Писательская карьера Томаса Венцловы в США с самого начала складывалась удачно. В 1977 году в Чикаго была издана книга его стихов "98 стихотворений", которую составили три раздела: "Щит Ахиллеса", "Знак речи", "Другие стихотворения". Хронология в данном случае не соблюдалась: в первом разделе собраны новые стихи, а в последнем – написанные в юности, часть которых когда-то не вошла в "Знак речи" из-за слишком уж очевидных политических намеков, а часть – по другим соображениям. Четыре стихотворения, изъятые Амбрасасом из "Знака речи", теперь очутились в разделе "Щит Ахиллеса". Хотя книга издана в Соединенных Штатах, она полностью написана еще в Литве.
Вскоре появилась книга поэтических переводов "Голоса" (1979), сборники публицистики и эссеистики "Литва в мире" (1981) и "Тексты о текстах" (1985). Название первого сборника символично. Литературовед, профессор Огайского университета Римвидас Шилбайорис, рассуждая о литературоведческих статьях в книге "Тексты о текстах", подчеркнул, что Томас Венцлова видит литовскую литературу "в русле всемирной культуры". И саму Литву, и литовскую культуру Венцлова неизменно оценивает в мировой перспективе. Живя на Западе, он не раз замечал, что нельзя поддаться прижившимся в эмиграции мифам о том, что "отторжение от родной почвы, языка и окружения гибельно", что "мы – лишь бесправные эмигранты", что "мы одиноки <…> и нас никто не поймет". Венцлова предлагает альтернативу: активную, критическую открытость; открытость тому миру, в котором живешь, его культурному опыту, открытость родной культуре без боязни поддерживать связи с тем, что в ней живо и ценно. Надо предлагать "альтернативные модели мышления", не страшась "противоречить мнениям большинства в родном краю" и не переставая печься об его будущем. В истории России, классической эмигрантской страны, его восхищает позиция таких эмигрантов, как Герцен, Бердяев, Цветаева, Набоков. Подобные им, достойные подражания примеры Венцлова видит и в литовской диаспоре: это Антанас Шкема, Альгимантас Мацкус, Витаутас Каволис, Александрас Штромас. Не отвергает он и идеологически далеких ему Антанаса Мацейну или Юозаса Гирнюса.
Книгу новых, написанных уже в Соединенных Штатах стихов Томас Венцлова назвал "Сгущающийся свет". Она издана в Чикаго в 1990 году. Книга, кроме всего прочего, примечательна тем, что в ней наравне с оригинальными стихотворениями напечатаны и переводы из Милоша, Бродского, Херберта, Станислава Баранчака. Этот замысел Венцлова объясняет так: "Своя поэтика и поэтика переводов исподволь перетекают одна в другую. Оригинальные стихи нередко поясняют переводы, и наоборот. Воспользовавшись распространенным нынче термином, один жанр становится метаязыком другого жанра".
Стихи уехавшего из Литвы поэта обрели географическую широту. Историческая глубина была свойственна им изначально: об этом свидетельствовали реминисценции – начиная с Гомера и Горация, кончая Радаускасом или Бродским. Перед человеком, вырвавшимся из-под имперского колпака, распахивается не только дольний мир, но и вселенная, "где, как боги, Кельвин / царствуют и Беккерель". Пожалуй, впервые в литовской поэзии земля показалась такой маленькой, просто "глобусом". О земле, как о глобусе, писал и Эдуардас Межелайтис, но то была патетическая декларация. Человек в пейзаже Томаса Венцловы хорошо чувствует и свои истинные размеры, и космическую пустоту (два самолета – "две капли", "фонарь шатает ветром, / над космосом ничейной полосы / отчаянье мерцает слабым светом"). Самолет в его поэзии чуть ли не основное средство передвижения: в стихах – имена городов, недавно казавшихся нереальными: Женева, Лондон, Варна. Рядом с конкретными названиями неоднократно упоминаются "материк", "континент", много воды – моря, океаны (взгляд на глобус сверху или реминисценция гомеровских странствий?). Если помнить о первичной закрытости пространства, интересна строфа из стихотворения "Шереметьево, 1977": "С этой минуты мне время дано с излишком, / Чтобы понять – двенадцать, двадцать, а может тридцать / Лет – в темных комнатах, на континентах просторных и темных".
Один из эпитетов – "темный" – общий и для комнат, и для материков, в то время как "просторный" чаще применяется к комнатам. Иными словами, большое (материковое) пространство становится обжитым, своим (в другом стихотворении черты любимой женщины "повторяет материк – изогнутый, влажный"), подобно собственной комнате.
Для очутившегося в эмиграции поэта проблема языка становится актуальнее, чем раньше. "Пространство страницы для поэта-эмигранта должно заменить пространство дома, родного города или целой страны. Время, необходимое для того, чтобы написать и проговорить стихи, должно перевесить время сломанной биографии и отнятой истории". Читая написанные в начале эмиграции стихотворения, порой слышишь предчувствие обрывающихся связей с родной речью. В стихотворении "Осень в Копенгагене" "роман" человека с родною речью оканчивается молчанием; в другом стихотворении говорится:
В духоте, где обрывом чужой материк,
Не мгновенно меняются сны,
И уже только после сдается язык,
Он не вечен, слова не верны.
В стихах этого периода речь идет о "крошащемся и разлагающемся синтаксисе", о "пустыре языка". Эта неуверенность была вызовом, требующим ответа. В критической ситуации надо было "найти единственный путь между любовью и ненавистью, традицией и протестом против традиции; <…> высвободить язык, не сбиваясь на репертуар старинных или новаторских клише, но и не впадая в хаос и деструкцию". Томасу Венцлове это удалось. В его ars poetica, стихотворении "Комментарий", говорится, что даже в "почти разложившемся, глуховатом, засоренном шумом и яростью" языке "просвечивает первозданное слово, зародившееся в другой вселенной".
Поэзия Венцловы становится актуальной не только для литовских читателей. Это подтверждает и растущее число переводов Венцловы на другие языки: польский, венгерский, словенский, английский, немецкий, шведский, русский, итальянский. Первый его переводчик на английский – А. Ландсбергис, в 1977 году напечатавший в журнале Lituanus перевод стихотворения "Скажите Фортинбрасу". Вслед за ним в американских и английских журналах Encounter, Poetry и многих других появились переводы Йонаса Зданиса, Нэнси Поллак, Давида Мак Даффа. В 1988 году за эту работу взялась Диана Сенешаль, ставшая основным переводчиком стихов Венцловы на английский; ее труд был увенчан вышедшим в 1977 году сборником Winter Dialogue.
Ирина Ковалева, которая рецензировала сборник Томаса на русском языке, объясняя, почему опыт Венцловы универсален, сравнила его с греческим поэтом Кавафисом (сам Венцлова говорил, что для него Кавафис – "едва ли не важнейший поэт XX века"), "так отточившим свои сюжеты из греческой и римской античной истории, что они перестали иметь специфически-греческий смысл и сделались всемирно интересны. Недаром Кавафис в отличие от других (не худших, но "слишком греческих" поэтов) переведен на множество языков и не только прославлен, но и читаем в широком мире". Томас Венцлова, без сомнения, нашел способ сделать всеобщим свой литовский опыт.
Едва приехав в США, он продолжил и начатое на родине дело – защиту прав человека в СССР. 24 февраля 1977 года он уже свидетельствовал в комиссии Конгресса США о положении в области прав человека в Литве, подчеркивая не национальный или религиозный, а общедемократический аспект. Как представитель литовской Хельсинкской группы общался и с деятелями литовской эмиграции (например, в 1978 году на сейме ВЛИКа в Чикаго анализировал положение прав человека в Литве), и с другими советскими диссидентами. Людмила Алексеева, представительница московской Хельсинкской группы, эмигрировавшая из Москвы в феврале 1977-го, говоря о деятельности Венцловы, подчеркивает его широкие связи, ставшие особенно важными в 1980 году, когда в Польше возникло движение "Солидарность". Томас Венцлова от своих друзей-поляков получал информацию, документы, статьи, которые пересказывал или передавал Алексеевой. Так формировались и крепли международные связи демократического движения. Представители Хельсинкских групп за границей старались, чтобы поступающие из Литвы и других мест Советского Союза сведения о нарушениях прав человека попали в американскую печать, а документы Хельсинкских групп были переведены на английский и прочитаны Хельсинкской комиссией Конгресса США.
Вскоре в Советском Союзе начались аресты членов Хельсинкских групп – Гинзбурга, Орлова, Анатолия Щаранского, а летом 1978 года посадили и одного из основателей литовской группы – Пяткуса. Представители групп за границей добивались огласки этих дел в американской печати. О судьбе арестованных членов литовской Хельсинкской группы Пяткуса и Гаяускаса Венцлова говорил на так называемых Сахаровских слушаниях действовавшего в Риме отдела Сахаровского комитета. Во время суда над Пяткусом Томас был во Франции, читал газеты, освещавшие этот процесс, слышал рассказы о "крупнейшей с венгерских событий 1956 года парижской демонстрации против суда в Совдепии. В списке подсудимых и Пяткус".
Именно эти впечатления отразились в стихах "Пустой Париж…". Эпиграфом к ним были стихи Пастернака: "Как поздно отпираются кафе, / И как свежа печать сырой газеты!" Томас Венцлова говорит о Париже, немного напоминающем Вильнюс: "К примеру, для тебя совсем не тайна, / Что за углом ветшает Place des Vosges, / Крылатый гений во дворе, балконы, / Подпертые расшатанные своды, / Как за Вилией". Он вспоминает о том, другом, покинутом им, угрожающем мире, удаляющемся мире, на который ты больше не влияешь: "Бараки на болотах, воронки, / Солончаки, колючка, скрип сапог – / Петитом станут на листе газетном, / На миг в сознанье вспыхнут и угаснут, / Намного нереальней, чем ты сам, / Хотя и ты не чересчур реален". Символична концовка стихотворения:
…. надежды не бывает.
Бывает – что-то больше, чем надежда.
Венцлова сам себя называет посткатастрофистом, он чувствует, что "живем мы уже после конца светопреставления, но это, кстати, не освобождает нас от ответственности". Самым адекватным ответом на эту безысходную ситуацию он считает стоицизм Камю, не утешающего себя несбыточными надеждами, но противящегося злу.
Существовали разные способы обратить внимание на судьбу стран, оказавшихся в Советском Союзе. Например, летом 1985 года в диаспоре прибалтийских стран родилась идея доплыть от Стокгольма до Хельсинки, пройдя Балтийским морем мимо берегов порабощенных стран и по мере возможности подойти к Клайпеде, Лиепае, острову Сааремаа, Таллину. Кроме радиокорреспондентов и журналистов, на зафрахтованном туристическом корабле Baltic Star плыло около ста литовцев (среди них Венцлова со Штромасом), латышей и эстонцев, люди других национальностей, например один из известнейших русских диссидентов Владимир Буковский, не раз и подолгу сидевший в тюрьме, которого в 1976 году обменяли на сидевшего в чилийской тюрьме секретаря Коммунистической партии Луиса Корвалана (таким образом, Буковский оказался в Англии). Пассажиры Baltic Star не чувствовали себя в безопасности, тем более что недавно Советский Союз сбил случайно нарушивший его воздушное пространство корейский пассажирский самолет. "Время от времени мы выходили на палубу. Над нами на сравнительно малой высоте пролетали самолеты, в окрестных водах сновали всевозможные катера. Указывая на них друг другу, мы шутили: вот этот наверняка торпедный!" – вспоминал Томас. Путешествие завершилось демонстрацией в Хельсинки и большим митингом солидарности в Стокгольме. Кроме всего прочего, оно выразило единство литовцев, латышей и эстонцев в стремлении к свободе, хотя на вопрос Буковского, есть ли хотя бы одна песня, которую все три народа могли бы спеть вместе, Томасу пришлось ответить: "Разве что гимн СССР". Такая песня появилась лишь во времена Возрождения.
Переехав в Нью-Хейвен и работая в Йельском университете, Томас Венцлова обобщил опыт нескольких проведенных в Соединенных Штатах лет: "Так или иначе, я ни о чем не жалею. Я думаю, что вовремя и удачно сыграл партию своей жизни. 60-70% новых иммигрантов так не считают. Многие переиграли бы, если б только могли. Были и у меня минуты слабости (год назад в Калифорнии, когда казалось, что теряю работу, я испугался куда больше, чем когда бы то ни было и чего бы то ни было за весь свой век)". В 1993 году Йельский университет гарантировал ему постоянный профессорский статус. По словам Роберта Берда, бывшего аспиранта, сейчас преподающего в Диккенсовском колледже, это "свидетельствует об уважении, которым он пользуется в университете (только в исключительных случаях профессора, уже преподающие в Йеле, получают постоянное место)". Жизнь Томаса Венцловы в США стала стабильной.
11. Любовь к географии
…Я постоянно нахожусь между Римом и Тимбукту или между Таити и Новой Зеландией. Вот эта возможность менять свое место в пространстве для меня необычайно важна; не будь ее, я не смог бы существовать.
Томас Венцлова
Страсть к путешествиям – семейная черта: много путешествовали и брат деда, Вайрас-Рачкаускас, и отец Томаса Венцловы, написавший несколько путевых очерков (книги "Путешествие по Китаю", "Серебро севера" и другие). В детстве, во время войны, Томас, очутившись в гостях у своего крестного, географа Антанаса Бендорюса, кинулся к огромному глобусу и долго его крутил, удивляя своими замечаниями хозяина, прочившего мальчику будущее великого географа. Сам Венцлова вспоминает, что географических фантазий и даже печальных стихов об эмиграции хватало и в его первом самиздате – маленькой рукописной книжечке, в которую он еще в военные годы занес свои детские стихи. Самостоятельные путешествия начались, видимо, с просьбы его дяди, писателя Пятраса Цвирки, сходить в Вилиямполе, Каунасский район, находившийся довольно далеко от Верхней Фреды. Этот план разоблачила и пресекла бабушка, вернувшая путешественника домой, хотя восьмилетний или девятилетний Томас был полон решимости не только дойти до цели, но и, как велел ему дядя, взять в какой-нибудь конторе справку, удостоверяющую подлинность похода.
Проводить лето в Паланге вместе с родителями Томасу-абитуриенту было скучно. Он, в то время исследовавший Литву, куда-то уезжал, возвращался на попутных машинах, купался в море, отдыхал, снова исчезал. Немалая часть Советского Союза объезжена вместе с родителями или друзьями. Вскоре Томас уже набрасывал маршруты путешествий своим знакомым. Страсть к путешествиям была хорошо известна и друзьям семьи. В письмах к Антанасу Венцлове поэт Николай Тихонов называет Томаса "великим географом будущего" (1951), "географом и исследователем" (1952), "смелым изыскателем всего нового" (1960). Томас посетил тогда почти все советские республики, не был только в Туркменистане, Таджикистане и Киргизии. Был он даже в Сибири, "хотя приятели шутили, что за свои деньги ехать туда крайне глупо – довезут и за казенный счет". Любил он ездить и автостопом, то есть на попутных машинах, чаще всего – грузовых. Таким способом Томас доезжал до самого Кавказа. Один из смелых и довольно рискованных замыслов был осуществлен летом 1957 года. Тогда Томас с братом своего однокашника Ромаса Катилюса Аудронисом проплыл на байдарке от белорусской деревни Песочная до Куршского залива, пройдя весь Неман от истоков к устью, а это ни много ни мало 911 километров.