Ибо "тут буря началась в его душе": остается ли он дома или покидает его - предается одиноким раздумьям или проводит время в Обществе - куда бы Али ни направился, всюду между ним и Отрадами, между ним и Забытьём падает Тень - тень всего, о чем он не смел задумываться - о собственном смятении, о таящихся на свете чудовищных возможностях, которым он не желал верить. Казалось, будто зверь, обладавший сверхъестественным коварством, побуждал его к преследованию, везде оставляя свой след и порой даже мелькая на миг перед глазами, прежде чем скрыться: Али видел (или же ему только чудилось) этот неотвязный Призрак - преследовал своего неустанного Преследователя - на каждой улице, в каждом доме, во всякой Толпе и в любом закоулке. Тщетно пытались Питер Пайпер и прочие друзья Али развеять его страхи - указывая на беспочвенность подозрений, его одолевавших; внушая, что из нескольких пустячных непонятных обстоятельств, соположенных с рядом совершенно невинных совпадений, нельзя выстраивать, как это делал Али, некий враждебный Заговор или усматривать руку Немезиды: все это, как они втолковывали, не более осязаемо, чем отражение в зеркале. Но именно этого Али более всего и страшится: не того, что против него замышляются козни, а того, что он сошел с ума! В низших кругах общества, с которыми соприкасается Али, он слышит - не только из вторых, но и из третьих уст, россказни о своих поступках, о совершенных им низостях, давние - уже забытые - предания об Отце, Истории о самом себе - малоправдоподобные и по большей части насквозь лживые. Кто их распространяет? Произрастают ли подобные небылицы буйно и невозбранно из дурной почвы без всякого присмотра, точно поганки, или же кто-то о них печется и порождает слухи, не имеющие под собой никакой Основы? Но кто? Али не в силах найти ни единого источника и опасается, что такого и нет: все, что он слышит и о чем слышит, исходит из его собственного помраченного рассудка! - "Якобы Али втерся в доверие к покойному лорду, когда тот находился в Албании - вступил с ним в отношения, о каких не принято говорить, - побудил его себя усыновить - с единственной целью - достичь нынешнего Преуспеяния!" - "Якобы Ребенок, родившийся у Супруги, на самом деле не его - и к тому же зачат до Брака, в противность всем установлениям приличного Общества, где законные дети должным порядком зачинаются после свадьбы, но никак не раньше!" - "Якобы он силой побуждал супругу к Гнусностям, усвоенным им на Востоке и в нашей стране неизвестным - губительным для ее Здоровья и пагубным для Души, - когда же она воспротивилась, он посягнул на самую жизнь ее; Ребенок же - плод их союза - родился якобы чудовищем или уродом - а он пытался избавиться от него с помощью подушки еще до того, как тот успел сделать первый вдох!" Наконец Али останавливается на одном-единственном, кто, по его мнению, повинен в распространении клеветы - и выбор этот не лишен резона: названный субъект и вправду любитель пересказывать сплетни, хотя и не им выдуманные, - это безнадежный пропойца и сын пропойцы, однако джентльмен, столь несдержанный на язык в компании, что однажды Али припирает его к стенке и тот не находит возможным отпереться, - тогда Али награждает клеветника пощечиной и вызывает на дуэль, схватив за грудки и выкрикивая оскорбления с такой необузданной яростью, что обрызгивает слюной.
Молодой джентльмен - назовем его Брум, Блэк или Уайт, мне решительно все равно - вскоре присылает пару Секундантов, не более разумных, чем он сам, которые убеждены, что их приятеля грубо оскорбили - опорочили - обесчестили - запятнали, и, хотя Достопочтенный, действуя на стороне Али, подсказывает им выход из положения, дабы не усугубить его серьезность и избежать худшего, ничего не помогает: Брум-Блэк, эсквайр, и его рьяные защитники настаивают на своем, Али в пустом доме погружен в размышления, с уговорами к нему не подступиться, и назначенный День приближается неумолимо. Ах! невдомек обыкновенному читателю, как опечален бывает автор, когда (веления Судьбы непреложны, коль скоро сам он их и предрешил) приходится толкать Героя на провинность или же на очевидное безрассудство; как хотелось бы ему предостеречь Героя, разубедить, воззвать к Разуму или ангелу-хранителю - и это при том, что переливами своего пера он неуклонно увлекает беднягу вперед и вперед!
Знобкий ноябрь низошел на мир - острая горечь угольной гари стоит во влажном воздухе - на улицах дымится свежий навоз - Али, сам не понимая зачем, стоит у себя на крыльце, поеживаясь и плохо отдавая себе отчет в происходящем, - появляется почтальон в алой куртке (он со своим Колокольчиком показывается регулярней, чем английское солнце) и вручает ему письмо от Супруги. Али платит пенни и начинает читать: выясняется, что Катарина не собирается возвращаться в их дом, а намерена расстаться с Али и жить отдельно. "Умоляю тебя не обращаться ко мне прямо за разъяснениями - не ручаюсь за себя, если начну читать твои письма, и надеюсь, что ты простишь меня, уяснив (если это возможно), сколь мало у меня сил тебе противиться, - пиши только моему Отцу по этому адресу и веди переговоры с гг. "Бланд, Адвокаты", которые действуют от моего имени. - Тебе понятны мои резоны, и я не стану о них распространяться… Я долгое время верила, что ты, вероятно, болен и что умственное расстройство (каким ты мне его описал) способно толкать тебя на непреднамеренные жестокости и в лихорадочном состоянии побуждать тебя к поступкам, какие в здравом рассудке ты никогда бы себе не позволил, - но будь ты и вправду нездоров, мой долг, которому я несомненно последовала бы, велел бы мне оставаться с тобой. Однако до меня дошли кое-какие сведения - из источника, о котором ты, полагаю, можешь догадаться, - заставляющие меня скорее поверить тому, что ты несешь ответственность за свои поступки, а они таковы, что я не могу долее оставаться с тобой под одним кровом, делить с тобой ложе" и проч., и проч. - все это Али, стоя у дома, куда его супруга не желает возвращаться, читает и перечитывает с полнейшим спокойствием, словно держит в руках Газету со статьей о людях, ему совершенно неизвестных. Наконец он доходит до приписки - сделанной будто другою рукой - или на другой день - или в другом настроении: "Али - несчастливая звезда сопутствовала нашей встрече - я чувствую, судьба вынесла мне приговор, который я не в состоянии повторить! Помни - где грех, там может быть и Прощение - если есть Раскаяние. Об этом будет моя всегдашняя молитва за тебя. - Девочка здорова, о чем я спешу тебе сообщить, так как думаю, что ты привязан к ней больше, чем я, и привязан больше, чем ко мне. - КАТАРИНА".
Карета, как раз в эту минуту остановившаяся перед домом, являет глазам Али Достопочтенного мистера Питера Пайпера (в перчатках, закутанного в меховой воротник) - вновь, как и прежде, в полной готовности. Не говоря ни слова, Али увлекает его в дом - из которого к этому времени посуда, ценности, книги и большая часть движимого имущества вынесены на продажу; там Али, сев на последний стул перед последним столом, берет лист бумаги и в немногих необходимых словах составляет Завещание, отменяя прошлые: всю свою собственность, того или иного рода, он оставляет Катарине, леди Сэйн, и ее Дочери, - Али посыпает бумагу песком и вручает Достопочтенному с тем, чтобы тот ее засвидетельствовал. "Со всем покончено, - говорит Али. - У меня предчувствие, что в этот дом я никогда больше не вернусь. Сохрани это завещание и позаботься передать его мистеру Бланду из Темпля".
"Исполню все, о чем ты просишь", - с жаром отвечает преданный друг и умолкает, воздержавшись от нелепых подбадриваний и пустых надежд.
"Тогда выпьем по стаканчику - и в путь!"
Итак, мы должны повторить наш путь к темным окраинам, где тянутся унылые заборы, а окна лавочек закрыты ставнями: там можно назначить встречу вдали от недреманного ока Закона и положиться на приговор Судьбы. На этот раз, однако, все произошло в соответствии с обычным порядком, помимо всяких тайн. Было довольно светло - насколько светло может быть в дымном воздухе Лондона, этом полупогасшем Вулкане, - секунданты посовещались на поле боя, произвели необходимые замеры, отшвырнули прочь лежавший на пути Камушек, подкинули вверх Соломинку - определить, откуда дует ветер; обследовали ящик с Пистолетами, вновь предоставленный Достопочтенным, причем юный джентльмен не то по равнодушию, не то из напускной смелости не озаботился выбрать себе оружие - что, собственно, было его правом. Али, в свою очередь, также испытывал безразличие, и это страшило его больше, чем пуля в сердце: казалось, будто он отдает предпочтение пустоте - Пустоте, которая вырывалась наружу из запертого уголка, всегда таившегося внутри его существа, и обволакивала его подобно облаку, - и если это было так, тогда он вполне мог под влиянием минуты без малейшей жалости расстаться с Жизнью - хотя на самом деле жаждал ее сохранить - философская дилемма, стоящая только перед раздвоенной душой! Погруженный в раздумья, Али подошел к центру площадки, где Достопочтенному было назначено подбросить Монету, дабы определить, кто из дуэлянтов должен стрелять первым. Али ясно видел, как щеки стоявшего перед ним юнца заливает бледность - как дрожат у него губы; подумалось, что вот это - чей-то сын, о котором печется мать, на которого возлагает надежды Отец, - но ему было решительно все равно. Заметив безучастность Али - столь им родственную! - Боги оказали ему покровительство, и монетка упала на землю изображением Короля вверх.
"Выбор - стрелять первым или нет - предоставляется лорду Сэйну", - проговорил мистер Пайпер: голос его - из страха за невредимость друга, о которой Али так мало заботился - дрожал и прерывался наподобие дудочки в руках неумелого музыканта, давшего ему фамилию. Вопрос, действительно, относился к разряду щепетильных: что достойней - и, напротив, что выгодней - произвести первый выстрел или ждать ответного; однако все эти тонкости не должны нас беспокоить, как не тревожили они Али, который тотчас же согласился быть вторым на очереди, поскольку это сулило скорее покончить с делом - и с ним самим: молодой соперник слыл метким, если не бывал в подпитии, Стрелком. Но сейчас, заняв место на предписанном расстоянии, Али увидел, как его противник, утратив прежнюю браваду, затрясся и обратился к секундантам за поддержкой - которую они оказали ему в буквальном смысле - подхватили, обернули к Али и помогли поднять руку с пистолетом. О, как мало знают о сладости бытия те, кому не довелось стоять во имя Чести на дуэльной площадке - видеть, как Жизнь растворяется облачком дыхания в холодном рассветном воздухе, - чувствовать, как она трепещет в грудной клетке, которую вот-вот пронзит пуля или острие шпаги: мне не довелось пережить ничего подобного, но я не сомневаюсь, что это - самое надежное лекарство от ennui, и действует оно вернее Молитвы о спасении души при расставании с телом.
Пуля, выпущенная молодым соперником, пробила плащ Али и, оцарапав плечо, большего вреда не причинила. Медик, приглашенный Достопочтенным, вызвался безотлагательно обследовать рану, однако Али от осмотра отказался; он шагнул навстречу противнику и - как в пьесе с заранее известной развязкой, предопределенной всеми событиями, - поднял пистолет - хладнокровно выстрелил, целясь немного в сторону, слева от находившейся перед ним тщедушной фигуры, с намерением ее пощадить, - однако именно в это самое мгновение храбрость юноше изменила, и он метнулся вправо, желая уклониться от ожидаемого удара, - и пуля поразила его прямо в грудь!
Все присутствующие поспешили на помощь сраженному дуэлянту, Али же на миг застыл в неподвижности - бесстрастный и бесчувственный, будто обратился в камень. Лишь когда Доктор, распрямившись, развел руками - давая тем самым знать, что все его усилия излишни, - Али приблизился и устремил взгляд на юношу и на удрученных приятелей, приподнимавших его голову. "Я убит! - прошептал юноша, увидев Али. - Вы получили удовлетворение!" Али в ответ не произнес ни слова - продолжая смотреть, как белая сорочка юноши окрашивается алым, а лицо его сереет и застывает в безмолвии, - и думал об одном: Я свершил то, чего нельзя исправить (эта мысль могла бы посетить его и раньше, но не посетила). Тут Достопочтенный увлек его за собой, убеждая поскорее покинуть место поединка - до прибытия Властей со всеми вытекающими из этого бессчетными осложнениями.
"Опасаться нечего, - твердил Достопочтенный. - Тебе не понадобится долго задерживаться за границей - я все устрою - и очень скоро вся эта История забудется сама собой - Расследования не будет - сочтут, что ты действовал как положено, и будешь оправдан - даю тебе слово - и тогда ты сможешь вернуться".
"Нет!" - отрезал Али. Теперь он ясно - иногда мы на это бываем способны - видел, куда указывает ему Судьба: так бедным пленникам, запертым в платоновской пещере, удается вдруг вырваться из мира Теней на Солнце, которое безжалостно режет беспомощные глаза, однако - светом Истины. "Я уеду - и не вернусь. Я слишком долго прожил в этой стране, куда совсем не думал попасть. Я получил удовлетворение - да, получил сполна - сыт по горло - до тошноты. - Он стиснул руку друга - и тот, встретившись с пронзительным взглядом Али, в котором сквозила твердая решимость, не нашел в себе сил долее протестовать. - Будь моим доверенным лицом. Не подвергай себя опасности и не входи в расходы - мне нестерпимо об этом думать - но стань моими глазами, моими ушами - моим экономом - моей почтовой службой".
"Куда же ты отправишься?"
"Не знаю. Знаю только одно - что не вернусь".
"Тогда вперед! - с величайшей твердостью провозгласил Питер Пайпер. - Сначала в Плимут, там за рейс уже заплачено - вот моя рука - но я должен сначала составить Список всего того, что я смогу для тебя сделать - нет-нет, пока ни слова - в седло, сэр, в седло! Я буду бок о бок с тобой, где бы ты ни очутился - хотя бы мысленно! Ни слова больше - бежим!"
И вот на рассвете следующего дня Али вновь оказался на палубе корабля, ожидая, когда с началом прилива наполнятся паруса. Море нетерпеливо колыхалось, и "ветер попутный во Францию дул". Али помахал шляпой одинокой фигуре Достопочтенного на пристани: тот ответил потряхиванием белого носового платка, другой рукой придерживая головной убор. Али в эту минуту вспомнилась сказка, которую он некогда слышал в далекой Албании, в просторном зале паши, где собрались воины в разноцветных тюрбанах и расшитых кафтанах. Давным-давно, гласила сказка, во владениях некоего паши творил недоброе некий злой волшебник, чиня препятствия замыслам своего господина. В конце концов, хитростью и силой, паша пленил этого волшебника и заключил у себя во дворце под стражу. Однажды вечером в зале заседаний дивана, после того как был съеден плов и выпит шербет, окруженный знатными гостями паша вздумал вызвать пленника, чтобы тот сотворил какие-нибудь чудеса для развлечения Гостей. Волшебника доставили в зал: он проделал немало фокусов, всех поразивших и озадачивших, а потом попросил принести большую лохань с водой. Туда он бросил щепотку соли и предложил желающим всмотреться. Видят они, как перекатываются там океанские Волны? Они увидели. Вглядитесь пристальней, продолжал волшебник: видите там причал - и разве это не мальтийская гавань? Изумленные зрители убедились, что гавань мальтийская. А виден в этой гавани корабль, как раз распускающий паруса? Да - дивный корабль - с черным флагом - с широкой палубой. Тут волшебник поднялся с места и, подобрав полы халата, ступил ногой в лохань с водой - и на глазах собравшихся исчез: исчез с тем, чтобы тут же появиться вновь (все присутствующие были тому свидетелями) - он пронесся по воздуху и упал на корабельную палубу. Насмешливо поклонившись наблюдателям, волшебник встал у штурвала: корабль, с изяществом иноходца, развернулся в подветренную сторону - и скрылся из виду! "И куда же он устремился?" - захотели узнать у рассказчика Слушатели - поскольку сказка казалась им незаконченной, - но рассудительный повествователь ответствовал, что, разумеется, ему об этом ничего неизвестно - да и откуда ему знать? - однако позднее прошел слух, будто волшебник отплыл в Америку [12], где живет-поживает и по сю пору, разбогатев и по-прежнему учиняя многие безобразия.
Удивительным бывает ход мысли: едва только Али припомнилась эта история, долгое время таившаяся в закоулках сознания, как он совершенно отчетливо понял, куда ему предстоит направиться и с какой целью.
Примечания к одиннадцатой главе
1. сумрачное и запустелое: Мои родители заключили брак в Сихэме (графство Дарэм), который действительно расположен на скале с видом на Северное море. Я люблю это место, и там я провела свои детские годы. Помню, прогуливаясь в саду с матерью, я спросила у нее, почему у меня нет папы, как у других девочек, - этот вопрос живо меня интересовал, - на что она сурово и почти угрожающим тоном запретила мне об этом когда-либо заговаривать. Думаю, что именно тогда в моем сознании поселился некий ужас, дотоле мне неведомый, освободиться от которого вполне я так и не смогла, - знаю, что он сосредоточился на моей матери, хотя мне не подыскать ему названия и не доискаться до истинного источника.
2. пробегает электричество: Эта забава была распространена среди наших дедушек и бабушек: большая группа людей собиралась в кружок - и все держались либо за руки, либо за металлическую цепь; разряд, производимый лейденской банкой или сходным устройством и воздействовавший на одного человека, заставлял подпрыгнуть всех остальных, к всеобщему удивлению и восторгу. Леди Байрон утверждает, что лорд Байрон испытывал особую боязнь перед электрическими разрядами - даже слабыми, возникающими при соприкосновении рук после поглаживания плотного ковра, и однажды даже отказался от членства в клубе из-за наличия там подобных ковров и необходимости рукопожатий.
3. алые Завесы: Такими, по всей видимости, были завесы над супружеским ложем лорда и леди Байрон в Холнаби. Злонамеренный Сэмюель Роджерс ("Поэт-банкир"), называвший себя другом моего отца, распространял рассказ о том, как, проснувшись ночью и увидев через завесы огонь, лорд Б. вообразил, будто обретается в аду, женатый на Прозерпине.
4. кислота и щелочь… Огонь и Лед: У меня нет ни малейшего сомнения, что данный абзац представляет собой не что иное, как самое точное описание, без малейшей примеси вымысла, тогдашнего душевного состояния моего отца - описание чувств, в которых он не отдавал себе отчета и, вероятно, не в силах был передать, прежде чем минуло несколько лет. Все его умственные силы, отгонявшие горесть, отброшены прочь. Нельзя не сострадать его тогдашним переживаниям - и не сочувствовать также честности, с какой он сумел их изобразить.