На занятии чуть было не разгорелись страсти. Поводом послужило упоминание Штыковым культа личности и имени Сталина. <...> отношение к Сталину (к тому, что сокращенно обозначается этим словом) самым резким образом разделяет людей до сих пор, и, видимо, так будет еще долго. <...> Расчеты со сталинской эпохой (хотя бы в сфере знания и нравственности) не закончены. Это создает ложное положение, и наше общество живет в состоянии неуверенности и неопределенности.
28.12.78.
Двадцатого сидел в Зале Чайковского на пленуме Союза писателей РСФСР. Заседали в честь 20-летия этого Союза. Было очень скучно, ораторы, поминая Леонида Сергеевича (Соболева), то и дело сбивались на Леонида Ильича, и зал оживлялся. Федор Абрамов сказал мне, что этот Соболев (однажды они вместе возвращались из какой-то поездки) был как мешок, полный под завязку грязи. Сидящие в президиуме выходили и возвращались, гордо неся свои животы; поступь сих лиц была значительна. Юрий Тарасович (Грибов. - Т. Д.) пробегал по сцене пригнув голову, словно по окопу под обстрелом, словно слыша команду "пригнись"; не привык еще, подумалось мне. Самым большим писателем в президиуме был, кажется, Ю. Верченко; немногим уступал ему А. Софронов, да и Ф. Кузнецов с В. Липатовым стоят на верном пути и вот-вот нагонят ушедших вперед. Софронов заканчивал свою речь, в которой не было ничего примечательного, словами Маяковского: "Я достаю из широких штанин..." Голос его, исторгаемый мощной грудью, гремел, и какие-то дамы зааплодировали. Вот так наследничек у поэта, вот так "продолжатель" дела и традиций; ну и ловки эти люди: всех норовят прибрать к своим рукам, ко всем пристроиться - к Маяковскому, Есенину, Булгакову, Платонову, Твардовскому и т. д. И вот что заметил и что удивило: говорят пустое, разве что повышенным тоном, но хлопки срывают, кому-то нравятся. <...>
И еще можно было бы удивиться - если б к этому давно не приучали, что все произносимое имело самое малое отношение к реальному состоянию жизни и литературы. Разыгрывали спектакль, и актерам важнее всего было распределение ролей, а все остальное - реальная жизнь прежде всего - значения большого не имело. Это было стыдное представление, но актеры, в том числе наш "прогрессист" Феликс Кузнецов, не краснели.
Если б не удалось поговорить в этот день с Федором Абрамовым (сидели вместе после первого перерыва) и с Троепольским, то день был бы раздражающе пропащим. <...> Разговаривали о разном: о рынках (базарах) в архангельских райцентрах, о "Мужиках и бабах" Можаева (Ф. А. сказал, что конец двадцатых он понимает сложнее, чем Можаев).
Троепольский постарел, ходит с палочкой (после того, как попал под автомобиль, а позднее вдобавок сломал несколько ребер), но выглядит, что называется, импозантно, и фотографы гоняются за ним. Сказал, что год ничего нового не писал и по возвращении собирается садиться за "Колокол". Извинился, что до сих пор не выслал обещанный экземпляр трехтомника с надписью. Расстались мы тепло.
Возле гардероба, когда я уже уходить собрался, он сказал: "Подожди минутку, я сейчас", - и устремился к Юлиану Семенову, в руках которого был какой-то сверток. Возвратившись, Г. Н. сказал, что Юлиан купил мыло, которое продавали для членов президиума, и что тоже нужно пойти взять мыло.
Эта подробность ни против Семенова, ни против Троепольского; это просто подробность нашей жизни, ее состояния, общественного быта.
22-го выступал на своем факультете перед студентами разных курсов (было человек тридцать - тридцать пять) из "мастерских" Лазарева и Оскоцкого. "Мастерскими" на кафедре А. Бочарова именуют то, что обычно называют семинарами. Слушали хорошо, спрашивали, и длилось это более двух часов. Сидели мы в шестьдесят шестой аудитории, где 5 марта 1953 года на лекции, кажется по языкознанию, переживали смерть Сталина. Своим выступлением я не очень доволен; кое-что нужно было сказать иначе и совсем не хорохориться.
Вечером того дня вместе с Бочаровым ездили к Оскоцкому; разговаривали, вспоминали.
Москва в эти декабрьские дни наводнена приезжим народом. За мясом и колбасой огромные очереди. Даже выехать из Москвы трудно. Никогда не видел зимнюю Москву такой. Достали и до Москвы продовольственные нехватки. Нина Сергеевна Самарская (из "Молодой гвардии") нимало не смущаясь сказала мне, что на одной из новых станций метро есть изображения городских гербов из т. н. Золотого кольца и что теперь москвичи говорят: это города, которые "у нас кормятся". Под мудрым руководством Феликса принято решение раскрепить московских писателей по магазинам. Ради этого решено устроить прием в честь пятидесяти директоров гастрономов, и на правлении Литфонда обсуждали вопрос о выделении денег для преподнесения директорам книжных подарков.
У Феликса теперь красная "Волга", которую водит его жена.
Лит. разговоры заключаются также в том, что обсуждают, кто на ком женился <...> Очень хорошее выражение: номенклатурные жены, т. е. переходящие из рук в руки в определенном кругу.
Но хватит пока про Москву. Когда сидел у Вяч. Смирнова, пришла какая-то уже пожилая, видно приезжая, женщина. Оказалось, землячка Смирнова, директор Вохомского сырзавода, Герой Социалистического Труда Буракова. Приехала она на областную партконференцию. Очень располагающая к себе, по всему, добрая и умная женщина. Сначала рассказывала, как два вохомских председателя ездили в Голландию и как им там понравились условия сельской жизни. <...>
Настроение у этой женщины было не очень веселое. Молока заводу не хватает. Коровы стоят голодные. "Съездишь на ферму, потом полночи не спишь, всё эти коровы в глазах стоят". Они уже не способны принести приплод, настолько обессилены. Осенью вручную было выкошено около пяти тысяч га пшеницы, ячменя, овса, из тех, что не взяли комбайнами. Выкосили, сложили в копешки, и все ушло под снег. Под Ростов же погнали грузовики за соломой. Пришли два грузовика с прошлогодней соломой; там согласны дать лучше и больше, но за вохомский лес. Люди пьянствуют; видела она и спящих пьяных доярок, свалившихся прямо на ферме. "Наверное, мы долго не проживем", - сказала она, и я даже не сразу понял, о чем это она. Оказалось: о войне. Беспорядок, разболтанность, небрежение общими интересами она связывает с войной; народ словно предчувствует, куда все идет. С горечью рассказывала, как ездила в Одессу в связи с экспортом сыра на Кубу. Ее поразило обилие и высокое качество товаров, отправляемых на Кубу, - масла, консервов, сыра и т. д. - и почему своим ничего не остается.
Рассказывала, как пришли обследовать вохомскую среднюю школу, а там в бачке с кипяченой водой - лед. И на уроках ребятишки сидят в варежках: руки мерзнут.
Красиво рассуждать научились, это да, сказала она, а вот дела-то нет.
После московских впечатлений, после писательской болтовни этот рассказ особенно подействовал на меня.
Стоят морозы и напоминают, что это Россия; хорошо дышится, и пробуждается энергия. <...>
О нынешней ситуации в хозяйстве. Такие есть данные: в этом году уже пало крупного рогатого скота: 9886 - в совхозах, 6900 - в колхозах [области]. Теперь понятнее, почему директор сырзавода, вернувшись с ферм, долго не может заснуть. Она вспоминает, как дрались коровы из-за корма, и как сильные теснили слабых, и какой стоял рев.
В обкомовском буфете клюква стоит три рубля килограмм. Это дороже заморских фруктов.
С Новым годом, с новыми чудесами под нашими небесами!
4.1.79.
Сегодня в редакцию позвонил И. А. Иванов (зам. зав. отделом агитации и пропаганды обкома партии) и сказал, что необходимо выделить трех человек на курсы трактористов. Помню, года два назад мы посмеивались над тем, что редакция купила для летних работ несколько кос. Теперь дело посмешнее, но и посерьезнее. Радиокомитет своих "трактористов" уже выделил. Можно себе представить, какая разнарядка на этот счет направлена на заводы, фабрики и в крупные, многолюдные учреждения. Интересно, обком тоже займется подготовкой трактористов?
<...> Как же велика у нас тайная, сокрытая часть жизни, и станет ли она когда-нибудь явной?
7.1.79.
Читал сегодня М. Бахтина (публикацию в декабрьской книжке "Вопросов литературы") и лишний раз убедился, что значение этого человека не измерить его литературоведческими заслугами; он чрезвычайно много дает и как философ и психолог; никакой стесненности, внутренней несвободы в нем не чувствуется; не верится, что он тоже "сын времени", настолько мысль его, наделенная поразительной анализирующей и обобщающей, сводящей способностью, независима.
Или свобода, вытесненная из действительности, все равно не исчезает и находит, где ей быть и через что воплотиться?
В книге А. Клибанова "Народная социальная утопия в России" ("Наука", 1978) есть глава о макарьевском дьяконе Николае Попове и о его пастве, о его "Любви братства", т. е. его истолковании веры, которое он распространял. Меня заинтересовало, как костромской епископ и вообще церковная власть защищали своего человека от преследования со стороны чиновников Министерства внутренних дел, со стороны государства. Т. е. лишний раз убеждаешься, что структура жизни в старой России - к примеру, в середине прошлого века - была достаточно сложна, чтобы поддаваться безостаточной регуляции сверху. История Попова говорит также о постоянном присутствии в жизни неукротимой силы идеализма, противостоящей беззаконию, темноте, корысти, насилию.
О "Повестях Белкина": "Выстрел", "Метель", "Гробовщик" - урок и пример нового стиля как инструмента, но наиболее существенное продолжение в русской литературе имел "Станционный смотритель" с его выбором и пониманием героя, всей жизни. Но урок этого стиля, хотя и преподан давно, оказывается, не устарел. Урок рассказывания рассказа, рассказывания про жизнь.
17.1.79.
Письмо и книга от В. О. Богомолова, письмо с фотографиями и "Роман-газета" с "Нагрудным знаком" от В. Н. Сёминой. Согласился писать предисловие к трехтомнику Ф. Абрамова. Чрезвычайно интересная статья Л. Н. Гумилева ("Биосфера и импульсы сознания") в двенадцатой "Природе". Прочитал несколько статей С. Н. Булгакова ( о Н. Ф. Федорове, "Размышление о национальности", "Церковь и культура") из второго тома "Двух градов"; проницательнейший был ум. Да и он один ли понял, к чему придет российское развитие. Я начинаю думать, что с года пятого-седьмого даль будущего стала проглядываться чересчур хорошо.
Из "Записок отдела рукописей" ГБ им. Ленина (1978, вып. 39) узнал, что Петерсон Н. П., издатель трудов Н. Ф. Федорова, был отцом профессора МГУ, языковеда М. Н. Петерсона. В 1952/53 уч. году М. Н. Петерсон читал нам "Введение в языкознание". Времена для языкознания были тугие, объявился специалист Всезнатец и Всеведец, и потому профессор Петерсон читал тихим голосом и извиняющимся тоном. Он словно ждал, что его вот-вот в чем-то уличат, но слушали его плохо, хотя, кажется, и жалели, и никому не приходило в голову уличать. Хотя как знать - за всех не скажешь и все не услышишь. Специалистов по уличенью всегда много; ничего не поделаешь, такое воспитанье.
Моей книжки все нет. Она у них пасынок. Мой черед после Чалмаева, Ланщикова, Толченовой, Глинкина. В самый раз. Вот оно - русское, национальное издательство. Нигде в Москве (в редакциях) я не чувствовал себя так плохо, как у них. Они не умеют уважать людей и не хотят уважать их; они не скрывают своего безразличия к "чужим", они любят только "своих", и к этой любви сильно примешана корысть. Вот и все принципы; им бы "кулачное право" вместо всех прочих прав, и тогда бы они навели порядок и выяснили бы ваш состав крови и наличие еврейской примеси.
Появился двухтомник А. Платонова ("ХЛ", 1978). Читаю "Джан", сравнивая новый текст с редакцией 1966 г. ("Московский рабочий", послесловие М. Лобанова). Редактором издания 66-го года был Н. Далада. Правка была произведена бездарная, трусливая и хуже того - выдающая мелкость души того, кто ею занимался. Этих героев издательского дела не мешало бы называть при удобном случае, чтобы не надеялись, что все сходит с рук.
25.1.79.
Новости такие: <...> прислали сигнальный экземпляр моей книжки и появилось известие о ней в "Книжном обозрении". Слава Богу, как говорится. Радость была, но быстро прошла; я не обольщаюсь и все время чувствую, что мера всему написанному другая - не через внешние результаты. Ждать - жду, а радуюсь недолго.
В связи с выездным заседанием секретариата СП РСФСР в Костроме (конец мая - начало июня) приезжал секретарь союза Ю. К. Комаров, и нас всех собирали на беседу. То есть он говорил, как сложно проводить такие заседания и что всем нам нужно будет принять участие. Большого энтузиазма я ни у кого не заметил. Рассказывал о новых ставках гонорара в издательствах и пр. Особо подчеркнул, что укрепился бюджет Литфонда за счет того, что содержание аппарата Союза писателей взяло на себя государство. По дороге домой я спохватился: как же так? общественная творческая организация перешла на содержание государства? О какой самостоятельности, независимости может идти речь? Да и вообще это противоестественно; того гляди, переименуют союз в какой-нибудь комитет или главк.
<...> Прочел воспоминания К. Симонова в январской "Дружбе народов": какие-то они служебные, и хотя, наверное, все это правда, но какой малый процент правды. И кое-что из писем Федина можно было бы не цитировать: отдает неприличием. Воспоминания о какой-то отвлеченной от жизни - жизни: внутрилитературные, служебно-литературные, о многом забывающие или делающие вид, что ничего более существенного не было.
28.1.79.
Пытаюсь прочесть лихоносовский роман "Когда же мы встретимся?". На удивление раздражающее чтение. И сам автор, и его герои - захлебывающиеся в болтовне, чаще всего - пошлой, - не вызывают к себе ни малейшего уважения. Было бы возможно, вернул бы, забрал бы назад все добрые слова, сказанные или написанные мной об этом писателе.
Стараясь снять вызванное этим чтением раздражение, брался за Писемского ("Масоны") и Лескова ("Некуда") и так спасался, спасал душу, возвращался к миру здравому и здравой литературе.
И стыда нет - вот о чем думаю. - Прорыв бесстыдства.
Читая Писемского, вспоминал нынешние разоблачения масонства как тайной силы сионизма - на это, во всяком случае, намекают. У Писемского в романе вся нравственная сила сосредоточена или в героях-масонах, или в тех, кто близок к ним. Разумеется, Писемский не мог оценить, сколь потаенны и зловредны сии жидовские происки.
Шапошников, недавно вернувшийся из Москвы, сказал мне, что привез то ли конспект, то ли выдержки из большой рукописи - "уже набранной" и принадлежащей перу "члена ЦК партии" - о сионизме. Шапошников отозвался об этом тексте как о "потрясающем". Кстати, дал ему этот текст один из тех москвичей (сотрудник журнала "Искатель"), которые приезжали к Шапошникову некоторое время назад и после визита которых он объявил мне о грозящей победе сионизма к 80-му году.
12.2.79.
Насчет "Некуда", насчет здравости я, конечно, переборщил; современникам Лескова, особенно некоторым из них, этот роман вряд ли казался здравым; не более, чем мне лихоносовское сочинение. Но с нынешней точки зрения (таков накопленный нашим отечеством опыт) роман Лескова нравственнее и ближе к здравому смыслу, к здоровому пониманию жизни и литературной задачи, чем многие сегодняшние писания. И безусловно - художественнее, хотя нынешние бывают искуснее (но не Лихоносов, кстати).
<...> Читал А. А. Ухтомского о доминанте и думал, что М. М. Бахтин с пользой для себя слушал в свое время этого человека, и дело не только в понятии "хронотопа"; у Бахтина, мне кажется, откликнулось, отозвалось кое-что из внутреннего пафоса и даже стиля Ухтомского; во всяком случае, ощущение незаконченности и беспрестанного свободного, всепреодолевающего движения научной мысли.
1.3.79.
Прочел у Трифонова в "Нетерпении", как Желябов бросил жену и сына; жена побиралась, а что стало с сыном - неизвестно. Из меня такой революционер не вышел бы, ради жизни сына я бы всякую революцию бросил, ничего не надо, оставьте мне сына, оставьте сыновей, жену, и мне хватит смысла жить.
Во всяком случае, все прочее - потом, во-вторых. Жертвовать можно собой, но не другими. Начни жертвовать другими - во имя революции, справедливости, искусства, осуществления таланта, - и кончится это чем-нибудь отвратительным.
29.3.79.
Теперь у нас есть Библия, новая, издания 1979 года. Читаю ее ежедневно с огромным удовольствием и интересом. Жалею, что так поздно читаю. И стыдно. Надо было бы прочесть в юности или в молодости. Новый Завет я, конечно, читал прежде. Но с азов читаю впервые, и кажется, впервые так чувствую даль времени и библейские истоки заключенного в языке миропонимания. Прекрасное чтение!
Отрадное явление - повесть В. Кондратьева "Сашка" в февральской книжке "Дружбы народов". Автору лет 57 - 58, и это его первая публикация. На стиле повести заметно влияние "Одного дня Ивана Денисовича", да и сам характер Сашки с характером Ивана Денисовича из одного, по сути, корня.
На днях сгорела филармония. На глазах у города. Пожар начался около пяти часов дня, и потушить не сумели. Одна из причин - негде было взять воду. В люках краны не действовали. Филармония выглядит так, словно в самую середину ее, в зрительный зал, угодила бомба.
4.4.79.
Авторство, выходит, такое: "Малая земля" - А. Сахнин, "Возрождение" - А. Аграновский, "Целина" - А. Мурзин. И не единой встречи с главным Автором. Сказали: любые документы, любые факты, все шло - по бумагам. Ах, не клевета ли это? Клевета, должно быть, клевета. Но запишем и клевету.
Такую: ветеран войны спрашивает ветерана: ты воевал на Малой земле? Нет, отвечает тот, я отсиживался под Сталинградом.
Пришло в редакцию письмо: читатель сетовал, что многие улицы Костромы не приведены в порядок, и замечал: им никак не сравниться с "костромским БАМом". <...> костромской БАМ расшифровывается так: баландинская автомобильная магистраль. Именно с постройки этой отдельной дороги на Козловы горы, где обкомовские дачи, началась замеченная костромичами деятельность нового первого секретаря обкома.
30.4.79.