Невероятные возможности (двухмоторный истребитель В. Таирова)
Очень серьезным конкурентом был мало известный в Москве киевский конструктор Всеволод Таиров. С ним Александр Сергеевич Яковлев познакомился во время совместной зарубежной командировки во Францию и восхитился тогда оригинально мыслящим инженером, тонко понимающим аэродинамические законы. Сначала он показался Яковлеву человеком другого поколения – он был рыхловат до грузности, совершенно лысая голова и неряшливо надетый костюм контрастировали с элегантным видом Яковлева, по-парижски небрежно перекидывавшего с руки на руку входивший в моду светлый плащ. Однако Всеволод Константинович был всего на шесть лет старше Яковлева, и это обстоятельство как-то сблизило молодых конструкторов.
– Истребитель должен быть двухмоторным, – убежденно говорил Таиров.
– Почему, – изумился Яковлев, – когда летчику в полете следить за двумя двигателями?
– Он не должен следить. У него после маневра должен быть избыток мощности, позволяющий занять господствующую высоту. Собственно, это даже не мои слова, а моего учителя.
– А кого вы считаете своим учителем?
– Николая Николаевича Поликарпова.
"Ну, конечно, куда же без Поликарпова", – усмехнулся про себя Яковлев и спросил:
– Вы с ним работали?
– Да, я у него был в КБ, работал над И-15, И-16 – замечательные, скажу вам, машины. Потом был заместителем у него. И вот тогда я высказал желание работать над идеей двухмоторного истребителя. Николай Николаевич поддержал это и сказал, что мне пора в самостоятельный полет. Так состоялось мое перемещение в Киев на 43-й завод. Он даже позволил мне взять перспективных ребят туда – Елагина, Кияева, Астахова, Бисновата… Сейчас у меня там Особый конструкторский отдел, и несколько машин под маркой ОКО мы уже сделали: ОКО-3, ОКО-4…
С того времени Яковлев внимательно следил за работой группы Таирова, хотя двухмоторный истребитель и не казался ему опасным конкурентом, но все же уровень инженерной эрудиции Таирова просматривался в каждой его новой работе.
В конце 1938 года Таиров выступил с инициативой создания своего двухмоторного истребителя ОКО-6 с моторами М-88 (впоследствии самолет Та-3), и Совнарком СССР и Политбюро ЦК ВКП(б) одобрили ее постановлением от 29 октября 1938 г. Постройку первого экземпляра ОКО-6 закончили в конце 1939 года, и на испытаниях он показал очень неплохие результаты. При взлетном весе 5250 кг он забирался на высоту 5 км за 5,5 сек., скорость у земли у него была 488 км/ч, а на высоте 7000 м – 567,5 (вы хотели скорость – получите ее!). Военные сразу оценили новую машину, и в своем письме Шахурину главком ВВС Я.В. Смушкевич настоятельно просил определиться с дальнейшей судьбой самолета: "ВВС он крайне необходим!"
Таиров и его товарищи настойчиво доводили свою машину, они готовили ее к заводским и войсковым испытаниям, и она устойчиво показывала все более впечатляющие результаты. Козырными данными было вооружение самолета: 37-мм пушка, две 23-мм пушки, четыре 12,7-мм пулемета и два непременных ШКАСа 7,62 мм. Это была летающая батарея! Мало шансов остаться в живых было у того, кто попадал под ее огонь. Такого вооружения не было ни у одного другого истребителя, и военные это тотчас оценили.
К продвижению этой интересной машины довелось приложить руку и А.С. Яковлеву, уже как заместителю наркома. 7 марта 1941 года он направил письмо начальнику ВВС КА генерал-полковнику П.В. Рычагову и начальнику НИИ ВВС генерал-майору А.И. Филину, в котором писал: "Согласно Постановления ЦК ВКП(б) и СНК СССР от 25.01. 1941 г. имеющийся экземпляр самолета ОКО-6 переоборудуется под моторы М-89 и должен быть представлен на государственные испытания к 1 мая 1941 года с улучшенными данными. Считая целесообразным проведение не только государственных, но и войсковых испытаний двухмоторного истребителя ОКО-6, конструктор т. Таиров считает желательным построить на заводе № 43 для этой цели малую серию самолетов с М-88р. Прошу сообщить ваше решение по этому вопросу".
Но время, время! На даты под письмами вы обратили внимание – до войны остаются считаные недели.
Завод, на котором работал В.К. Таиров, был эвакуирован в Куйбышев, где, кроме него, на станции Безымянка теснились еще 11 авиационных заводов. Всеволод Константинович просил переадресовать его завод в Ульяновск, но все это оказалось излишним: самолет Ли-2, в котором В.К. Таиров летел в Куйбышев, разбился в Пензенской области…
В горячке эвакуации, в напряженной обстановке непрекращающегося отступления никому не было дела до оставшегося без хозяина самолета.
Дитя без глазу…
Невероятные возможности (самый легкий истребитель Второй мировой войны. Яковлев и Сталин)
Вот мы и подошли к И-26.
А как у Александра Сергеевича идет работа над истребителем, который поручил создать ему сам Сталин?
Со всей страстью, с невероятным желанием создать по-настоящему боевой самолет работал он сам, работали его верные соратники, которым хотелось войти в когорту боевых конструкторов с хорошей боевой машиной.
Яковлев, разумеется, внимательно следил за ходом работ своих коллег конкурентов. Задержка на дистанции Н.Н. Поликарпова была на руку, а вот могущественные кланы Кагановичей и Микоянов – это было очень серьезно.
Правда, и друзья, и недруги считали, что за спиной у молодого, быстро прогрессирующего авиаконструктора Яковлева маячит тень вождя, но Яковлев-то лучше всех понимал, что до Сталина как до солнца, которому не прикажешь светить ярче и дольше.
Конечно, Сталин это вам не Каганович или Микоян, однако как бы ни благоволил вождь к молодому конструктору, он прежде всего думал об обороноспособности страны и уж меньше всего о протаскивании через конкурс какого-то одного конструктора.
Здесь мы вновь возвращаемся к тому, что, замкнув на себе решение практически всех проблем, вождь оказался заложником созданной им системы власти. Он – конечная инстанция всего и вся, но, как он сам понимал, наименее профессионально подготовленная инстанция. Невозможно, ну, невозможно же постичь все самому, вникнуть во все тонкости военного дела, разобраться в хитросплетениях международной политики, не показаться профаном в глазах авиастроителей, со знанием дела говорить с мастерами культуры. Он очень стремился к этому, но где-то в глубине души скорее всего понимал, что это невозможно. Он хотел доверять кому-то, но боялся.
Да и доверять-то, выяснилось, ему некому. Когда уничтожали буржуев да дворян, как-то не задумывались над тем, что они еще и носители интеллекта, обладатели знаний, культуры. У классово чистых Ворошилова и Кагановича на двоих едва набиралось четыре класса образования. Их можно было обозвать маршалами, министрами (наркомами, то есть), но звания не покрывали катастрофического разрыва между требованиями жизни и подлинной подготовкой руководителей обороны и народного хозяйства. Как и всё в сталинской державе, подготовка инженеров, учителей, агрономов тоже была поставлена на поток, но здесь для получения результата нужно было время. Занятому в первое десятилетие советской власти жесточайшей борьбой за власть со своими однопартийцами, Сталину было не до учебы, но по мере того, как он становился хозяином страны (Хозяином – с большой буквы), он все больше понимал: надо учиться, наверстывать, наверстывать. И он не стеснялся спрашивать, выяснять все об орудийных лафетах у артиллеристов, о величине подъемной силы – у авиаторов, о роли лесозащитных полос – у агрономов.
Да, он, в отличие от своего раболепного, придавленного страхом окружения, постоянно учился. Тем, оставшимся в живых в упомянутой борьбе однопартийцев, что группировались около Сталина, было не до учебы. Их главной задачей было выжить, не впасть по ошибке в левый уклонизм или в правый, не навлечь на себя гнев Хозяина.
В мемуарах болгарского коммуниста, номинального руководителя Коминтерна Георгия Димитрова описана удивительная сцена, относящаяся к интересующему нас вопросу. (Ни у кого из наших такого описания быть просто не могло).
Димитров описывал праздничный ужин 7 ноября 1940 года на даче у Сталина. Как всегда там, после первых выпитых бокалов вина разговор переходил на животрепещущие темы. В 1940 году таковой темой была приближающаяся война. Речь, конечно, держал Хозяин:
"У нас теперь пехота перестраивается, кавалерия была всегда хорошая, надо серьезно заняться авиацией и противовоздушной обороной. С этим я сейчас каждый день занимаюсь, принимаю конструкторов и других специалистов. Но я один занимаюсь со всеми этими вопросами. Никто из вас об этом и не думает. Я стою один. Ведь я могу учиться, читать, следить каждый день; почему вы это не можете делать? Не любите учиться, самодовольно живете. Растрачиваете наследство Ленина".
Да, можно представить себе настроение оставшихся в живых однопартийцев, которые вошли в круг приближенных Хозяина, более того, приглашаемых к столу. Вроде бы только-только расслабились, предвкушая разносолы кавказской кухни, и тут на тебе! Попытался чуть возразить (или поддакнуть) М.И. Калинин, но это только больше завело Сталина:
"Люди беспечные, не хотят учиться и переучиваться. Выслушают меня и все оставят по-старому. Но я вам покажу, если выйду из терпения. Вы знаете, как я это могу. Так ударю по толстякам, что все затрещат…
Все стояли прямо и слушали молча, видимо, никак не ожидали от Иосифа Виссарионовича такого. В глазах Ворошилова показались слезы. Никогда я не видел и не слышал Сталина таким, как в этот памятный вечер".
Идя на огромный риск, Сталин совсем незадолго до начала войны стал формировать новую элиту страны, выискивая из еще достаточно тонкого пласта молодых советских специалистов тех, кто мог бы стать проводниками его идей, которые своей энергией вздыбили бы промышленность на решение немыслимо трудных задач, которые он перед ней ставил. Риск был огромный, но Сталин выиграл. Какие это были орлы из сталинского гнезда! Устинов и Косыгин, Шахурин и Ванников, Дементьев и Яковлев, Бенедиктов и Хрулев, Первухин и Байбаков, Новиков и Ковалев – 35-летние генералы промышленности, наркомы и директора заводов, главные специалисты, молодые инженеры "советского разлива", вытянули предвоенную гонку, выстояли в страшной войне, почитая и даже боготворя Сталина до конца дней.
Дневник посещений Сталина, который был рассекречен в 90-х годах, для внимательного читателя дает любопытную картину лихорадочного накопления товарищем Сталиным знаний о новых видах вооружений, о мощностях новых заводов, о кадрах, которые воплощают в жизнь его предначертания. Конечно, он учился, учился постоянно, неустанно, его феноменальная память удерживала сотни наименований вооружений, тысячи данных и особенностей их. Никому другому из его окружения это было не под силу. У этого интенсивного способа получения знаний был и изъян. Он был связан с личностными качествами его учителей, если здесь можно применить это слово. Как самый яркий пример уместно вспомнить (недобрым словом вспомнить) тех, кто, разъясняя вождю сущность кибернетики, внушал ему мысль о ее вредоносности, антимарксистской сути. Или – идеи Т. Лысенко о стремительном повышении урожайности зерновых в результате внедрения в жизнь марксистских теорий земледелия. Очень часто Сталин "ловил" фальшь, но, как видим, не всегда.
Нечто подобное произошло и с определением облика истребителей. Каким должен быть истребитель в будущей войне? Этот вопрос занимал и создателей авиационной техники, и вождя.
Из множества характеристик – взаимодополняющих и взаимоисключающих! – складываются данные боевой машины. Здесь и комплекс вооружения на борту, и вес конструкции, скороподъемность и способность к перегрузкам, живучесть самолета и защита летчика, скорость, причем скорость у земли и на высоте, скорость пикирования и маневренность, наличие радиосвязи, оснащение для полетов ночью и пр. и пр. Разумеется, обо всем этом Сталин знал и понимал значение каждой компоненты, создающей боевой комплекс, каковым является истребитель. Но со временем, как мы уже говорили, его внимание сосредоточилось на одном показателе – скорости. И здесь важно было укрепить его в этом мнении. Именно скорость стала решающим фактором для всех конструкторов, строивших истребители перед войной.
Вот строки из книги А.С. Яковлева:
"В кабинете Сталин и Ворошилов о чем-то оживленно разговаривали. Поздоровавшись, Сталин спросил:
– Вот тут мы с Ворошиловым спорим, что важнее для истребителя – скорость или маневр? Вы уверены, что мы не ошибаемся, делая упор на быстроходные истребители?
– Уверен, товарищ Сталин, – ответил я.
– Я тоже так думаю, – сказал Сталин, – а он вот сомневается".
По этому отрывку видно, что Яковлев имел возможность высказать свое суждение о скорости и раньше, сегодня только требовалось подтвердить свою уверенность и укрепить формирующееся сталинское мнение. Скорость! Именно на этом сыграл А.С. Яковлев, представляя на суд вождю свои машины. Вспомним, как радовался вождь, узнав о скорости ББ-22, она затенила то, что бомбардировщик этот мог взять на борт всего 150 кг бомб. Вот так бомбардировщик! Зато скоростной…
Скорость И-26 была самым главным козырем Яковлева.
Он был полон решимости сделать "самый быстроходный истребитель".
Пакт
В разгар этого творческого штурма произошло событие, которое несколько смешало работу советских правительственных органов и привело в сильнейшее замешательство. Каждый советский человек – от пионера до пенсионера – знал, что главным врагом Советского Союза на современном этапе является гитлеровский фашизм. Рано или поздно между этими глубоко враждебными идеологиями должна произойти схватка, в которой фашизм будет повержен (разумеется, с помощью германского пролетариата), и социализм уверенными шагами пойдет по угнетенным капиталом странам Европы, а там, – чем черт не шутит! – пойдет и дальше, повсюду освобождая трудящихся из-под железной пяты империалистов.
Так или примерно так в сжатом виде выглядело содержание всех политзанятий в любом трудовом коллективе Советского Союза.
Для тех, кто еще не осознал серьезность положения, во всех изданиях Советского Союза публиковались материалы прошедшего в марте ХVIII съезда ВКП(б). С особым удовлетворением прочитал Яковлев выступление на съезде летчика С. Денисова, которого в свое время присылал к нему сам Сталин: "Мы, летчики, хорошо поняли исторический доклад т. Сталина на XVIII съезде партии и его слова о капиталистическом окружении. И если фашистские любители чужого добра осмелятся напасть на мирный труд нашего 170-миллионного народа, на крыльях Советов мы понесем смерть фашистским поработителям, понесем свободу и счастье рабочим страны агрессоров. Мы сделаем все, чтобы полностью стереть с лица земли зарвавшихся империалистов и отучить этих господ от наглых агрессий против нашей Родины".
Каждый день в том 1939 году нес угрозу новой войны, и эта война, как внушалось на политбеседах, которые повсеместно были введены после прошедшего съезда, придет из Германии. Постановлением Фрунзенского райкома партии г. Москвы, куда входила парторганизация ОКБ-115, было предписано каждому руководителю персонально раз в неделю выступать перед коллективами с политбеседой. Несмотря на то, что Александру Сергеевичу такая инициатива не пришлась по душе, он тщательно (как, впрочем, и ко всему остальному) готовился к этим беседам. После его выступления каждый рабочий знал о том, что Гитлер захватил демилитаризованную зону Рура, потом пришла очередь Саара, молниеносно осуществил аншлюс Австрии, расчленил Чехословакию, и это указывало, что в ближайшее время он приступит к реализации тех планов, которые он изложил в "Майн кампф", – завоевать жизненное пространство на востоке. Мюнхенское соглашение, которое, по мысли его творцов, должно было остановить Гитлера, только раззадорило его, и в Европе стала зреть мысль о системе коллективной безопасности. А получалось, что без участия Советского Союза ее создать было невозможно.
Можно было понять, с какой надеждой в Советском Союзе встретили приезд военных делегаций Великобритании и Франции для выработки условий совместного союза против фашизма. Это уже расценивалось, как естественный ход событий. О ходе этих переговоров наши газеты писали довольно скупо, но, тем не менее, настроения в обществе были на стороне будущего союза: фашизм надо остановить. Идеологически-культурное пространство Советского Союза было полно произведений, посвященных будущей войне с Германией. А.С. Яковлев в своей книге пространно цитирует самую знаменитую книгу того времени "Первый удар (повесть о будущей войне)" Ник. Шпанова, в которой по дням и часам расписывается начало великой схватки. Он цитирует ее столь пространно, что нет надобности повторять эти цитаты. Но смысл книги сводился к тому, что отмобилизованная и оттренированная Красная Армия сжалась как железная пружина, ожидая вероломного нападения коварного фашистского зверя. И вот оно наконец свершилось: танковые клинья и армады самолетов попытались пересечь нашу границу, и тут началось! Со всей пролетарской яростью воины Красной Армии обрушились на захватчиков и неудержимо железной поступью пошли по земле Европы, неся на своих штыках… Ну и так далее.
К войне готовились, и уж точно война не была неожиданностью.
Были кинофильмы, театральные постановки на эту тему, по радио звучали песни, стихи, прославляющие будущий освободительный поход против фашизма.
Климу Ворошилову письмо я написал:
"Товарищ Ворошилов, народный комиссар,
В Красную Армию в нынешний год,
В Красную Армию брат мой идет.
Товарищ Ворошилов, а если на войне
Погибнет брат мой милый, пиши скорее мне.
Товарищ Ворошилов, я быстро подрасту
И стану вместо брата с винтовкой на посту.Овсей Дриз
А 24 августа 1939 года все советские газеты напечатали сообщение, которое повергло в шок всех жителей одной шестой части планеты. Впрочем, и остальные части планеты были изумлены и озадачены случившимся. В сообщении говорилось о том, что вчера, 23 августа 1939 года, в Москве был заключен договор о ненападении между Советским Союзом и… Германией!
Александр Сергеевич читал газету, дожевывая утренний бутерброд, и едва не поперхнулся остывшим уже кофе: дружба и взаимопомощь с Германией! Как это понимать? Что задумал Сталин?
Наш герой почти бегом скатился с лестницы и велел шоферу гнать в КБ. Ему казалось, что его место сейчас там, у телефона, на диске которого привинчен герб Советского Союза.
"Пакт о дружбе с Германией?"
Звонков не было – ни по "козырному" телефону, ни по обычным городским, и эта тишина действовала на Александра Сергеевича почему-то особенно угнетающе.
В кабинет заглянул Синельщиков и вопросительно взглянул на шефа. Яковлев отрицательно помахал в воздухе ладонью: не до тебя сейчас. Он вышел из кабинета и зашел в зал, где за чертежными досками сидели десятки конструкторов. Но тишина в зале стояла такая, что можно было подумать, что в нем никого нет. И из-за каждого рабочего стола – недоуменные взгляды на патрона, который еще недавно на политзанятиях говорил о звериной сущности германского фашизма, о невозможности вести с ним диалог и т. д.