На нас, первокурсников, магически действовал и внешний вид Лухманова. Он полностью соответствовал тому представлению о капитане, которое мы получили, начитавшись всевозможных приключенческих романов о море. Кто из нас не восхищался Дмитрием Афанасьевичем, когда встречал его где-нибудь на улице! Он шел в своей длинной черной пелерине с золотыми застежками в виде львиных голов, в фуражке с суконным козырьком, шитым золочеными листьями. Мы знали- такую фуражку в то время мог носить только капитан, пересекший экватор. Он шел, нахмурив густые брови, прямо глядя перед собой.
Не шел, а плыл, опираясь на трость с замысловатой ручкой. Медленно, с достоинством. Редко кто из прохожих не оборачивался ему вслед. Многие ленинградцы знали его и шептали своим спутникам: "Смотрите, это Лухманов. Капитан "Товарища". В Аргентину ходил под парусами".
Его педагогическая и общественная деятельность были широко известны. Впоследствии Дмитрию Афанасьевичу присвоили звание Героя Труда.
Лухманов читал нам морскую практику и правила предупреждения столкновений судов в море - ППСС. Мы чувствовали себя капитанами, когда плавали на деревянных корабликах по учебному столу-морю.
Как мне хотелось завоевать расположение Дмитрия Афанасьевича! Хотелось побыть рядом с ним, послушать его рассказы, посидеть в его кабинете, получить какие-нибудь книги из его рук. Морскую практику я знал на пять. Но, видимо, этого было недостаточно, чтобы он заметил меня. Почти все знали морскую практику и правила на отлично. Знать их хуже считалось "не по-морски", дурным тоном.
Наконец выдался случай, о котором я мечтал. Однажды Лухманов вошел в класс и не стал, как обычно, спрашивать нас ППСС, а сказал:
- Товарищи, я делаю модель нашего судна "Красная Звезда". Кто из вас занимался моделированием и умеет обращаться с деревом?
Никто не успел опомниться, как я уже высоко поднял руку. Лухманов одобрительно взглянул на меня:
- Вот и отлично. Тебя не затруднит помочь мне? Надо сделать пятьдесят два блока разных размеров. Сумеешь?
- Конечно, - весело и убежденно проговорил я, как будто всю жизнь только и делал, что изготовлял блоки. На самом же деле мое знакомство с деревом было очень поверхностным. Я умел пилить и колоть дрова. Но желание быть поближе к Лухманову вселило в меня уверенность, что я все смогу.
- Тогда после уроков зайди ко мне домой, - сказал Лухманов и открыл журнал.
Я был на седьмом небе. В перерыве гордо ходил по коридору в окружении товарищей. Кто-то осторожно осведомился:
- А ты справишься? Это, знаешь ли, тонкая работа.
- Спрашиваешь! Сколько я этих блоков переделал… в детстве.
Когда я пришел к Дмитрию Афанасьевичу, он показал мне почти готовую модель "Красной Звезды". Он сам сконструировал этот парусник, а построили его силами и средствами нашего техникума на пустыре Васильевского острова. В скором времени "Красная Звезда" должна была идти в плавание вокруг Европы с командой и капитаном из учеников. "Красная Звезда" была детищем Лухманова. К сожалению, из-за каких-то формальностей и финансовых неувязок рейс этот не состоялся.
Дмитрий Афанасьевич достал пустую коробку из-под сигар и принялся объяснять мне, как нужно делать блоки. Работа действительно оказалась тонкой. Самый большой блок не превосходил размерами тельца пчелы.
- Для того чтобы пропустить через блок снасти, надо прожечь в нем иголкой два отверстия. Понятно? - заключил Лухманов, подавая мне коробку. Я кивнул головой. - Ну, прощай. Постарайся сделать блоки скорее. Когда будет готово, придешь, и мы с тобой начнем вооружать модель, - сказал он на прощание, выпуская меня из квартиры.
"Мы с тобой начнем вооружать…" Вот о чем я мечтал! Буду помощником у Лухманова. Прямо не верится!
Я прибежал домой и сразу же принялся за изготовление блоков. Все казалось очень простым. Нарезал маленьких кусочков дерева, обточил их напильником, прожег дырочки, и блок готов. Но так только казалось. Дерево крошилось, кусочки выскакивали из рук, а при прожигании лопались пополам. Промучившись часа три, я изготовил с пяток кривых, рахитичных блоков и решил, что на сегодня хватит. Назавтра у меня уже нашлись другие, более важные дела. Время шло, ара-бота с блоками не двигалась. Несколько раз я давал себе клятву начать, но… "суждены нам благие порывы.." Сначала я избегал встречаться с Лухмановым глазами, потом, когда он стал настойчиво спрашивать: "Ну, как дела с блоками? Скоро закончишь?.." - я, кляня и презирая себя, неизменно отвечал:
- Скоро, Дмитрий Афанасьевич. Еще немного осталось.
Наконец разразился скандал. Лухманов пришел в класс, взглянул на меня такими глазами, что я похолодел, и проговорил:
- Вижу, что понадеялся на вас напрасно. Завтра принесите коробку и то, что вы успели там сделать за месяц.
Мне хотелось провалиться сквозь землю. Дома я лихорадочно принялся за блоки. Куда там! Я торопился, блоки не получались. До поздней ночи я работал и, вырезав еще с десяток таких же уродцев, заснул над ними в полном изнеможении. А на следующий день, завернув в газету свое "производство" и остатки коробки, отправился в техникум. Первый урок давал Лухманов. Я с трепетом ждал его появления. Вот он вошел. Не дожидаясь вопроса, я вскочил, протянул ему сверток:
- Вот…
Лухманов молча развернул газету, высыпал содержимое на стол, потом гневно взглянул на меня:
- Не понимаю, зачем понадобилось вам вранье? Вы же никогда и ножа в руках не держали. Никто вас не заставлял помогать мне. Не понимаю… Посмотрите, пожалуйста. Разве это можно назвать блоками?
Товарищи повскакали с мест и устремились к столу.
- Сразу видно работу краснодеревца! - ехидно крикнул кто-то сзади.
Раздался хохот. Всем, кроме меня, было очень весело. Я же сидел красный, как якорный буек. Когда веселье несколько улеглось, Дмитрий Афанасьевич серьезно сказал:
- Блоки - мелочь, товарищи. Но в такой мелочи проявляется характер человека. Запомните. Если ты однажды дал слово, должен его сдержать. Обещал что-нибудь - выполни обязательно. Не можешь - не обещай. Вы будете капитанами. И, пожалуй, одно из самых плохих качеств для капитана - вот такая безответственность. Команда должна верить вам безоговорочно. А вот таким людям, - он опять взглянул на меня, - она верить не станет, если ее хоть раз обмануть. Ну, хватит. Начали заниматься.
Если бы я мог ему сказать откровенно, почему я вызвался делать эти чертовы блоки! Мне казалось, что я навсегда потерял расположение Дмитрия Афанасьевича. Я понимал - оправданий мне нет, исправить сейчас уже ничего нельзя. В его глазах я был болтуном и обманщиком. Вот тебе и помощник Лухманова!
Но вскоре произошло событие, которое начисто отвлекло мое внимание от Лухманова, блоков и занятий в техникуме вообще. Я познакомился с Лидочкой. Это знакомство круто повернуло мою морскую судьбу.
Лидочка
Как-то в середине года один из приятелей спросил меня:
- Что вечером делаешь?
Я неопределенно пожал плечами.
- Хочешь познакомлю с одной девчонкой?
- Кто такая?
- Лидочка. Вместе в школе учились. Я должен к ее матери зайти по делу. Можешь пойти со мной.
- Блондинка, брюнетка?
- Вроде блондинка. Светлая, в общем. Пойдешь?
Вечер был свободный, и я согласился. Чтобы произвести впечатление на будущую знакомую, я надел свои лучшие вещи. Все тот же белый макинтош, Федькину шляпу и синие, вылинявшие "дунгари".
На третьем этаже облупленного дома на Литовском проспекте мы позвонили в дверь, обшитую черной клеенкой. Какая-то древняя старушка впустила нас в прихожую. Я намеренно долго стаскивал свой "макен", все надеялся, что выйдет эта самая девчонка, с которой я пришел знакомиться, и будет поражена моим иностранным видом, но она не вышла. Вместо нее появилась полная, еще не старая женщина с жестковатыми голубыми глазами, затянутая в черное шелковое платье.
- А, мальчики, здравствуйте. Проходите в гостиную. Как поживают родители? - спросила она моего приятеля. - Здоровы? Как дядюшка?
Приятель ответил на все вопросы и потом сконфуженно сказал:
- Мне бы надо с вами поговорить наедине, Анна Николаевна.
- Ну что ж. Пойдем поговорим, если надо. Вы нас извините, - обернулась ко мне хозяйка.
Они вышли. Я остался один. В комнате стоял поцарапанный старый рояль, несколько мягких стульев, диван и целый лес фикусов в деревянных бочках. Открылась дверь, вошла рыжая собака, а за нею белобрысая девочка с бантом на голове. Она испуганно взглянула на меня, покраснела и, повернувшись спиной, принялась играть с собакой.
"Невежа, - подумал я, - даже здравствуйте не сказала". Я чувствовал себя крайне неловко. Но тут снова отворилась дверь. В комнату вошла девушка.
Я взглянул на нее и понял, что это именно она, та, которую я искал, о которой мечтал, видел во сне и уже любил, никогда не встречая прежде. Светлая, подстриженная под мальчишку головка, лазурные глаза, широкий носик и родинка над верхней губой. Она! Лидочка была одета в длинную бархатную толстовку и такую короткую по тем временам юбочку, что она еле-еле прикрывала колени.
- Здравствуйте, - проговорила Лидочка и улыбнулась.
Не знаю, каким колокольчиком прозвучал ее голос. Мне показалось, что я услышал музыку. Я поздоровался и больше не сказал ни слова. Что со мною случилось? Раньше я никогда не смущался в присутствии девушек. Даже бывал излишне развязен. А тут…
К счастью, в комнату вошли мой приятель, Анна Николаевна, вторая сестра Лидочки. Начали знакомиться. Лидочка спросила меня о чем-то. Я ответил односложно и опять замолчал. Скоро мы стали собираться домой. Нас не удерживали. На прощание Лидочка сказала из вежливости:
- Заходите, пожалуйста.
Щелкнул замок. Мы спускались по лестнице.
- Добрая старушка, - засмеялся приятель. - Дала пятерку до стипендии. Живем! А то не у кого было занять… Как, понравилась Лидочка?
- Ничего, - как можно безразличнее ответил я.
Мне не хотелось говорить о ней ни с кем. Я нес ее в своем сердце и боялся, что приятель начнет какой-нибудь пошлый разговор. На улице я спросил: - У них есть телефон? Дай я запишу. Может быть, звякну когда-нибудь от скуки.
Приятель назвал номер, я записал его на обрывке газеты.
- Ну, пока! - Я сунул ему руку и побежал к трамвайной остановке. Мне хотелось побыть одному. В полупустом трамвае я остался на площадке. Под стук трамвайных колес, упершись лбом в холодное стекло, я думал о том, что мне страшно не повезло, я определенно не понравился Лидочке, держался таким дураком, и вряд ли она захочет встретиться со мною еще раз. Да наберусь ли я смелости позвонить ей? Что скажу? Знакомы-то были всего с полчаса.
Целую неделю я мучился. В голову ничего не лезло. Несколько раз подходил к телефону, хотел позвонить. Придумывал, что скажу. Что-нибудь веселое, остроумное, возьму реванш за глупое поведение, пусть знает, с кем имеет дело. Не придумал. Ходил как в воду опущенный. Даже мама заметила - не заболел ли?
В субботу после занятий в Мореходке - решился. Набрал номер.
- Можно Лиду?
В трубке чужой голос:
- А кто спрашивает?
- Знакомый один.
В ответ что-то проворчали. Через минуту слышу:
- Алло?
У меня дух захватило.
- Лидочка? Юра говорит.
- У меня Юр знакомых нет. Не помнит! Я этого и боялся.
- Ну, Юра. Еще с этим… - я назвал имя приятеля, - у вас дома целый час сидел. Вспомнили?
Помолчала.
- Теперь вспомнила. Вы еще в таких смешных штанах были с передником и лямками, как у детишек. Да?
Смешных?! Высший класс мореходской моды!
- Ага… в синих.
Надо сразу решиться. Или пан, или пропал.
- Я хотел вас в кино пригласить. Картина мировая идет в "Паризиане". Называется "Жизнь за жизнь". Пауль Вегенер играет. Пойдем сегодня?
- Сегодня не могу. Завтра, если вам удобно.
Согласилась! Я даже трубку чуть не выронил от радости. Договорились встретиться у входа за полчаса до начала сеанса.
Вечером я никуда не пошел.
Сидел дома и мечтал о Лидочке. Все представлял, как мы с ней в кино пойдем, о чем будем говорить. А в воскресенье занялся приведением в порядок своего туалета. Выутюжил брюки, робу решил не надевать, "макен" почистил, поля у шляпы прогладил. Надел рубашку с галстуком. Без конца смотрел на часы. Они как будто остановились. Я и за книгу хватался, и комнату прибирал, и задание по навигации пытался выполнить. За час до начала не выдержал. Оделся, выскочил из дому. Бог мой! Меня так и обожгло! Мороз градусов двадцать пять! В трамвае я уже закоченел. Мой шикарный "макен" был неподходящей одеждой для такой погоды. С полчаса я бодро подпрыгивал у входа в "Паризиану", согреваясь испытанным извозчичьим методом - сам себя хлопал по спине. Но к семи часам я уже "дошел". Сеанс начинался в семь пятнадцать, а Лидочка не приходила. Я с надеждой смотрел на каждый трамвай с номером "четыре", на нем она должна была приехать. Напрасно. Трамваи катили один за другим. Ее не было.
"Не придет, - думал я. - Обманула. Свинство какое! Знает ведь, что мороз. Двадцать минут уже жду сверх срока. Не придет. Еще пять минут, и уйду. Хватит. Подумаешь, королева!" Но проходило пять минут, еще пять, а я все прыгал у входа в кино. Не уходил. Ровно в семь тридцать она сошла с трамвая.
- Ах, ах! Я, кажется, немножко опоздала? Не сердитесь, пожалуйста. Задержалась дома. Ну, не сердитесь, - ворковала Лидочка, беря меня под руку.
- Н… ничего. Мы опоздали на сеанс. Пропали билеты. П… пойдем на второй, - сказал я плохо поворачивающимся от мороза языком.
Лидочка говорила, извинялась, сожалела, что пропали билеты. Я не слушал. Мне было нестерпимо холодно. Только через некоторое время, в фойе, в ожидании второго сеанса, я начал отогреваться и стал способен отвечать ей и шутить. Когда же мы очутились в теплом темном зале, мне сделалось совсем хорошо. Я взял ее руку в свою и привалился к ее плечу. От белого барашкового воротничка пахло дешевенькими духами. На экране страдал Пауль Вегенер. У меня начали слипаться глаза. Меня разморило. Я собрал всю свою волю, чтобы не уснуть, но как-то непроизвольно положил голову на белый Лидочкин воротник и задремал.
- Бедный мой, - услышал я ее голос. - Перемерзли. Как я виновата перед вами. Но я не думала, что вы будете ждать так долго…
Ее слова были лучшей наградой за все мучения, что я перенес. Фильм кончился. Мы вышли на улицу. Мороз стал еще крепче. Прохожие бежали, подняв воротники и надвинув шапки на уши. Все кругом покрылось сверкающим налетом инея. Казалось, что воздух звенит, таким он сделался осязаемым. Лидочка не разрешила провожать себя. Категорически запретила. В душе я радовался этому, хотя и протестовал. Я посадил ее в трамвай.
- Звоните! - крикнула она с площадки. Трамвай звякнул и, блеснув двумя оранжевыми глазками, ринулся в мороз. Я поехал домой, в противоположную сторону. Не могу рассказать о своем состоянии. Наверное, в тот вечер счастливее меня на свете не было человека.
Мама открыла мне дверь и ахнула:
- Боже мой! Что с тобою случилось? Уши! Боже…
Я все понял, когда, раздевшись, посмотрел в зеркало. На месте ушей торчали два красных надутых бифштекса. Я обморозил себе уши. Потер их и ощутил нестерпимую боль. Теперь придется долго лечить их. Но каких жертв не приносили во имя любви? А тут какие-то уши?
Несколько позже, сидя дома с намазанными гусиным жиром ушами, я подумал, что Лидочка опоздала нарочно. Испытывала меня на верность. С тех пор, в течение сорока лет, я ее всегда жду и, если дело происходит зимой, предусмотрительно надеваю зимнюю шапку. Жена всегда опаздывает, а уши у меня до сих пор боятся мороза. С этого началась наша любовь.
Я совсем забросил занятия в техникуме. Мы встречались почти каждый день.
Ходили по морозу, по слякоти, ездили за город. Лидочка приходила ко мне, я приходил к ней, к величайшему неудовольствию Анны Николаевны. Наверное, ей не нравилась такая неразлучная дружба.
Весной, перед самым окончанием первого курса, когда я уже сдал все предметы и готовился уезжать на практику, пришла грустная Лидочка.
- Я на минутку. Все очень плохо. Мы должны расстаться и больше не видеться.
- Почему?
- Мама настаивает. Она говорит, что я должна выйти замуж… И ты этому мешаешь.
- А ты что?
- Я не хочу.
Расстаться? Не для того я искал ее, чтобы вот так просто отпустить. Мама настаивает! Невозможно. И я принял решение. Ведь мне было девятнадцать.
- Успокой мать. Выйдешь замуж.
- Ты с ума сошел! Ни за кого не выйду.
- Выйдешь. За меня. Завтра. Согласна? Она не колебалась:
- Согласна. А жить как будем?
- Там увидим. Завтра я пойду в техникум, получу обмундирование и к двенадцати приду на угол Фонтанки и Невского. Там и загс. Не опаздывай.
На следующий день я поехал в Мореходку. Получил там какой-то волосатый бушлат с двумя золотыми птичками на рукаве, что означало "второй курс", пару сапог и две тельняшки. Все это я свернул в неуклюжий тюк. перевязал смоленым шкимушгаром - и был готов к бракосочетанию.
Ровно в двенадцать я стоял у загса. Невеста, конечно, опоздала. Минут на двадцать. Мы поднялись на второй этаж, красные от смущения подали паспорта. Я все еще держал свои пожитки в руках, не зная, куда их деть. Женщина, производившая запись, подозрительно оглядела нас. Нет, все было в порядке, кроме нашей неприличной молодости. Через десять минут мы стали мужем и женой. Регистраторша вручила мне брачное свидетельство, сказала несколько напутственных слов. За нами, переминаясь с ноги на ногу, стояла еще одна нетерпеливая пара. В то время все это делалось быстро.
На лестнице никого не было, и мы поцеловались.
- Надо сейчас же поехать и объявить маме, - твердо сказала Лидочка, когда мы вышли на Невский.
Не могу сказать, чтобы мне хотелось туда ехать. И тюк с бушлатом и сапогами все время мешал мне. Я его перекладывал то в левую, то в правую руку.
Встретила нас Анна Николаевна сурово. Без улыбки. Не обрадовалась моему появлению. Бушлат я втащил в гостиную и бросил на кресло. Лидочка куда-то убежала. Я остался с тещей с глазу на глаз.
- Как учеба? - для приличия спросила она.
Вообще-то ей было наплевать на мою учебу! Раньше она никогда ею не интересовалась.
- Да вот - женился, - с опаской проговорил я. Теща, против ожидания, улыбнулась. Новость ее явно обрадовала. Наверное, подумала: "Слава богу, этот пижон женился на какой-то дуре. Теперь ходить к нам не будет".
- Правильно, - сказала она. - В брак надо вступать молодым. На ком женился-то?
- На Лидочке.
Анна Николаевна переменилась в лице.
- На какой Лидочке?
- На вашей.
Тут она как закричит:
- Лидия! Иди сюда немедленно. Появилась бледная, но решительная Лидочка.
- Он правду говорит? - тихим, угрожающим голосом спросила Анна Николаевна, наступая на дочь.
- Правду, мамочка.
Что тут было! И слезы, и упреки, и угрозы, и оскорбления. Я слушал молча, все терпел, но когда Анна Николаевна крикнула, что я голодранец и чтобы я больше не смел появляться в ее доме, обиделся. Взял за руку жену, в другую руку проклятый бушлат с сапогами и сказал:
- Пойдем, Лидия.
Мы вышли и поехали ко мне.