыми волосами – узнать меня было невозможно. Тем более что еврейство мое он упомянул, но довольно кратко. Меня, чисто советское еще существо, поразило, как часто и непринужденно Нед говорил о своей героине "эта русская девушка" Он ведь побывал на моих чисто еврейских собраниях! Знал о моей тесной связи с "Еврейским Призывом"! И все равно считал меня русской? Это не умещалось у меня в голове, и я ему об этом сказала. Нед меня не понял. Да и не пытался понять, только пожалел, что я ему раньше не сказала, он бы и эту мою странную заморочку вставил в очерк.
В ресторан он меня сводил. Я ела вкусные розовые креветки в чесночном соусе и радовалась, что смогла способствовать его благополучию.
Другое мое знакомство в Америке, которое я рада вспомнить, было совершенно иного рода.
В еврейском клубе в одном из городов, на приеме по случаю, кажется, праздника Симхат Тора, я познакомилась с человеком, известным тогда в Израиле под прозвищем "Дадо". Через несколько дней после нашего знакомства он получил известие, что будет, возможно, назначен начальником Генерального штаба армии обороны Израиля, и вскоре вернулся домой. Но и за эти несколько дней я успела разглядеть, с кем мне посчастливилось столкнуться. Понятно, что Дадо, Давид Эльазар, был человеком военным, а я к военным всегда относилась без особой симпатии. Но Дадо! В моих глазах он был воплощенным идеалом израильского воина, да и вообще настоящего израильского мужчины, каким мне хотелось его видеть. И по внешности, и по характеру. И жена у него была под стать ему. Оба спокойно уверенные в себе, непритязательные и доброжелательные. Оба с беззлобным чувством юмора и с трезвым взглядом на жизнь. Случилось так, что я как раз была у них в номере, когда Дадо позвонили из Израиля и сообщили о назначении. Он ждал его, но далеко не был уверен. И если нервничал в ожидании, по нему этого сказать было нельзя. Сосредоточенно проводил деловые беседы с американскими коллегами, а в гостях в частном доме, куда супруги взяли меня с собой, вел себя весело и непринужденно.
И вот пришло назначение на высокий пост. При всем своем хладнокровии Дадо принял его с волнением, очень радовался и не стеснялся это показывать. Обнял жену и долго прижимал ее к себе. Она, конечно, гордилась им, радовалась его радостью, но я уже знала, и он, разумеется, знал, что она этого поста боится, и, как вскоре выяснилось, не зря. Он прижимал ее к себе и с улыбкой бормотал что-то успокоительное. Потом обнял и меня и чмокнул в щеку. Я поздравила его и оставила их вдвоем.
На следующее утро он улетал. Но вечером еще успел сводить нас в театр, на рок-оперу "Иисус Христос – суперзвезда". Мне понравилось чрезвычайно, я тут же купила себе пластинку. И им тоже понравилось. В машине по дороге в гостиницу мы обсуждали музыку и главного персонажа.
Я, несколько преувеличивая от восторга, сказала, что для меня это как бы параллель к "Страстям по Иоанну" Баха. Дадо сказал, что "Страстей" не слышал, но что герой оперы Христос – очень увлекательная личность. Страстная и бесстрашная. Что людей таких среди нас очень мало, что все они, как правило, безумцы, но без них жизнь была бы гораздо бесцветнее и безвкуснее. Жаль, что из него сделали бога, сказал Дадо, как человек он куда интереснее. Я была полностью с ним согласна, и слова его не показались мне чем-то необычным. Это потом, в Израиле, я поняла, насколько они для этой страны необычные. Мне не раз доводилось встречать правоверных евреев, совсем не фанатиков, которые чуть не до истерики боялись самого имени Иисуса Христа. Я вспоминала реакцию Дадо и каждый раз думала, какой это был разумный, непредубежденный и цивилизованный человек.
Да, был. Его давно уже нет. И ушел он из жизни рано, незаслуженно оплеванный.
Жена Дадо недаром боялась его высокого и ответственного поста. Через два года началась война Судного дня. Началась тяжело и неудачно, со многими потерями и поражениями. Сразу и на севере, и на юге. Не мое дело анализировать подготовку к войне и ее ведение, но факт, что она почему-то оказалась неожиданностью для главных наших вождей, в то время как вся страна жила в ожидании ее со дня на день. Дадо предлагал заранее объявить всеобщую мобилизацию резервистов, но сделали это, только когда война уже началась. Закончилась она вроде бы нашей победой, но как-то не совсем. Очень дорого обошлась нам эта нетвердая победа.
И тут на Дадо навешали всех собак. На него нагрузили ответственность за все неудачи, поражения и потери в этой войне. Все, кто только мог, дружно скинули на него свои промахи и ошибки – и правительство, и глава его Голда Меир, и военный министр Моше Даян. Государственная комиссия (назначенная тем же правительством, чью деятельность должна была расследовать) заседала долго, свидетельств и фактов нарыла много, а заключения ее, если выразить их простыми словами, выглядели так: разведка наша недосмотрела, Голда и Даян недосообразили, а основная вина и ответственность лежат на начальнике Генштаба Давиде Эльазаре. И убрать его с занимаемого поста!
Правда, народное возмущение против правительственных оплошностей было так велико, что вскоре Голда вместе со своим правительством ушла в отставку. Но Дадо это не утешало. Его имя по-прежнему было замарано. Он впал в тяжелую депрессию и спустя два года, в возрасте едва полвека, умер от разрыва сердца.
И страна так до сих пор и не позаботилась снять пятно с его имени. А ведь все, кто жил в те времена, знают, что это был подлинный национальный герой.
По Европе без паспорта
Было это где-то в середине или ближе к концу восьмидесятых. Во всяком случае, Евросоюз еще не склеился, но зачатки его уже были, некоторые главные страны уже объединились по тем или иным параметрам. Писали и говорили об этом много, я следила за событиями не слишком внимательно, но было ощущение, что западная Европа – это уже более или менее единое пространство. Мы с мужем-голландцем, прибыв из Хайфы на пароходе в Италию, проехали на машине Италию – Швейцарию-Францию – Бельгию и добрались до Амстердама, и практически нигде на границах у нас не требовали документов. Глянут мельком в лицо – и машут рукой нетерпеливо, езжай, мол, не задерживай.
В Голландии у Джона были дела, а у меня никаких, я путешествовала ради путешествия. Кажется, впервые в жизни я ездила так удобно, бестревожно, с человеком, который хотел доставить мне удовольствие, без дел и без заботы (почти) о деньгах. В Амстердаме я бывала уже не раз, но всегда по делу. Бывала также и в Гааге, где находится музей старых голландцев, нежно мной любимый за небольшой размер, за обозримость и за гениальный автопортрет Ван Рейна в старости. Съездила туда, полюбовалась еще раз. Но это поездка всего на один день. Сходила в замечательный, единственный, наверное, в мире обувной магазин для страдальцев вроде меня, обладателей длинных и узких стоп. Купила там дорогие-предорогие, узкие-преузкие спортивные туфли на натуральном каучуке, которые ношу каждую зиму до сих пор (два с лишним десятка лет!). А дальше мне делать было нечего, и я решила, пока Джон занят, съездить к друзьям в Париж.
Никаких проблем, есть прямой поезд. Узнала расписание, заказала по телефону билет, сложила в сумку кое-какие манатки – и вперед. Подсаживая меня на подножку вагона, Джон спросил:
– Ничего не забыла? Деньги, паспорт, билет, записная книжка? Плащ, свитер, зонтик?
– Все при мне, – весело ответила я, не желая вдаваться в подробности, хотя паспорт и зонтик не взяла. Зонтик, потому что не люблю с ним ходить, а паспорт за ненадобностью. – Увидимся через неделю!
Уехала я из Советского Союза давно, но такое ощущение легкости, свободы и комфорта я испытывала, кажется, только в первые минуты в Израиле. Да и то тогда меня тревожили разные проблемы – справлюсь ли с языком, где буду жить и на что… Теперь это ощущение легкости и свободы было даже сильнее. Теперь за спиной у меня была надежная опора, дома ждала меня обжитая квартира, в кармане немного, но достаточно денег, притом в данный момент я была совершенно одна, совершенно свободна, никаких обязанностей и забот, еду в удобном поезде к близкой подруге в Париж…
Сиденья были мягкие, широкие, и для ног достаточно места, не то что в самолете туристического класса. Так получилось, что мое место было с краю у прохода, а рядом со мной сидели двое мужчин в плащах и шляпах, среднего возраста и облика. И напротив сидели трое того же типа, итого пятеро мужиков, каждый с развернутой газетой перед глазами. Когда я села, однако, все газеты на минуту приспустились на колени, все головы повернулись ко мне, и все рты произнесли невнятное общее приветствие. Один мужчина даже встал и закинул в верхнюю сетку мою сумку, которую я держала на коленях. Какой любезный, подумала я, наверняка француз. Но он заговорил со мной по-английски, спросил, не хочу ли я пересесть на его место у окна. Я с благодарностью отказалась, представив себе, как я буду пробираться между всеми этими мужскими коленями, если понадобится в туалет.