Последние яркие утренние звезды! Беззаботно раскинутые белоснежные бедра Авроры, ежедневно создаваемые заново взором Аполлона из-за края вселенной! Судно устремилось к устью гавани, ветер посвежел, и Харон (ну, значит, Харон - Али о том не волновался) оставил весла, поднял парус и взялся за румпель. Али понял свою задачу - хотя можно было ожидать, что роли распределятся совсем иначе, - взялся за весла и с охотой начал грести; наверное, только размеренная работа рук смогла успокоить его сердце и наполнить радостью. Вскоре они обогнули мыс, покинув пределы Гавани, и день еще только начинался, когда вдали возник Корабль, стоявший на якоре в удаленной бухте - куда и направил судно их кормчий. Едва они приблизились, на баке мигнул огонек - и мигнул снова.
Али еще не успел толком осознать, что корабль дожидался его прибытия, как паруса взвились, натянулись под напором ветра - залязгала якорная цепь, наматываясь на ворот, - а с планшира со стуком был сброшен трап, как раз когда суденышко, доставившее Али, коснулось борта. Что предпринять дальше - не стоило раздумий: лодка плясала на воде, и Али, ухватившись за веревочную лестницу, увидел над собой два лица, увенчанные шляпами: незнакомцы жестами его приветствовали. Али живо - душа его теперь ожила - взобрался по шаткой лестнице наверх, где крепкие руки тотчас ухватили его и подтянули на палубу. Оглянувшись, он увидел, как недвижный негр - бесстрастно смотревший перед собой, точно резная фигура на водорезе, - лишь только Али оказался в безопасности, повернул румпель, переставил парус и двинулся к берегу, ни разу не оборотив головы. Али готов был его окликнуть, однако не знал как - да и зачем, - и не был уверен, что его услышат. Повернувшись к Джентльменам, принявшим его на борт, он пробормотал только "Благодарю вас", не находя, что добавить.
"Не нас, юный сэр, - отозвался один, а другой добавил: - Мы получили вознаграждение, и весьма щедрое; а значит, вас должны благодарить за столь прибыльный detour, и потому…" Тут второй, словно по отмашке, поддакнул: "Благодарствуем, сэр, благодарствуем!"
Один был долговяз и длиннолиц, другой - приземист и круглощек, и оба весьма напоминали Али Судебных Исполнителей, которые передали его в руки Правосудия. Однако эти молодцы были родом ирландцы - и по этой причине, вероятно, изъяснялись и держали себя наподобие персонажей, что выведены в восхитительных произведениях мисс Эджворт, - впрочем, не исключено, что и не так, - но я надеюсь, меня простят, если я откажусь от попытки воспроизвести их речь и ухватки: для первой задачи у меня под рукой не найдется вдоволь апострофов, а для второй - недостает решимости.
"Я рад встрече с вами, - сказал Али. - Но кем вы вознаграждены?"
"Тем, кто пожелал дать вам надежное пристанище", - заявил один из гибернийцев.
"И, - подхватил другой, - нашел для этого средства".
"Скажите же о нем хоть что-нибудь!"
"Человек, который вас интересует, весьма недвусмысленно просил нас этого не делать".
Али устремил взор в морское пространство: барка его чернокожего избавителя направлялась к отдаленной бухте, тогда как корабль, на палубе которого стоял теперь Али, взял курс в открытое море, и расстояние между ними быстро увеличивалось: "А он…"
"На службе у того же человека? Да, это так, и так нам было передано".
"Нам особо наказали - вернее, нас предостерегли - не брать его на борт. Я, признаться, о том не сожалею".
О чем спрашивать дальше, Али не знал, разве что как называется корабль, кто его владельцы - ими, судя по всему, были его собеседники - и куда лежит их Путь, а значит, и его тоже; однако, с учетом обстоятельств, все эти вопросы выглядели в высшей степени неуместными, и Али в замешательстве умолк - но тут оба ирландца вывели его из затруднения, хором умоляя сойти вниз и подкрепиться Стаканчиком: отказать им в этом он не мог.
"Этот арап, который сопроводил вас на корабль, привел мне на память другого, характером совсем несхожего", - проговорил Капитан "Гибернии", именем Патрик, а его старпом и брат Майкл кивнул в знак согласия. "Верный Тони", - молвил он. "Само совершенство, - продолжал господин Патрик. - Кроткий нравом, прекраснейший человек: все, кто его знал, это подтвердят".
У Али - который осторожно, словно пробуя на вкус головокружительную свободу, прихлебывал по глоточку из стакана золотого ирландского виски, приправленного медом, - вертелись на языке вопросы, но он предпочел от них воздержаться.
"Тони, - подхватил рассказ господин Майкл, - иначе его, пожалуй, и не называли. Он не один год провел на службе - а вернее сказать, был товарищем и напарником покойного, да упокоит его Господь, лорда Эдварда Фицджеральда". При упоминании этого имени братья сорвали с голов шляпы, припали к стаканам и только потом водрузили шляпы обратно. "Лорд Эдвард - впрочем, вам, наверное, известна его история? - Тут Али покачал головой. - Лорд Эдвард был тогда еще юношей, младшим офицером в армии Его Британского Величества, а его Полк сражался тогда, во время последней войны, с американскими повстанцами в Каролине. Обуреваемый жаждой славы и горя желанием обагрить кровью свой девственный меч, он, так сказать, грыз удила и в каждой схватке рвался на передовую. В столкновении с войском генерала Гарри Ли, способнейшего из американских полководцев, юный лорд Эдвард был так тяжело ранен, что потерял сознание и остался на поле битвы среди убитых. Однако на него наткнулся один негр - Тони по имени, - обнаружил, что он еще дышит, - перетащил к себе в хижину, где, приложив все свое умение, выходил с величайшей заботливостью. Когда юноша достаточно окреп, чтобы вернуться в ряды соратников, то мог предложить своему отважному спасителю одну лишь награду - быть его слугой столь долго, сколько тот пожелает. Верный Тони (это станет его прозвищем) предложение принял - и с тех пор лорд и чернокожий сделались неразлучны".
Тут Али - возможно, под влиянием виски, хотя отхлебнул он всего ничего - набрался храбрости и спросил, куда направляется корабль и каков порт его назначения. Увидев на добрых лицах братьев снисходительные улыбки, он поспешил с раскаянием добавить: "Я вовсе не хотел вас перебивать, если вы намерены продолжать рассказ".
"Мы торговцы, - произнес Патрик. - Путешествуем на нашем скромном Судне, живем на прибыль - если что останется после того, как рассчитаемся с Командой - починим протечки и пробоины - и залатаем паруса. Люди мы безобидные и хотим вам только добра".
"Но почему вы так со мной обошлись? Поверьте, для вас я не могу сделать ничего полезного - к сожалению, у меня за душой ничего нет - одно только обвинение в отцеубийстве, подтвержденное побегом".
"О нет, юный сэр, - возразил младший брат, - мы увели вас от длани Закона с тем, чтобы вы смогли, как говорится в пословице, дожить до новой битвы".
"Это не значит, - пояснил старший, - что мы хотим сказать, будто вы из тех воинов, кто спасается бегством. Нет-нет".
Али понял, что не дождется ответа ни на один вопрос касательно лица, подрядившего их для его освобождения. Кто бы мог это быть? Кто? О его заключении в тюрьму не знала ни одна душа - никто, кроме горожан, которые никак не могли замыслить, а тем более осуществить побег, даже если бы кто из них этого пожелал. Тысяче врагов лорда Сэйна, если они и вправду не пожалели денег на его убийство, не в силах были противостоять немногие друзья Али - да у него и не осталось покровителей после смерти леди Сэйн.
В замешательстве Али поднял стакан за здоровье добродушно улыбавшихся ирландских коммерсантов (если это были коммерсанты) и попросил их, буде они пожелают, возобновить свой рассказ.
"Достойно удивления, - заговорил господин Майкл, сцепив пальцы на животе и продолжая прерванную нить повествования, - каким образом человек, доказавший свою приверженность делу Свободы - и Свободы для всего человечества, а не только для собственной Нации, мог служить в армии, которая была призвана подавить справедливые чаяния американцев, добивавшихся права решать самим за себя. Что ж! Лорд Эдвард был британским солдатом, и в природе его - в природе солдата - заложено стремление подчиняться приказу и вступать в бой, не задумываясь о правоте дела, порученного его Армии, - или, скорее, прочно заперев сомнения в груди, дабы, вступив в противоречие с Долгом, они не ослабили его решимости и не смягчили удары, что подвергло бы опасности и его самого, и тех, кто находился у него в подчинении. Нелегкая по временам задача, хотя и выпадает она многим.
Нет сомнения, и разум лорда Эдварда, и его сердце тянулись к американцам - но Рука повиновалась другим командам. Ему нравились эти люди, и он признавал их правоту. Он презирал нескончаемую озабоченность британцев рангами и соблюдение мельчайших оттенков субординации: американцы подкупали его отсутствием всякого неравенства - тем, что не считали одних выше, а других ниже, судя по одному только имени или происхождению, - ему по душе была страна, где любой житель, будь то мужчина или женщина, владея топором, ружьем, парой волов и запасом энтузиазма, мог построить для семьи дом, взрастить детей, жить по своему усмотрению - свободно и открыто - и не быть никому обязанным за это, разве что взаимному соглашению. И, как только с победой Вашингтона война закончилась, лорд Эдвард вознамерился вернуться на западный Континент - в Канаду, где все еще была расквартирована Британская Армия, - не только службы ради, но и чтобы путешествовать, узнавать новое - словом, чтобы оглядеться.
"Призываю вас, юный сэр, - воскликнул господин Майкл, вскочив с места в порыве воодушевления, - вообразить себе просторы Канады, какими они были тогда и какими, конечно же, остаются и сейчас, - широкие реки и высокие горы, безымянные и доступные глазу одних дикарей - Ниагарский водопад - целые флотилии Каноэ, в которых путешествуют первобытные Народы, - снега…"
"Сами мы о снеге почти что ничего не знаем, - вмешался его брат. - Он схож с сахарной пудрой на пирожном. Там снег выпадает в ноябре и громоздится сугробами выше головы, которые не тают до самого лета, - однако дикари-охотники бродят по сверкающей глади в снегоступах, волочат за собой повозки, нагруженные шкурами убитых Бобров и Лосей, - и ухитряются двигаться с большей легкостью, чем в летнем лесу!
Лорд Эдвард странствовал так не один месяц - спал под звездами - стелил себе постель из еловых веток - или выкапывал в сугробе нору - и нередко ел пеммикан (сушеное мясо лося) в обществе знаменитого индейского Вождя, которого англичане звали Джозеф Брант, а также своего единственного спутника - Верного Тони".
Теперь и его брат поднялся на ноги, словно описанные картины развернулись перед его вдохновенным взором. "Выпадало ли на долю хоть одному уроженцу Африки, - вскричал он, - или рабу из Каролины видеть края столь разнообразные и диковинные, в каких побывал Верный Тони? Кому еще из них доводилось целыми днями преследовать лося, пока тот не падал в изнеможении, - стоять среди грохота и брызг Ниагарского водопада - делить со своим Другом и Хозяином все тяготы - и каждую победу? Никакому американскому рабовладельцу не удалось бы завоевать подобной преданности - не говоря уж о любви, - но ирландскому поклоннику Свободы это удалось!"
"У истоков великой реки Миссисипи, - продолжил господин Майкл, - Вождь Джозеф принял лорда Эдварда в свой клан племени могавков - клан Медведя. Там путешественник и расстался с величавым дикарем, к которому проникся не только восхищением, но и любовью, - хорошо понимая при том, как много тот перерезал глоток у бледнолицых, как много сжег поселений, - и направился вниз по течению к Новому Орлеану, откуда намеревался вернуться домой. Именно там он узнал - из писем, давно его догонявших, что некая ирландская дама, к которой он долгое время питал сердечные чувства…
А она, как лорд Эдвард имел основания полагать, отвечала ему взаимностью, невзирая на стойкое противодействие ее отца - человека жестокого или, по крайней мере, тупоумного и упрямого, - который, по мнению лорда Эдварда, воспрепятствовал их помолвке…
Теперь же выяснилось, что эта дама, за время долгого его отсутствия, вышла замуж - показав тем самым, что лорд Эдвард заблуждался относительно причин, мешавших ей заключить с ним союз.
И вот, когда последняя нить, связывавшая его с отчей страной, оказалась разорванной - лорд Эдвард, стоя на береговой кромке Континента, почувствовал, что не слишком стремится отбыть в Старый и далекий Свет. Вместо возвращения на угнетенную родину или в армию угнетателей ему пришло на мысль отправиться - и путь этот представлялся бесконечным - к горам Мексики, в Южную Америку, к берегам Ориноко или Амазонки - на самое днище мира, где вновь появятся снег и лед - а оттуда уже никогда не возвращаться!
Однако же - нашло его и письмо от матери - женщины, которой он был предан всей душой и которая воистину была достойна такого преклонения. Ее желание вновь увидеть обожаемого Сына растрогало лорда Эдварда и подкосило его решимость: с тяжелым сердцем и без особых ожиданий, он начал собираться в обратный путь.
"Взгляните же, что происходит, когда Время и Случай вступают в борьбу с волей человека, подобно тому как Иаков боролся с ангелом, - и увидите, кто придает очертания его судьбе! Спустя месяц после возвращения из Америки лорд Эдвард направился из материнского дома в Париж, где учреждена была Директория, - напомним, что год тогда шел 1792-й, - и где вооруженная Революция готовилась отразить натиск врагов - европейских Монархов, среди которых еще не числился, но вскоре к ним присоединится, его нарицательный монарх - слабоумный король. Однажды вечером в парижском отеле Уайта собрались британские подданные, которые сочувствовали Революции и желали ей успеха; в приливе необузданных надежд приносились клятвы, распевались песни, поднимались тосты, и лорд Эдвард - потомок древнейшего и славнейшего Рода, каким мог гордиться его родной остров, отказался от своего титула взамен на простое звание - citoyen, frere, camarade!"
"Той ночью, - подхватил брат Майкла, - во всяком случае, я верю, что это случилось той самой ночью, бывший лорд посетил бал и там приметил красивую юную женщину: его сердце - которое он почитал лишенным жизни - подало о себе весть, забившись в груди. Эта женщина была незаконной дочерью человека, который прежде именовался великим герцогом Франции, и прославленной писательницы…"
"Той, кто возглавляет племя пишущих дам, - самой мадам де Жанлис!"
"Эдвард просил руки девушки, получил согласие - и спустя несколько недель был с ней обвенчан. За это время его отправили в отставку по причине клятвы, произнесенной в отеле Уайта. Теперь он оказался ни холостяком с разбитым Сердцем - ни английским солдатом - ни ирландским лордом (хотя все по-прежнему называли его так), и перед ним лежали открытыми все пути. Едва введя Супругу под свой кров, он появился в стенах дублинского Парламента и вступил на ту тропу - неведомую и полную опасностей не меньших, нежели любая тропа в Америке! - на которой сделался мучеником во имя Свободы и блага своей Нации и навеки снискал почетное место в сердцах тех, кто ставит их превыше всего!"
"Так что видите, - заключил господин Майкл (одушевление, вызванное рассказом, пошло на спад), - мы сами не знаем, что ожидает нас в будущем и какой предстоит выбор, когда мы окажемся на распутье".
"Ступишь на палубу, - добавил Патрик, - и корабль может доставить тебя из порта в порт - но помни, что на нем можно попасть из одной Жизни в Другую".
"А теперь, - заметил его брат, - нам пора вернуться к нашим обязанностям, но рук у нас не хватает - и потому я прошу вас оказать нам посильную Помощь - морские навыки не требуются - нужны только крепкие Руки - и сильное Желание".
Али заверил обоих добряков, что готов сделать все от него зависящее, и скоро приступил к работе, до того ему незнакомой: смолил канаты, тянул бессчетные ярды парусины, забирался на головокружительную высоту и учился языку, которого на суше в жизни не слышал; порой, качаясь на мачте над Ирландским морем, он раздумывал над тем, что еще недавно был лордом - или хотя бы сыном лорда, раньше был пастухом, а теперь ни тем ни другим, поскольку матросом еще не стал, - кем же может стать в будущем, понятия не имел, да это и не слишком его заботило. Он почел за лучшее не рассказывать свою историю братьям, которые, впрочем, не допытывались ни о чем, хотя и приглядывались к нему с благодушным интересом. Такое же молчание они хранили и о собственном промысле, так что Али представления не имел об их целях: знал только, что, огибая родной Остров, судно брало на борт некие товары, хотя нигде их не выгружало, - все сделки совершались по ночам, подальше от крупных портов и удобных гаваней, где располагались королевские таможни. И лишь когда "Гиберния", потушив огни, взяла курс в открытое море с тем, чтобы (как оказалось), миновав Корнуолл, торчащий подобно большому пальцу ноги, направиться к Бискайскому заливу и западной Франции, - Али убедился наверняка в том, кем были ее владельцы и каким родом коммерции они занимались.
Происходило все это еще в те дни, когда Буонапарте "шагнул над тесным миром, возвысясь, как Колосс" и поражая народы небывалыми деяниями, - а он сбрасывал наземь Короны, раздирал древние хартии Привилегий, освобождал узников, даровал право голоса отверженным, - и, в числе прочего, сковал Европу "Континентальной Системой", которая воспрещала каждой из стран, находившихся у него в подчинении, вести торговлю со странами за пределами его владений. В ответ английское правительство - куда более задетое ударом по торговле, чем если бы император оскорбил национальную честь или религию, - возбранило всем прочим Нациям торговать с французами и тем самым разорило собственное государство, подтолкнуло американцев к бесплодной войне и более не добилось почти ничего. И все же торговля процветала - причем не облагаемая никакими пошлинами - хотя и связанная с немалыми трудностями, да еще под покровом ночи - и вкладчики бывали нередко обескуражены, когда чье-то каперское судно пускало торговые корабли на дно или же конфисковывало их, - особого значения это не имело: подобно воде, Торговлю нельзя ни сжать, ни разрушить; прегражденная на поверхности, она будет течь под землей. Так что для этого занятия требовались отвага и незаурядная выдержка, и какими бы кроткими ни казались Али братья Ханниган (или Фланниган - имя это записано у меня неразборчиво), немного нашлось бы преград, способных их остановить - или уже останавливавших - на пути к завершению торгового предприятия с выгодой для себя.
"Мудрость, - говорил господин Майкл, - заключается в том, чтобы выбрать правильный груз. Нам сопутствует удача: этот груз не задержат - он поступает с нашего судна к высшим представителям власти".
Сумрак лежал на океанском лике, и легкий ветерок доносил ароматы с берегов Франции, что простирались за далекой линией белесых волнорезов, шум от которых еще не был слышен. Али умоляюще попросил открыть ему, что это за драгоценный груз.