"Корабль идет дальше" - документальная автобиографическая повесть. Здесь нет вымысла - только события, фамилии, факты, сюда вошли также воспоминания автора о четырехлетнем пребывании в баварской тюрьме-лагере в 1941–1945.
Содержание:
-
От автора 1
-
Часть первая - Море и моряки 1
-
Часть вторая - Замок Вюльцбург 37
-
Часть третья - Корабль идет дальше 69
-
Примечания 90
Юрий Клименченко
Корабль идет дальше
От автора
Четырнадцать лет тому назад из печати вышел мой роман "Штурман дальнего плавания". Почти каждый знакомый моряк, который встречал меня после выхода книги в свет, укоризненно качал головой и говорил:
- Эх ты… Не мог написать как было, не вспомнил замечательных капитанов Панфилова, Зузенко, Лухманова, Смирнова, Павлова, ведь они воспитали столько отличных моряков. Учителя! И тебя в люди выводили. А про интернированных моряков написал так, что читать не хочется. Все нафантазировал. Плохо, брат. А еще писатель.
- Ребята, побойтесь бога! "Штурман дальнего плавания" - это роман. Автор волен поступать со своими героями, как ему вздумается, - защищался я, чувствуя в душе, что упреки их в какой-то степени справедливы. - Я не претендовал на документальную достоверность. Это роман, и этим все сказано.
- Мы понимаем, что это роман. Ты нам прописные истины не растолковывай, - отвечали мне. - Ты должен был писать документальную повесть. Надо рассказать читателям, как все было на самом деле. Правда куда интереснее твоего романа…
Меня самого донимали угрызения совести. Приняться за новую книгу не было возможности. Мешала другая работа. Но я твердо решил, что рано или поздно выполню пожелание товарищей. И вот - "Корабль идет дальше". Документальная автобиографическая повесть.
В этой книге нет вымысла. Здесь все подлинное. События, фамилии, факты. Многие из героев живут и работают в Ленинграде и других городах, некоторые погибли или умерли.
Я приношу свою благодарность товарищам, любезно предоставившим мне свои записки и воспоминания для второй части книги о четырехлетнем пребывании моряков в тюрьме-лагере Вюльцбург в Баварии.
Часть первая
Море и моряки
Ветер дальних странствий
В действительности все было не так, как я написал в одной из своих книг. Мама настаивала, чтобы после школы я поступил в институт и получил высшее образование. Где угодно. Хоть в ветеринарном. Она считала, что каждый человек должен иметь высшее образование. Я же с детства стремился в море и все каникулы проводил в яхт-клубе.
Шел 1927 год. Высших мореходных училищ тогда не существовало, и задача стать капитаном и одновременно получить диплом инженера была неразрешима.
- Ты должен поступить в вуз, - твердила мама. - Тогда я буду спокойна. Кончишь - можешь делать что хочешь.
Я любил мать и не хотел огорчать ее. Выбрал кораблестроительный факультет Политехнического института. "Буду строить корабли, - думалось мне, - и ходить в море на испытания. А там увидим".
Конкурс был большой. Десять человек на место. Я позорно срезался на первом же экзамене по обществоведению и не очень жалел об этом. А вот мама расстроилась.
- Год пропал, - сетовала она. - Все перезабудешь к следующим экзаменам. Надо заниматься, заниматься и заниматься.
Мама преподавала русский язык в школе, отец умер несколько лет назад. Жилось нам трудно, и потому предложение заниматься и сидеть на маминой шее мне не подходило.
- Пойду работать, а на будущий год в Мореходку, - решительно сказал я.
В Ленинграде, - впрочем, как и по всей стране в те годы, - была безработица. С большим трудом удалось мне устроиться чернорабочим в строительную контору. Каждое утро, одетый в комбинезон и грубые ботинки, я отправлялся на работу. Мы сносили какой-то круглый рынок, расположенный за Академией наук.
Целый день я складывал в кучи битый кирпич, помогал разбирать деревянные полы, грузил мусором телеги. Работа была неинтересная, душа к ней не лежала. Я стремился в море. Но как осуществить мечту? Я приставал ко всем знакомым с одной и той же просьбой: "Не можете ли устроить меня в Совторгфлот? Кем угодно. Может быть, найдете там какие-нибудь связи?" Связей ни у кого не было.
Я пытался пробиться сам. Несколько раз ходил в отдел кадров пароходства, простаивал в очередях, разговаривал с начальником и всегда слышал безжалостный ответ:
- Только через Биржу труда. Так принять не можем.
Ходил я и на Биржу. Правдами и неправдами хотел встать на учет, получить "Памятку безработного"- так называлась регистрационная книжка, - но тоже безуспешно. На Биржу труда меня не принимали, как не члена профсоюза, а в союз можно было вступить только имея рабочий стаж. Круг замыкался. Положение казалось безвыходным. И вдруг блеснула надежда.
Один из знакомых дал мне письмо к судовому механику из Балтийского пароходства. Кажется, его фамилия была Подъямпольский.
- Этот парень все может, - сказал мне знакомый. - У него огромные связи. Считай, что ты уже на пароходе. Я говорил с ним по телефону. Он сказал… В общем, иди, не задерживайся. Надо ковать железо, пока горячо.
Я принялся благодарить этого доброго человека.
- Не стоит благодарности, - небрежно бросил знакомый. - Вот попадешь на судно, тогда привезешь мне банку трубочного табака "Кепстэн".
В тот же день я отправился на Васильевский остров, где жил механик. Мне открыл дверь бледный человек в синем пупырчатом свитере и в шлепанцах. Я протянул ему конверт со словами:
- Вам Владимир Семенович звонил…
Он удивленно взглянул на меня, на конверт, нахмурился и сказал:
- Заходи. Ноги вытирай получше… Ведь говорил же я Володьке, что ничем помочь не могу. Чего было человеку голову морочить? Вот елкин корень…
Он бросил письмо не читая на крышку облупленного рояля.
- Ты садись. Я сейчас приду. Чайник поставлю.
Пока хозяин ходил в кухню, я разглядывал комнату. Чего только тут не было. На стенах висели фотографии пароходов, бивень моржа, засушенные морские коньки и звезды, чучело акуленка, а верхняя полка книжного шкафа была сплошь заставлена диковинными фигурками, деревянными лодочками, глиняными изображениями восточных божков. Музей, да и только! Через спинку стула был перекинут китель с тремя прямыми золотыми нашивками. "Старший механик", - с уважением подумал я. Знаки различия у комсостава на торговых судах были мне хорошо известны .
Вернулся хозяин.
- Так-с, - проговорил он, потирая руки. - Сейчас будем чай пить. А помочь я тебе не могу. Прошло время.
- Владимир Семенович говорил, что у вас связи в пароходстве большие. Может быть, кем-нибудь все же устроите?
- Трепач твой Владимир Семенович… Были когда-то связи, это верно. Теперь нет. Сказал же ему…
Глаза у Подъямпольского стали грустными.
Я уже знал, что он ничем мне не поможет, но уходить от него не хотелось. Что-то было в этом человеке теплое, располагающее. Механик принес из кухни две чашки с крепким чаем, нарезанную булку и вазочку с вареньем.
- Пей, пожалуйста. Больше сегодня угощать нечем… Так уж получилось… Раньше-то я тебе помог бы в два счета. Но ты не дрейфь, устроишься. Скоро будет столько пароходов, что людей не хватит.
- Когда это еще будет…
- Не беспокойся, скоро. Очень скоро. Оглянуться не успеешь. Весной. И какие суда! Вон на Северной верфи, на Балтийском заводе строятся теплоходы. Видел я их. Красавцы… А ты учиться не думаешь?
- Думаю. В Мореходку пойду.
- Вот это правильно, - одобрительно сказал хозяин. - На механика?
- На капитана.
- Зря. На механика лучше. Специальность шире… Ну и на капитана сойдет. Только учись. Давай закурим. Хочешь сигару?
Он полез в деревянную коробку, стоявшую на столе, протянул мне светло-коричневую сигару с ярким колечком посредине. Сигары я видел только на плакатах у английского премьера Чемберлена. А тут настоящая в моих руках. Я сунул ее в карман. "Дома закурю".
- Слушай, а ты знаешь, какое оно, море? Впрочем, откуда тебе знать, - механик вздохнул. - Оторвешься от берега, и все твои земные горести растают как дым. И всего-то у тебя забот - твое судно. А вокруг океан. Где-то далеко дрожит горизонт, - он вытянул руку, - и никогда не дойти до него.
Он нахмурился, замолчал и как-то погас, но, затянувшись папиросой, снова заговорил:
- Станешь моряком - и мир откроется перед тобой, как коробочка. Увидишь много. У тебя расширится кругозор, шагать станешь увереннее по жизни, кое-что поймешь, чего не мог понять раньше. Месяцев шесть поскитаешься по разным странам, насмотришься всего, напробуешься до оскомины, покачаешься на всех океанских волнах и поймешь, что ничего нет дороже и прекрасней своей земли. За неделю до прихода в родной порт покой потеряешь. Пять раз побреешься, несколько раз костюм отгладишь, помоешься, постираешься, подарки каждый день перекладывать станешь, и все будет казаться, что не готов. Но вот судно подходит к причалу… И такой ты счастливый!.. Нет, этого не расскажешь, надо пережить самому.
- А вы в каких странах были?
- Ты лучше спроси, в каких не был.
- Интересно, наверное?
- Интересно. Только не думай, это тебе не приключенческие романы читать. Другой раз пятки вспотеют…
- А я и не думаю, - вспыхнул я.
- Не ершись. Морской хлеб твердый. Иногда на все хочется наплевать. Холод, пурга, обледенение, качка… И так сутками. Проклянешь все на свете, и море в первую голову. Думаешь - зачем пошел? На берегу спокойнее. Вернулся с работы в пять часов и сиди в теплой комнате, газеты читай, жену обнимай или в кино иди. Клятву даешь - в отпуск, а там на береговую работу. А под конец отпуска из дому рвешься. Скорее бы в море. Тянет. И забыл шторма, бессонные ночи, пургу… Ох, как тянет.
- Вы на каком пароходе плаваете? - опять спросил я.
- Сейчас не плаваю. Мотор шалит. Врачи не пускают, - он потер ладонью по левой стороне груди. - Поправлюсь - снова пойду. Обязательно пойду.
Он убеждал себя, а я чувствовал, что он не верит тому, что говорит. Глаза его сделались беспокойными, печальными. Я понял - дело его плохо. И мне стало бесконечно жаль его.
Я выпил чай, встал и начал прощаться.
- Жаль, что ты напрасно пришел. Я этому Володьке мозги промою, чтобы не трепался, - говорил механик, провожая меня до двери. - Да ты не унывай. Устроишься… Стой, стой! Есть у меня на Бирже один человек… Ян Магула. Представитель от моряков… Впрочем, нет… Ничего он не сделает. Только напрасно надеяться будешь. Новые теплоходы ждать надо. Тогда обязательно возьмут. Счастливо тебе.
Он протянул мне влажную руку.
По дороге домой я думал о механике с Васильевского острова. Неужели не будет плавать? Мне так хотелось, чтобы прошло то тревожное чувство, с каким я ушел от него. Все, что он говорил, было близко моей душе. Другого пути у меня нет. И ни в какой вуз я больше не пойду, как бы этого ни хотела мама. Я должен плавать.
Дома я вытащил сигару. Рассматривал, надевал и снимал бумажное колечко, потом закурил. Комната наполнилась голубоватым дымком, и я увидел океан и далекую, дрожащую линию горизонта…
Обычно после работы немного отдохнув, я с кем-нибудь из своих приятелей выходил на Невский. Нескончаемый поток людей медленно двигался по тротуару от Садовой до Литейного. Здесь встречались нэпманы, моряки загранплавания, люди, причастные к искусству, бездельники разных мастей и молодежь, мечтающая о легкой жизни.
Рабочие ребята появлялись на Невском редко. Они с презрением глядели на разодетую толпу, смеялись, когда видели безусого юнца, целующего ручку у девчонки-подростка. Но я жил рядом с Невским и ходил гулять охотно, хотя выглядел более чем скромно в своей белой рубашке "апаш" и черном клеше.
У меня была тайная мечта. Мне хотелось познакомиться с девушкой - голубоглазой, со вздернутым носиком. Попадалось много похожих на нее, но это была не она. Не та, которую я ждал.
На Невском я познакомился с Юркой Пакидовым и его товарищами. Он был высокий, худой, с добрыми карими глазами и большим ртом. Пакидов тоже не попал в вуз, искал работу и мечтал о море. Я нашел родственную душу. Мы подружились. Пакидьянц, - ребята почему-то переделали его фамилию на армянский лад, - оказался хорошим парнем, добрым и отзывчивым. Он умел говорить по-английски. В детстве Юрка жил с родителями в Китае, ходил в английскую школу и там немного выучился боксу. Это вызывало уважение товарищей. Мы стали реже появляться на Невском и частенько проводили вечера у меня дома. Обрадованная мама поила нас чаем. Она не одобряла мои шатания по проспекту.
В один из воскресных дней мы решили отправиться на набережную Невы. И хотя до моря было далеко, у моста Лейтенанта Шмидта почти всегда дул ветер с залива. Мы ощущали его на своих лицах.
Перешли мост. Постояли у памятника Крузенштерну у Военно-морского училища имени Фрунзе и пошли дальше.
- Смотри, - вдруг сказал Пакидьянц. - Какое-то судно. Пойдем посмотрим.
У Масляного Буяна, в конце набережной, стоял парусник. Огромный. Он поднимал свои мачты к самому небу. Мы задрали головы, чтобы посмотреть на верхние реи. Черный корпус притягивали к берегу толстые швартовы. На баке крупными белыми буквами было написано - "Товарищ". По палубе сновали молодые люди в синих шерстяных свитерах, на которых было вышито красным - "У/с "Товарищ" НКПС". Раньше мы ничего подобного не видали.
- Вот это да! - выдохнул Пакидьянц. - Откуда такой взялся?
С трапа спустились два парня в свитерах и фуражках с блестящими черными козырьками.
- Откуда пришли? - спросил Пакидьянц. Моряки с удивлением посмотрели на нас.
- Газеты надо читать, - сказал один из них. - Весь Ленинград знает, а он не знает. Из Аргентины.
- А что за судно?
- Эх вы, ленинградцы. Стыдно за вас.
- Учебное судно "Товарищ", - сказал второй, и они ушли.
Мы купили "Красную газету". Там было напечатано, что учебный парусник "Товарищ" возвратился из дальнего плавания, прошел 20 000 миль, побывал в Буэнос-Айресе и Розарио, на паруснике прошли практику 150 учеников из всех морских техникумов Советского Союза. Помещена и фотография "Товарища" под полными парусами. Но важнее для нас были последние строчки заметки: "После небольшой стоянки, приемки снабжения и новой группы учеников барк снова покинет Ленинград и уйдет в учебное плавание с заходом в германский порт Киль, где судну запланирован ремонт".
- Пойти бы в такой рейс, и больше ничего в жизни не надо, - сказал я, когда мы выучили заметку наизусть. - Да разве попадешь?
- Не попадешь, - согласился со мною Пакидьянц, и мы грустные побрели к дому.
С этого дня мы потеряли покой. Каждый свободный вечер ходили на Масляный Буян смотреть "Товарищ". Видели, как команда разбегается по реям, распускает паруса для просушки, как собирает их в тугие валики и быстро спускается по вантам. Дух захватывало, когда мы наблюдали за маленькими черными фигурками, смело передвигающимися по самому верхнему рею. Бом-брам-рею! Какой музыкой звучало для нас это название! Бом-брам-рей! В нем слышался и рев бушующего океана, и треск лопающихся парусов, и резкие команды капитана, и щелканье кастаньет в далеком Буэнос-Айресе. На судно мы не поднимались.
У трапа всегда дежурил вахтенный. Мы стояли и с берега следили за жизнью на паруснике. Он завладел нашими сердцами. И хотя мы прекрасно понимали, что ни о каком плавании на "Товарище" мечтать не смеем, все же расстаться с ним так просто не могли…
И вдруг… Как-то поздно вечером раздался стук в окно. Я жил в первом этаже, и мы пользовались окном как дверью, считая, что в комнату входить так ближе и удобнее. На улице стоял Пакидьянц. Он был без кепки, какой-то взъерошенный, возбужденный. Я открыл окно, и он как барс впрыгнул в комнату.
- Ухожу в плавание на "Товарище"! Буфетчиком! Понимаешь? Ура! - заорал он, бросаясь на меня.
Юрка повалил меня на матрас, служивший тахтой, катал, давил, в общем проявлял восторг дикаря. Наконец, когда мне удалось освободиться, я спросил:
- Как же ты сумел? Врешь ты все. Не может быть. Давай рассказывай.
- Истинная правда! Вот те крест! - и Пакидьянц для убедительности перекрестился. - А как получилось? Невероятно. Понимаешь, я рассказал матери о "Товарище", ну, и упомянул фамилию капитана. Она и говорит: "Дмитрий Афанасьевич - мой хороший знакомый". Ну, тут уж я к ней прилип: попроси, чтобы взял меня на "Товарищ". Она туда-сюда, вуз, ученье, но я ее довел до того, что мы оделись и пошли к Лухманову. У-у, какой это человек, ты бы знал! Он выслушал маму, засмеялся и сказал мне: "Что ж с тобой делать? Матросом ты не годишься, да и мест нет. Но я всегда стараюсь помочь тем, кто хочет плавать. Пойдешь буфетчиком?" - "Кем угодно пойду". - "Только помни, - говорит он, - буфетчиком работать нелегко и не очень интересно. Надо убирать каюты, кают-компанию, подавать на стол администрации, мыть посуду и тому подобное. Работы много… Ладно, сейчас напишу записку Эрнесту Ивановичу Фрейману". Оказывается, Лухманов уже не капитан "Товарища". Он начальник техникума. Завтра иду на судно. Вот такие дела.
Я сидел подавленный грандиозностью новости. Пакидьянц уходит в плавание на "Товарище", а я остаюсь в Ленинграде. Я так ему завидовал, что потерял дар речи.
- Что ты молчишь? - опять заорал Пакидьянц. - Ухожу в плавание, в Южную Америку! Понимаешь ты это? Тра-ля-ля! - Он не мог сдержать своего восторга.
- Буфетчиком не то, - протянул я, желая хоть чем-нибудь омрачить его радость. - Не морская специальность. Подай, принеси, помой… Вроде холуем будешь…
Но мои слова на него никак не подействовали.
- Черт с ним! Хоть кем угодно. Но ведь на "Товарище" пойду в плавание. А там, может быть, и в матросы переведут. Заболеет кто-нибудь или уйдет. Буду присматриваться, снасти изучать. Неважно, что буфетчиком. Здорово, верно?
- Вообще-то здорово, конечно, - невесело согласился я. - А ты не можешь попросить Лухманова, чтобы и меня взяли, а?
- Мест больше нет, Юрка. Но если что-нибудь освободится, я обязательно попрошу, - горячо пообещал Пакидьянц. Он так хотел утешить меня и был таким счастливым, что мог обещать что угодно. Ему все казалось простым и выполнимым.
Пакидьянц начал работать на "Товарище". Дня через три я пришел к нему в гости. Он с гордостью показывал мне судно, свою маленькую каюту, буфет, кают-компанию, познакомил с несколькими кадровыми матросами, со старпомом Константином Федоровичем Саенко.
Теперь я часто приходил к Пакидьянцу после работы. И завидовал. Сидел, смотрел, как он моет стаканы и тарелки, на его белую курточку буфетчика и думал, что я тоже мог бы это делать, если бы знал Лухманова и на "Товарище" было бы место… Нет, так дальше продолжаться не может. Надо что-то предпринимать.
В один из моих приходов на "Товарищ" взволнованный Пакидьянц завел меня к себе в каюту.