"Причиной его увольнения из университета, - писал Михаил-младший, - послужило то, что он привел на сходку своего приятеля не студента. Когда они уходили, то педель (надзиратель за студентами. - Д. Т.) отказался выдать пальто приятелю, желая его задержать; но Н[иколай] Николаевич] так на него прикрикнул, что тот немедленно выдал пальто и сейчас же донес о поступке Н.Н. по начальству. Этим, конечно, воспользовались и исключили из университета". В воспоминаниях Михаила-младшего встречаются домыслы и неточности. Но на сей раз он оказался недалек от истины. "Вольнослушателю Миклухе, - доносил 9 марта 1864 года анонимный осведомитель Третьего отделения, - воспрещено посещать лекции за то, что он наговорил Инспектору и Секретарю Правления дерзости по поводу желания его провести в аудиторию, для слушания лекции, постороннее лицо". Фамилия "постороннего лица" в архивных документах отсутствует, но можно со значительной долей уверенности утверждать, что это был Василий Суфщинский - школьный друг Николая, разделявший его убеждения и продолжавший с ним часто встречаться после ухода Миклухи из гимназии. Как мы увидим, их дружба продолжалась вплоть до смерти "белого папуаса".
Примечательна обстановка, в которой Николай Миклуха провел или пытался провести в университет своего друга. 26 февраля там - впервые с осени 1861 года - начались волнения. Студенты обвиняли в "шпионстве" одного из своих товарищей, а тот путано оправдывался. Началась сходка, которая, то затухая, то разгораясь, продолжалась несколько часов. На следующий день волнения вспыхнули с новой силой, причем теперь студенты критиковали университетские порядки и громко требовали убрать ненавистного им помощника инспектора по фамилии Пальмин. Именно в этот день Николай явился в университет с Суфщинским. Похоже, он хотел не провести друга на некую лекцию, как сообщал тайный осведомитель, а познакомить его, гимназиста выпускного класса, с университетскими порядками, со свободолюбивыми настроениями и требованиями студентов.
В тот же день, 27 февраля 1864 года, инспектор студентов Н.В. Озерецкий отправил отношение петербургскому обер-полицеймейстеру генерал-лейтенанту И.В. Анненкову. "Дворянин Николай Миклуха, - говорилось в письме, - состоя в числе вольнослушателей С.-Петербургского университета, неоднократно нарушал во время нахождения в здании университета правила, установленные для этих лиц". Поэтому инспектор счел нужным "воспретить г. Миклухе <…> дальнейший вход в университет". Озерецкий просил "препровождаемые при сем документы, а именно: метрическое свидетельство за № 599, копию с протокола о дворянстве и свидетельство о привитии оспы выдать ему и при этом взять с него подписку в том, чтобы он не являлся более в университет к слушанию лекций". Через две недели Николай пришел в полицию, получил свои документы и дал требуемую подписку. В письме Озерецкого привлекают внимание слова о том, что вольнослушатель Миклуха "неоднократно нарушал" правила. Они подкрепляют гипотезу, согласно которой Николай и ранее находился на плохом счету у университетского начальства.
В предсмертной автобиографии знаменитый путешественник писал, что был "исключен <…> без права поступления в русские университеты". Эту версию повторяли все авторы, писавшие о Миклухо-Маклае в конце XIX - начале XX века. Версию о "волчьем билете", якобы полученном будущим путешественником, в 1923 году поставил под сомнение Д.Н. Анучин - первый серьезный биограф, исследователь и публикатор научного наследия Миклухо-Маклая. Однако это ошибочное представление прочно утвердилось в научной и научно-популярной литературе советского периода.
В 1983 году полную ясность в этот вопрос, казалось, внес Б.Н. Комиссаров, который не только восстановил хронологическую канву событий, но и показал юридическую несостоятельность рассматриваемой версии. "Исключение с воспрещением вступать в какой-либо из университетов, - писал он, - являлось мерой наказания студентов, причем самой суровой. Решение о ее применении выносил университетский суд, а затем по представлению совета университета утверждал попечитель учебного округа. <…> В отношении вольнослушателей университетскими властями могла быть применена только одна санкция - не сопровождавшийся особой бюрократической процедурой запрет на вход в университет".
Студенческие волнения в университете продолжались, причем одной из причин недовольства стало изгнание вольнослушателя Миклухи. Чтобы прекратить волнения, университетский суд 12 марта исключил шесть "беспокойных голов", будораживших других студентов. Вообще такая карательная мера, как исключение из университета, довольно широко применялась начальством, которое опасалось повторения "студенческой истории", происшедшей осенью 1861 года. В апреле за участие в "политическом деле" был исключен и приятель Николая Иван Тарханов. Но у молодого князя нашлись настолько высокие покровители, что в решении об исключении подлинная причина была заменена на мнимую - "невзнос платы за учение". Тарханову разрешили остаться в столице и поступить в Медико-хирургическую (с 1881 года - Военно-медицинскую) академию. Мы не раз встретимся с ним на страницах книги.
После изгнания из университета Николай оказался на распутье. Как характерного представителя русской демократической молодежи 1860-х годов, его нетрудно вообразить и участником нарождавшегося "хождения в народ", и членом подпольной революционной организации. Но если такие планы и приходили на ум Миклухе, он хотел совместить их с получением высшего образования. Для этого необходимо было засесть за учебники, сдать экстерном экзамен на аттестат зрелости и поступить в одно из высших учебных заведений, но не в Петербургский университет, куда путь ему был заказан на ближайшие годы. Николай не был уверен, что ему удастся без затруднений стать студентом, ибо бывший вольнослушатель, как теперь говорят, "засветился" в полиции. Не эти ли опасения к концу жизни ученого трансформировались в его предсмертной автобиографии в необоснованное утверждение, будто он был исключен без права поступления в русские университеты?
Тут подоспело письмо от В.В. Миклашевского. Окончив юридический факультет Петербургского университета, Валентин Валентинович уехал в Гейдельберг, чтобы подготовиться там к преподавательской деятельности в области юриспруденции. Узнав о крупной неприятности, постигшей Николая, он рекомендовал своему воспитаннику поступить в Гейдельбергский университет, где, как и в других немецких университетах, российским подданным не требовалось предъявлять никаких документов об образовании. Ввиду того что Николай интересовался экономическими и политическими теориями и участвовал в студенческом движении, Миклашевский посоветовал ему сосредоточиться на общественных науках; если же увлеченность юноши естественными науками окажется непреодолимой, - что ж, в Гейдельберге существуют прекрасные возможности и для изучения естественных наук. После некоторых размышлений Екатерина Семеновна согласилась с доводами Миклашевского и, несмотря на трудное материальное положение семьи, поддержала появившееся у сына желание отправиться для учебы в Германию. Но как получить заграничный паспорт? В связи с восстанием в Польше власти ввели жесткие ограничения на выезд за границу, особенно для молодежи. Однако вышло по пословице: не бывать бы счастью, да несчастье помогло.
Как вспоминает Михаил, брат ходил тогда в одеянии, популярном у неимущего студенчества, - рубашке-косоворотке, шароварах и полушубке. В таком наряде он пришел на французскую оперу, которая давалась в Михайловском театре, разумеется на галерку. В жаркой и душной атмосфере галерки Николай, не снявший полушубка, изрядно вспотел, а после спектакля, выйдя во влажной одежде на улицу (дело было в начале марта!), продрог, простудился и заболел воспалением легких, осложнившимся плевритом. Семейный врач Миклух П.И. Боков - друг и соратник Н.Г. Чернышевского - сумел вылечить молодого человека. Но организм Николая серьезно ослабел, в его легких и плевре сохранились остаточные очаги болезни. На этом основании Екатерина Семеновна обратилась к петербургскому генерал-губернатору с просьбой выдать сыну заграничный паспорт для лечения на немецких курортах. После освидетельствования в полицейском управлении комиссией из девяти врачей, признавшей обоснованным прошение Е.С. Миклухи, Николай получил нужный паспорт. 21 апреля 1864 года он выехал поездом в Германию.
В активе Николая Миклухи были хорошее знание немецкого и французского языков, большая, хотя и несколько беспорядочная начитанность и, главное, огромная сила воли, унаследованная, очевидно, от матери. Что станет на чужбине с непрактичным, болезненным юношей, уезжающим почти с пустым кошельком? Не совершает ли Екатерина Семеновна ошибку, отправляя сына за рубеж? Об этом говорили родные и друзья, провожавшие его на Варшавском вокзале.
…Почти через два десятилетия газета русских революционных эмигрантов "Общее дело", издававшаяся в Женеве, заявив, что Н.Н. Миклухо-Маклай уехал в 1864 году в Германию, "спасаясь от ревнивого надзора охраны", высказала предположение, что, "не сделай он вовремя этого отступления", его жизнь приняла бы драматический оборот: он подвергался бы на родине преследованиям и в конечном итоге угодил бы в ссылку на какую-нибудь северную или сибирскую окраину. Учитывая свободолюбивые устремления будущего ученого, его прямой и открытый характер, проявившийся уже в гимназические годы, это предположение едва ли можно считать беспочвенным. Примечательно, что его младшие братья, Владимир и Михаил, как мы увидим ниже, были близки к революционным народникам, причем первый даже состоял в военной организации "Народной воли".
Глава третья.
ГОДЫ ВОЗМУЖАНИЯ
Гейдельберг и Лейпциг
Весной 1864 года Гейдельберг встретил Николая Миклуху в радостном белом наряде - цвели яблоневые и вишневые сады. Расположенный в юго-западной части Германии, там, где река Неккар выходит из горного района Оденвальд на верхнерейнскую равнину, Гейдельберг поразил юношу своей удивительной живописностью. Над городом доминировал полуразрушенный средневековый замок, окруженный огромным парком. Узкие улочки, застроенные старинными домами, вели к главному зданию университета. В начале 1860-х годов в Гейдельберге насчитывалось около пятнадцати тысяч жителей, из которых более трех тысяч учились или преподавали в университете. В городе постоянно находилось 400 - 500 иностранцев, преимущественно студентов.
Гейдельберг вначале показался Николаю островком тишины и спокойствия, с простыми и добросердечными обитателями. Но первое впечатление оказалось не совсем правильным: и здесь велись жаркие споры. Германия была тогда раздроблена на множество государств - королевств, княжеств, герцогств, "вольных городов". "Немцы, стар и млад, богатый и бедный, в университетской аудитории и за кружкой пива, думали одну крепкую думу о единой Германии <…>, - вспоминает Григорий Де-Воллан, который учился в Гейдельберге вместе с Николаем, а впоследствии стал путешественником, публицистом и дипломатом. - Объединительное движение носилось в воздухе, как идея, готовая воплотиться в реальную жизнь. Читались публичные лекции в пользу общегерманского флота". Но как произойдет объединение Германии, на каких основах должно быть создано общегерманское государство? Оживленные дискуссии по этим вопросам происходили в Гейдельберге в студенческих "кнайпах" (пивных), в квартирах профессоров и почтенных бюргеров. Не всех немцев, особенно в маленьких южногерманских государствах, - включая великое герцогство Баденское, где находился Гейдельберг, - радовала перспектива создания новой Германской империи под верховенством милитаристской Пруссии, программа объединения "железом и кровью", которую провозгласил Отто фон Бисмарк, возглавивший в сентябре 1862 года прусское правительство.
Но гораздо более жаркие и эмоциональные споры происходили среди русских, поселившихся в Гейдельберге. В те годы и на променадных аллеях, и на табльдотах в гостиницах, и среди руин графского замка, да и просто на улице частенько звучала русская речь. В городе жили несколько помещичьих семейств с чадами и домочадцами. Приезжали и уезжали путешественники-любители, которых россияне начали тогда на французский лад называть туристами. Но подавляющее большинство среди русских гейдельбержцев составляла учащаяся (и неучащаяся) молодежь.
Уже в 1859 - 1860 годах здесь совершенствовали свои познания молодые выдающиеся ученые из России - Д.И. Менделеев, И.М. Сеченов, С.П. Боткин, А.О. Ковалевский и др. Но наплыв русских студентов пришелся на 1861 - 1862 годы. "Первые грандиозные студенческие беспорядки 1861 г. имели следствием изгнание из университетов сотен студентов, - писал известный историк и публицист С.Г. Сватиков, специально изучавший историю русского студенчества в Гейдельберге. - Молодежь, прошедшая через тюрьму, изгнанная из университетов, бросилась за границу. Гейдельберг стал "научной Меккой" и первым заграничным центром, где русская молодежь свободно знакомилась с произведениями Герцена, Огарева, Бакунина и органами вольной русской прессы".
В русском студенческом землячестве в Гейдельберге, насчитывавшем около 130 человек, как в микрокосме, отражались взгляды и настроения политически активной части российского (преимущественно петербургского и московского) студенчества. Местом сбора для этих студентов стала русская читальня, открывшаяся в октябре 1862 года в двух задних комнатах кондитерской фрау Гельверт. Здесь к услугам читателей, за скромную помесячную плату, были произведения А.И. Герцена, Н.П. Огарева, Н.Г. Чернышевского, Д.И. Писарева и других кумиров тогдашней молодежи, широко представлены были "Колокол" и иная русская бесцензурная периодика, печатавшаяся за рубежом; сюда поступали также газеты и журналы из России, ведущие немецкие и французские издания. Читальня быстро превратилась в политический клуб, который, как вспоминает студент-гейдельбержец Ю.С. Кашкин, стал "постоянной ареной для тех бесконечных русских споров, в которых в конце концов каждый из споривших забывает самый предмет и суть темы и цепляется только за последние слова противника".
Пока, по словам одного из участников событий, спорили в основном "о разных возвышенных предметах, оставаясь более в области различных философских систем и теорий", мир в землячестве внешне удавалось сохранить. Но когда в январе 1863 года началось восстание в Польше, русские студенты в Гейдельберге раскололись на два лагеря, как это произошло в Петербургском и Московском университетах. Начались шумные многочасовые сходки, на которых звучали яростные обвинения и контробвинения. Дело дошло до вызовов на дуэль, причем не на рапирах, что допускалось немецким студенческим обычаем, а на пистолетах, что было категорически запрещено. Вмешалось университетское начальство, которое посадило в карцер, а затем удалило из Гейдельберга трех возмутителей спокойствия. Эта полицейская мера способствовала "восстановлению мира" в студенческом землячестве.
Такова была обстановка, когда в Гейдельберг прибыл восемнадцатилетний Николай Миклуха. Разумеется, он принял сторону "герценистов", выступавших за поддержку восставших поляков, и включился в споры, которые велись как в читальне, так и в жилых помещениях, которые снимали студенты. "Мы все были охотники до споров <…>, - вспоминает Григорий Де-Воллан, почти одновременно с ним приехавший в Гейдельберг. - Каждый из нас, так сказать, на свободе не признавал никакой нормы, желая облагодетельствовать не только всю Россию, но и целый мир". Михаил, собирая материалы к биографии брата, сделал выписку из недатированного письма Де-Воллана Николаю: "Я еще не забыл наших бесед в вашей комнате, где каждый из нас опровергал и признавал. Вы опровергали чувства, злость и т. д., но признавали трихину (круглый червь, паразитирующий в теле некоторых животных и человека. - Д. Т.) и другое. Мне очень приятно воспоминание о Гейдельберге". Комментируя это письмо, Михаил полагает, что его брат разделял тогда некоторые взгляды студента-нигилиста Базарова - персонажа романа И.С. Тургенева "Отцы и дети".