За танцы в клубе Одри получала восемь фунтов в неделю - весьма неплохой заработок для неудавшейся балерины, как в шутку называла себя Одри много лет спустя. Часть заработка она тратила на частные уроки у прославленного ветерана английской сцены Феликса Эйлмера, занимавшегося с нею дикцией и актерским мастерством. Именно ему Одри обязана своим, как сейчас модно говорить, имиджем: ее неземной эльфийский облик балансирует на грани сентиментальной трогательности, но никогда эту хрупкую и весьма тонкую грань не пересекает. Лишенная оттенков призывной сексуальности, женской доступности и животного обаяния, Одри всегда оставалась естественной, невинной и девичьи-хрупкой. Когда она прославилась, женщины любили ее не меньше мужчин - ее привлекательность, в отличие от многих кинозвезд обоих полов, никогда не была основана на сексапильности. И тогда, когда она была всего лишь танцовщицей кордебалета в ночном клубе, у нее не было никаких романов - никто не ухаживал за ней, никто не ждал ее после представлений у служебного подъезда. Уже в ранней молодости в ней чувствовалась какая-то благородная отстраненность, державшая в отдалении даже развязных завсегдатаев ночных заведений.
Видевшие ее выступления того периода вспоминают, что она привлекала к себе внимание: хотя ее тоненькая, без единой женственной округлости фигурка не соответствовала признанным канонам красоты, от нее все равно невозможно было отвести взгляд. "Причина этого заключалась в ее индивидуальности, - вспоминал один из завсегдатаев клуба. - Ее улыбка лучилась какой-то особой теплотой. Все ее лицо выражало восторг".
Всего через несколько лет Билли Уайлдер назовет Одри "девушкой, благодаря которой роскошные женские бюсты выйдут из моды", а пока ей приходилось - по настоянию администрации - засовывать в лифчик скатанные в клубок носки, имитируя необходимый бюст.
"Сапожки на застежках" еще не сошли со сцены, когда Одри получила роль в музыкальном ревю "Соус Тартар": "После "Соуса Тартар" в 11.30 ночи я шла в Ciro, приходила туда к полуночи, гримировалась и участвовала в двух выходах. Оба - танцевальные, - вспоминала позже Одри. - Я совершенно одурела от этого. Я была очень честолюбивой и использовала любую возможность. Я хотела учиться, и я хотела, чтобы меня заметили". После "Тартара" ее пригласили в новогоднее ревю, где она пять недель трижды в день танцевала фею, а потом в "Пикантный соус", где даже доверили роль француженки-официантки в небольшом скетче. Одри еще совершенно не умела держаться на сцене, но о ней уже упоминали в рецензиях: например, обозреватель The Evening Standart Мильтон Шульман писал: "У нее не было слов, у нее не было роли, но своей заразительной улыбкой и шумным восторгом она производила впечатление человека, получающего огромное удовольствие от того, что делает".
Лицо Одри стало появляться в газетах: сначала снимки заказывала администрация кабаре для рекламы своих представлений, а потом Одри уже самостоятельно стали приглашать позировать для журналов - ее снимки опубликовал, например, Tatler. Уже скоро ее незабываемое лицо заметили кинорежиссеры: сначала ей досталась эпизодическая роль в комедийном фарсе "Одна ошибка юности" (сильно пострадавшая от ножниц цензора, каким-то образом увидевшего в этой легкой комедии непристойность и разврат), затем ее пригласили в фильм "Смех в раю". Роль Одри занимала на экране несколько минут, и ее не заметил ни один критик; лишь режиссер фильма Марио Дзампи предсказал: "Настанет день, и она будет звездой!" История показала, что он был абсолютно прав. Она сыграла еще с полдюжины эпизодических ролей в картинах, которые вошли в историю лишь потому, что в них снялась Одри Хепберн, и не получила роль в блокбастере "Камо грядеши", хотя за нее хлопотал Феликс Эйлмер. Позже режиссер Мервин Лерой объяснял отказ от Одри тем, что "у нее не было никакого опыта". На это Уильям Уайлер однажды заметил: "У нее его не стало больше и тогда, когда мы ее начинали снимать в "Римских каникулах"".
Одри явно не хватало мастерства, но неумение играть она заменяла естественностью поведения и непреодолимым очарованием. Все, кто видел ее на экране, не могли ее забыть. После нескольких небольших ролей об Одри заговорила пресса - и дело было не только в ее игре, но и в том, что у юной актрисы завязался роман с одним из самых видных женихов Англии - Джеймсом Хэнсоном, светским львом и будущим лордом. Они познакомились на вечеринке в Ciro; за развитием их романа следила вся Англия. В декабре 1951 года было объявлено о помолвке, однако к этому моменту Одри уже была связана контрактом на съемки в новом фильме, и со свадьбой пришлось повременить.
В картине "Мы едем в Монте-Карло" (в американском прокате "Ребенок из Монте-Карло") Одри должна была играть юную кинозвезду в платье от Диора (которое должно было стать основной частью гонорара за фильм): съемки проходили в Монако сразу на английском и французском языках, и Одри очень уставала. Но однажды, во время съемок в главном зале "Отель де Пари", ее заметила знаменитая писательница Колетт, она как раз искала исполнительницу главной роли в бродвейском спектакле по ее роману "Жижи", скороспелую девочку-женщину, невинную и порочную одновременно. Колетт безрезультатно искала свою Жижи по всему свету уже несколько месяцев - нужное ей сочетание чистоты, дерзости, красоты и актерского мастерства никак не попадалось. Увидев Одри, она немедленно послала телеграмму в Нью-Йорк: "Я нашла свою Жижи! Она великолепна!" Однако Одри заупрямилась: она пыталась объяснить Колетт, что не является актрисой и играть на сцене совершенно не умеет. Кроме того, у нее был контракт со студией и готовилась свадьба. Однако после долгих уговоров она согласилась пойти на встречу с автором инсценировки Анитой Люс - знаменитой сценаристкой и писательницей, прославившейся романом "Джентльмены предпочитают блондинок", - и ее подругой Полетт Годдар, бывшей женой Чарли Чаплина. Биографы пишут, что после просмотра фотографий Одри Полетт сказала: "С этой девушкой явно что-то не в порядке. Если бы это было не так, она бы прославилась уже в возрасте десяти лет".
Театральные пробы прошли неудачно - голос Одри, и так слабый, так дрожал от волнения, что ее было еле слышно, к тому же она постоянно запиналась, не в силах подобрать правильной интонации, - но и Колетт, и Анита Люс уже были убеждены в том, что им не нужен никто, кроме Одри Хепберн.
В то же время, когда Одри готовилась к роли Жижи, европейское бюро киностудии Paramount готовилось к съемкам картины "Римские каникулы" - своеобразной истории "золушки наоборот", которую собирался ставить режиссер Уильям Уайлер. Несколько месяцев он безуспешно пытался найти исполнительницу главной роли: "Мне нужна была девушка без американского акцента, - вспоминал Уайлер, - такая, которая не вызывала бы никаких сомнений в том, что она получила воспитание настоящей принцессы". Но, увы, несмотря на многочисленные попытки, в Голливуде свободных принцесс не нашлось. Уайлер мечтал снять Джин Симмонз, но она была занята. На роль было утвердили Элизабет Тейлор, урожденную англичанку и признанную красавицу, но ту не отпустила студия MGM, с которой у Тейлор был контракт. Тогда кто-то из европейского бюро предложил посмотреть на Хепберн: "Ей двадцать два года, ростом она 168 см, волосы темно-каштанового цвета… Несколько худовата… но очень мила. В ее артистических способностях не может быть никаких сомнений, а танцует она превосходно. Голос у нее чистый и ясный, по-девически звонкий, без каких-либо особенностей произношения. Она больше походит на европейскую девушку, чем на англичанку".
По легенде, Уайлер не смог лично присутствовать на пробах и для более объективной картины попросил оператора Торольда Дикинсона не выключать камеру после съемок нужной сцены, чтобы посмотреть на актрису в более естественной обстановке. На пленке видно, как, отыграв сцену, Одри заливается смехом. Через три дня стало известно, что руководство Paramount единодушно признало ее пробу "одной из лучших, когда-либо делавшихся в Голливуде, Нью-Йорке или Лондоне".
В благодарственной записке студии Одри написала: "Господи, помоги мне справиться со всем этим!"
Роль предложили Одри; съемки должны были начаться сразу после окончания сезона на Бродвее. Единственным условием студии было изменение ее фамилии - чтобы не вызвать претензий со стороны кинозвезды Кэтрин Хепберн. Однако Одри заупрямилась: "Если вы хотите получить меня, вам придется взять меня вместе с моим именем". И студия сдалась.
Чтобы заключить контракт с Одри, Paramount выплатила ее английской студии Assosiated British полмиллиона долларов и пообещала прибыль с проката ее фильмов. Сама Одри получила гонорар в 7 тысяч долларов: ей самой сумма показалась гигантской, но по сравнению с прибылью киностудий она получила сущие копейки. Кроме того, сразу после окончания съемок Одри должна была отправиться в гастрольное турне с "Жижи": ее жизнь уже не принадлежала ей, но она пока не могла этого понять…
Американская принцесса
В начале лета 1951 года Одри приплыла в Нью-Йорк. К неожиданному испугу ее агентов, с корабля сошла весьма пухлая девушка - всю дорогу до Нью-Йорка Одри не стесняла себя в еде, то ли заедая жуткий стресс, который обрушился ей на голову, то ли отъедаясь за голодные военные годы. Одри тут же посадили на жесткую диету: бифштекс с соусом тартар, салаты из зелени и много-много работы. Ей предстояло сыграть главную роль на Бродвее, а она совершенно не владела театральной техникой, не умела ни двигаться, ни говорить. "В первые дни репетиций меня можно было услышать только с переднего ряда, - вспоминала она. - Но я работала день и ночь. Каждый вечер, приходя домой, я проговаривала слова текста четко и громко". Для рекламы будущего спектакля была организована фотосессия у знаменитого Ричарда Аведона. При всей своей смелости Одри всегда боялась сниматься: ее лицо на фотографиях, в отличие от киноэкрана, казалось ей тяжелым и грубым. Но Аведон объяснил Одри, как ей надо держаться перед камерой: голова повернута в три четверти и слегка наклонена, так что высокие скулы скрывают великоватую нижнюю челюсть, а немного квадратное лицо кажется изысканно-вытянутым, изящным и хрупким.
Через несколько лет знаменитый английский фотограф, сценограф и художник Сесил Битон, работавший с Одри на картине "Моя прекрасная леди", будет восхищаться ею: "Ее рот, улыбка, зубы восхитительны, выражение глаз изумительно, и все в ней заставляет умолкнуть любую мысль о каком-либо отклонении от высочайших критериев красоты". А фотограф Филипп Хальсман утверждал: "В ее лице так много различных ракурсов, такое богатство выражения и оно так быстро и часто меняется, что вы постоянно боитесь опоздать. Она всегда ускользает от камеры". Возможно, в этом и была загадка нефотогеничности Хепберн - она была слишком живой для застывшей картинки, слишком естественной для позирования. И хотя сейчас мы восхищаемся ее утонченной, неповторимой красотой, сама она очень долго считала себя некрасивой.
Бродвейская премьера "Жижи" состоялась 24 ноября 1951 года: это был безусловный успех, во многом вызванный именно игрой Одри Хепберн. The New York Times отозвался об Одри так: "Она создает живой и полнокровный образ, начиная с безыскусной неуклюжей девчонки в первом акте и до потрясающей кульминации в последней сцене. Перед нами великолепный пример настоящего сценического творчества - актерского исполнения, которое отличается непосредственностью, ясностью и особым очарованием". Другой критик писал: "Она столь обаятельна и столь точно соответствует роли, что, несомненно, является главной причиной успеха всего вечера в целом". Уже через несколько дней первоначальную афишу ""Жижи" с участием Одри Хепберн" заменили на "Одри Хепберн в "Жижи"" - по бродвейскому этикету это был признак настоящего успеха. На следующий день она заявила в интервью: "Я на полпути к тому, чтобы стать балериной и актрисой. Мне еще нужно учиться". Говорят, журналист был так удивлен услышанным, что попросил повторить - ему показалось, что из-за английского акцента Одри он неправильно ее понял…
Ежедневные спектакли, с каким бы успехом они ни проходили, выматывали Одри - она по складу характера не была склонна к постоянным повторениям одного и того же, ей было тяжело и физически, и морально. Стенли Донен, ее режиссер в картине "Забавная мордашка", позже вспоминал: "Она считала, что должна по-настоящему пережить какое-либо чувство прежде, чем встать перед камерой. Это ей стоило такого напряжения, что она могла сыграть лишь один-единственный раз. Попытка искусственно вызывать в себе это чувство снова и снова была обречена на провал. По крайней мере, так она мне говорила". И для театральной сцены это утверждение оставалось правдой: раз за разом переживать одно и то же чувство, вызывать его в себе ежевечерне - а иногда и по два раза за день - было для Одри невыносимо тяжело. Она выматывалась, буквально выжимая из себя необходимые движения души, и скоро была уже на грани нервного истощения. К тому же на Бродвее, в отличие от лондонской сцены, где все артисты, занятые в одном ревю, чувствовали себя одной семьей, ей приходилось сражаться с трудностями в одиночку. "Поначалу я думала, какой головокружительный восторг буду испытывать, видя свое имя в огнях рекламы, - признавалась Одри. - Но это оказалось ничуть не похожим на успех в кордебалете. Остальные его участники могут помочь тебе. А когда ты в главной роли, ты можешь надеяться только на себя. И ты чувствуешь это. И еще одно, что касается звезды: тебе никогда нельзя уставать, никогда".
Спектакль выдержал более двухсот представлений и принес Одри ее первую награду - Theatre World Award, премию нью-йоркских критиков за лучший бродвейский дебют. Едва успев перевести дух после последнего представления, Одри вылетела в Рим на съемки "Римских каникул".
Партнером Одри стал знаменитый Грегори Пек - единственная настоящая звезда фильма: продюсеры рассчитывали, что его имя вывезет картину в любом случае. Его имя планировали писать в титрах крупным шрифтом до названия картины (а имя Хепберн - мелким и позже), но он, как рассказывают, сам позвонил продюсерам с требованием писать их имена одинаково - по его собственному признанию, он с первого взгляда понял, что Одри станет звездой. Тридцатишестилетний Пек - высокий, по-мужски красивый, талантливый и к тому же неревнивый к чужому успеху - стал лучшим партнером для начинающей Одри, которая даже толком не знала, что ей надо делать. Он опекал Одри, учил ее держаться перед камерой, заботился о ней - и делал это так, что вскоре поползли слухи об их романе. Одри имела неосторожность похвалить его в одном из интервью, сказав, что Пек "такой земной, по-настоящему, неподдельно простой и удивительно добр ко всем", и этого хватило, чтобы слухи немедленно перешли в уверенность, хотя на самом деле Пек в то время был увлечен журналисткой Вероникой Пассани, на которой вскоре и женился. Устав от газетных сплетен, Джеймс Хэнсон прилетел в Рим и попытался настоять на немедленной свадьбе: был даже назначен день - 30 сентября 1952 года, - но ничего не получилось. Съемки "Каникул" затягивались, Хэнсон мотался в деловых поездках между Канадой, Нью-Йорком и Римом - и вскоре пара объявила о разрыве. "Я решила, что будет несправедливо по отношению к Джимми выходить за него, сознавая, что я привязана и влюблена в свою работу. Как унизительно будет заставлять его стоять рядом, держа мое пальто, пока я раздаю автографы", - сказала она в одном из интервью. В другом она призналась, что их редкие встречи - "не лучший климат для нормальной жизни". Одри сильно переживала, к тому же съемки проходили невообразимо тяжело: в Риме стояла невыносимая жара, толпы зевак мешали съемочной группе, Одри все еще не умела играть… Для нее всю жизнь будет непонятным, почему люди восхищаются ее актерским талантом; сама она считала, что актриса она никакая.
Незадолго до выхода фильма на экраны газеты всего мира поведали своим читателям, что английская принцесса Маргарет, сестра королевы, влюблена в капитана Питера Таунсенда, бывшего шталмейстера короля Георга VI, и собирается выйти за него замуж. Правда, Таунсенд был разведен, а англиканская церковь не одобряла браков королевских особ с разведенными: Маргарет было предложено или, подождав несколько лет для верности, отречься от прав наследования и выйти за любимого замуж, или расстаться с Таунсендом. Пока она думала, путешествуя по заграничным колониям, капитана убедили покинуть Англию ради поста атташе в посольстве в Брюсселе.
Эта драматическая любовная история послужила прекрасной рекламой фильму о несостоявшейся любви принцессы и фотографа; по иронии судьбы, Маргарет все-таки расстанется с Таунсендом, чтобы через несколько лет выйти замуж за Энтони Армстронг-Джонса, который станет известным фотографом лордом Сноудоном: иногда жизнь сочиняет сюжеты гораздо более фантастические, чем самые смелые голливудские сценаристы, и к тому же прихотливо переплетает выдумку с реальностью.
Как бы то ни было, интерес к фильму был подогрет до максимума. Премьера состоялась 27 августа одновременно в Нью-Йорке и Лондоне - сама Одри в это время находилась на Венецианском фестивале: вернувшись осенью в США, она неожиданно обнаружила, что стала кинозвездой мирового уровня. И хотя сборы в Америке были меньше, чем ожидалось (в первую очередь потому, что любовная история имела несчастливый конец), феерический успех картины в Европе компенсировал все. Сама Ингрид Бергман вышла после просмотра фильма со слезами на глазах, и эти слезы немедленно показали все европейские газеты, чем сделали "Римским каникулам" дополнительную рекламу.
Свежесть, энергия, очарование и безыскусность Одри покорили зрителей. Уайлер везде называл Одри третьим, после Греты Гарбо и Ингрид Бергман, чудом киногеничности. За роль принцессы Анны Одри Хепберн - неопытная и неумелая - получила "Золотой глобус" и премию BAFTA, а в марте 1954 года ей вручили "Оскар", в битве за который она обошла Лесли Карон, Дебору Керр и саму Аву Гарднер, номинировавшуюся за роль в "Могамбо" - одну из лучших в ее карьере.