1 ноября.
Прямо удивительно - ноябрь, а на дворе тепло, хожу в летнем пальто нараспашку, правда, в вязаном костюме.
Зашла, проводив М. А. в Большой, к зам… директора Литфонда, сказала, что в магазине Литфонда отказались дать писчую бумагу Булгакову - "он уже и так получил больше нормы", а норма, оказывается, четыре килограмма бумаги в год.
На чем же теперь писать?
Зам. объяснил, что поручили Фадееву наладить это дело, но когда это будет - неизвестно, и надежд на получение в скором будущем бумаги нет.
Пришла домой - корзина цветов, от кого неизвестно.
Позвонила Марика, попросила М. А. придти поставить банки Сергею Ермолинскому - болен. М. А. пошел.
Звонок Бориса Эрдмана - только что вышел из лечебницы, болел скарлатиной!
А сейчас (11 часов) звонок из филиала МХАТа - администратор плачущим голосом умоляет нас идти на банкет МХАТа в "Метрополе", объясняет, что приглашение посылали сегодня два раза, первый раз посланный не нашел улицы, второй раз - никто не открыл (мы спали). Послали третий раз. И действительно, тут же звонок на лестнице. Я говорю - М. А. нет дома.
- А вы?!
- Не могу, не с кем сына оставить.
У Дмитриева ангина, 40°. Звонила Марина.
2 ноября.
М. А. в Большом - на репетиции шуточного поздравления МХАТа. Вечером пришел Борис Эрдман, принес свои эскизы к "Уриэль Акосте".
Почему-то разговор о происхождении слов и выражений ходячих. М. А. достал все свои любимые словари: Даля, Таккеля, Вандриеса, Михельсона - стали рыться, находить.
3 ноября.
Сегодня из Большого принесли на заключение М. А. четыре либретто.
М. А. на репетиции - днем. А вечером, прорепетировав в последний раз свою роль передо мной, М. А., в черном костюме, пошел в Дом актера, тут же вернулся за зонтиком - сильнейший дождь.
Позвонил Борис Эрдман, уговаривал меня пойти с ним смотреть М. А., но я объяснила - не с кем оставить Сергея, оттого и сижу дома.
Позвонили Вильямсы, звали к себе - тоже пришлось отказаться.
4 ноября.
Вчера М. А. вернулся в начале третьего с хризантемой в руке и с довольным выражением лица. Протомив меня до ужина, стал по порядку все рассказывать. Когда он вышел на эстраду, начался аплодисмент, продолжавшийся несколько минут и все усиливавшийся. Потом он произнес свой conferance, публика прерывала его смехом, весь юмор был понят и принят. Затем начался номер (выдумка М. А.) - солисты Большого театра на мотивы из разных опер пели тексты из мхатовских пьес ("Вишневый сад", "Царь Федор", "Горячее сердце"). Все это было составлено в виде заседания по поводу мхатовского юбилея. Начиная с первых слов Рейзена: "Для важных дел, египтяне…" и кончая казачьей песней из "Целины" со специальным текстом для МХАТа - все имело шумный успех.
Когда это кончилось, весь зал встал и стоя аплодировал, вызывая всех без конца. Тут Немирович, Москвин, Книппер пошли на сцену благодарить за поздравление, целовать и обнимать исполнителей, в частности М. А-ча целовали Москвин и Немирович, а Книппер подставляла руку и восклицала: "Мхатчик! Мхатчик!"
Публика кричала "автора". М. А-ча заставили выходить вперед. Он вывел Сахарова и Зимина (молодых дирижеров Большого, сделавших музыкальный монтаж по тексту М. А.), они показывали на М. А., он - на них. Кто-то из публики бросил М. А. хризантему.
После чего М. А. вернулся домой, хотя его очень уговаривали все остаться. Габтовцы, особенно молодежь, были очень довольны успехом номера, кто-то с восторгом сказал про М. А. - "вот ловко трепался!" (про речь!).
Сегодня с утра бенефис продолжается. Звонили с поздравлениями Гриша Конский, Оленька.
Оля (в диком восторге):
- Неужели Миша теперь не чувствует, какие волны нежности и любви неслись к нему вчера из зала от мхатовцев?.. Это было так неожиданно, что Миша вышел на эстраду… такой блистательный conferance… у меня мелькала почему-то мысль о Мольере, вот так тот говорил, наверно…
Звонил Мордвинов с тем, чтобы вечером встретиться с М. А. в дирекции - для работы над гусевскими "Волочаевскими днями", - но и он сказал: Вчерашнее выступление М. А. ведь первым номером прошло.
Без конца звонил Куза, но тот по другому поводу - он заедет за М. А., не может ли он подождать до трех часов?
М. А. днем навещал Дмитриева, который болеет у Книпперов (он всегда там останавливается). Видел Ольгу Леонардовну, та говорит:
- Самый лучший номер! Блестяще! Вы оживили Большой театр!
М. А. взял на время у Дмитриева книжку "К 40-летию МХАТа". Там, в числе спектаклей, кроме "Турбиных" и "Мертвых душ", и загубленный "Мольер". Написано 296 репетиций. Спектакль прошел семь раз.
Сегодня в "Советском искусстве" подвал "В кабинете депутата" - о Дунаевском. Приведены его слова, что больше всего его сейчас интересует и заполняет работа над оперой, либретто к которой написал уже М. Булгаков, из времен франко-прусской войны, по рассказу Мопассана.
Подождали Кузу до половины четвертого и решили пойти пообедать в Клуб писателей. В это время звонок:
- Где М. А.? Нет дома? В театре? Какой номер телефона? Как разыскать?
- А кто это? По какому делу?
- Чичеров, из драмсекции. У нас идет заседание по важному вопросу, и мы не можем решить его без М. А. (?)
(Потом - на необычайной ласковости):
- Что же он нас совсем забыл? Отчего никогда не позвонит, не придет?
(Просил непременно позвонить, дал номер своего телефона, потом понял, что М. А. не позвонит):
- Я сам ему буду звонить.
Тут же звонок Кузы:
- Где М. А.?
- Ушел. Ждал, а теперь ушел.
- Куда? Дайте адрес, я поеду его разыскивать.
- Не пытайтесь, это невозможно, я не знаю, куда он пошел.
А вообще это нехорошо получилось, это неуважение к драматургу, к театру. Почему реперткомовцы это позволяют себе?
Куза сам на них зол, понимает, что это безобразие, волнуется.
- Вы, пожалуйста, Василий Васильевич, выясните точно день и час, М. А. очень занятой человек.
И тут мы пошли в Клуб писателей, где несколько человек говорили М. А-чу: а вас Чичеров разыскивает. Комедия.
Поднялись в столовую, там всего три человека. Один из них, Лев Никулин, стал кружить около нашего столика, наконец попросил М. А. представить его. Подсел. Тоже сказал - а вас Чичеров разыскивал.
Подошел маркер Березин и стал звать М. А. на состязание в Политехнический. М. А. сказал, что очень занят. Тогда Николай Иванович (этот Березин-Бейлис) предложил сыграть сегодня.
После обеда мы пошли в биллиардную. Они стали играть, Березин играет сверхъестественно: в одну лузу, например, положил восемь шаров подряд - в течение нескольких минут.
Дома узнали, что Куза звонил еще два раза. Кроме того, Серафима Яковлевна из Большого - что сегодня встреча с Мордвиновым отменяется. Кроме того, Раевский с поздравлением.
Тут же звонок Мелика:
- Елена Сергеевна! Почему такая демонстрация против МХАТа? Почему Вы не пришли ни вчера, ни на юбилейные спектакли, ни на банкет?
- Вы же умный человек, Александр Шамильевич, вы же должны понимать…
- Ну, да, я понимаю, - свинства было достаточно проделано МХАТом.
Позвонил Борис с докладом и поздравлением.
Легли спать, встали в десять часов вечера. Мелик с вопросом - почему не идем? М. А. пошел один, я осталась из-за Сергея дома.
Звонил Яков Л., сначала о вчерашнем, потом о Дунаевском. Тот очень интересуется оперой, волнуется, как Самосуд? Яков сказал мне, что Оля просила его, "как умного человека и как человека, близкого нам, воздействовать на нас, чтобы мы прекратили свое игнорирование МХАТа и начали опять там бывать".
После всех разговоров, звонков, поздравлений видно, что М. А. была устроена овация - именно это выражение употребляли все. Что номер был блестящий. Все подчеркивают, что в этой встрече обнаружилось настоящее отношение к М. А. - восторженное и уважительное.
5 ноября.
М. А. днем в Большом. Звонок Кузы: "Дон-Кихот" разрешен Главреперткомом и Комитетом по делам искусств. Теперь начало работы над пьесой задерживается только чтением М. А. пьесы театру.
- Дайте официальную бумагу из театра о разрешении. До этого, не думаю, чтобы М. А. согласился читать. История с "Пушкиным" слишком памятна.
Позвонил через короткое время. Я подозвала М. А. к телефону. Условились, что бумагу пришлют девятого, а десятого в два часа дня - чтение пьесы труппе.
Вечером звонки Мордвинова и Гусева - М. А. объяснил, что он нездоров, пусть они приедут сюда. Встречу отложили.
Звонок Оленьки. М. А. попросил ее достать книгу к 40-летию МХАТа.
Потом позвонил Федя - с поздравлением по поводу выступления М. А. Когда я спросила о книге.
- Книга лежит для Вас!
Ужинали вдвоем.
Насколько интересна "Моя жизнь в искусстве" - настолько скучна "Работа актера".
М. А. говорит:
- Система Станиславского, это - шаманство. Вот Ершов, например. Милейший человек, но актер уж хуже не выдумаешь. А все - по системе. Или Коренева? Записывает большими буквами за Станиславским все, а начнет на сцене кричать своим гусиным голосом - с ума сойти можно! А Тарханов без всякой системы Станиславского - а самый блестящий актер! Когда начали репетировать на квартире у К. С-а "Мертвые", и К. С. начал свои этюды, - Тарханов сразу все сообразил и схватился за бок, скорчивши страшную гримасу.
К. С:
- Михаил Михайлович, что с Вами?
- Печень…
И ушел, и не приходил во время всех бесчисленных репетиций, и сыграл Собакевича первым номером. Вот тебе и система!
(А Оленька мне рассказывала, как Коренева один раз сказала К. С-у восторженно:
- К. С! У меня несколько тетрадей записей - всего, всего, что Вы говорили на репетициях (кажется, лет десять назад). Что мне делать с этими записями?
- Их надо немедленно сжечь!)
За эти 2–3 дня я прочитала, по просьбе М. А., четыре либретто, присланные ему. Одно - вполне пристойное. Но три - невозможны. Впечатление такое, после чтения всех присланных либретто, - что хорошие либретто пишут разные люди и каждый по-своему. А дурные все - пишет один и тот же человек. Пишет неграмотно, бездарно, но пишет без конца.
6 ноября.
Утром пришла по почте от Л. Никулина его пьеса "Порт-Артур" с надписью: "Мастеру драматургии Михаилу Аф. Булгакову".
М. А. поблагодарил его по телефону, тот пригласил М. А. зайти к нему сегодня днем.
Потом звонок Виленкина:
- Василий Григорьевич спрашивает, когда М. А. может его принять?
Условились, что придут - и Сахновский и Виленкин - 10-го вечером.
7 ноября.
День прошел, как все праздничные дни, то есть с утра пришел Женичка, и ребята то дружат, то ссорятся.
Сейчас первый час ночи, М. А. пошел - только что - к Вильямсам, я из-за Сергея осталась дома.
Днем звонил Ангарский. Сообщил, что в Лондоне идут "Дни Турбиных" под названием "Белогвардейцы". Говорит, что М. А. должен протестовать.
- Против чего? Ведь я же не видел этого спектакля. Вот к чему приводит такое ненормальное положение! Ведь обычно, если пьеса какого-нибудь нашего автора идет за границей, он едет туда и как-то руководит постановкой. Если у нас ставится пьеса иностранного автора, он обычно приезжает сюда. Но что я могу сделать, если меня упорно не пускают за границу? Как можно протестовать против того, чего не видел?!
На отдыхе в Синопе. 10 августа 1936 г.
8 ноября.
Днем М. А. с Дмитриевыми обедал в "Национале". Там присоединился к ним Вайнонен с женой.
Сейчас идем к Файко.
9 ноября.
Сегодня М. А. винтит у Федоровых.
М. А. сказали, что его выступление записано на пленку.
Получили из Вахтанговского театра бумагу - "Дон-Кихот" Реперткомом разрешен.
10 ноября.
Днем - в два часа было назначено чтение в Вахтанговском театре. Встретили М. А. долгими аплодисментами. Слушало около ста человек. Слушали хорошо. Вся роль Санчо, эпизод с бальзамом, погонщики - имели дикий успех. Хохотали до слез, так что приходилось иногда М. А. прерывать чтение.
После конца - еще более долгие аплодисменты. Потом Куза встал и торжественно объявил: "Все!", то есть, что никаких обсуждений. Этот сюрприз был ими явно приготовлен для М. А.
Сейчас ложимся спать, надо отдохнуть, т. к. в половине двенадцатого придут Виленкин и Сахновский.
11 ноября.
Пришли. Начало речи Сахновского:
- Я прислан к Вам Немировичем и Боярским сказать Вам от имени МХАТа: придите опять к нам, работать для нас. Мне приказано стелиться, как дым, перед Вами… (штучка Сахновского со свойственным ему юмором)… Мы протягиваем к Вам руки, Вы можете ударить по ним… Я понимаю, что не счесть всего свинства и хамства, которое Вам сделал МХАТ, но ведь это не Вам одному, они многим, они всем это делают!
Примерно в таком духе и дальше.
12 ноября.
Дмитриев говорил, что Сахновский сказал ему: - ох, боюсь, что Михаил Афанасьевич не согласится работать для МХАТа!
13 ноября.
Вчера вечером Борис и Николай с женой. Ну, и Дмитриев, конечно. Николай прочитал первый акт своей будущей пьесы. М. А. сказал - Сухово-Кобылинская школа.
Дмитриев опять о МХАТе, о том, что им до зарезу нужно, чтобы М. А. написал пьесу, что они готовы на все!
- Что это такое - "на все"! Мне, например, квартира до зарезу нужна - как им пьеса! Не могу я здесь больше жить! Пусть дадут квартиру!
- Дадут. Они дадут.
Для М. А. есть одно магическое слово - квартира. "Ничему на свете не завидую - только хорошей квартире".
У нас, действительно, стройка отвратительная - все слышно сверху, снизу, сбоку. А когда наверху танцуют - это бедствие. Работать М. А. очень трудно.
13 ноября.
У М. А. днем в Большом встреча по либретто балета "Василек".
Вечером иду в балет - приехали ленинградцы, - а оттуда к Мелику. Туда же придет и М. А. после работы над "Волочаевскими днями".
14 ноября.
Замечательный танцовщик Чабукиани, пластичен, выразителен, легок, темперамент и техника - одинаково поразительны. Громадное впечатление от Улановой, громадное. Вообще, ленинградцы сильнее московских балетных.
Портил дело конферансье Гаркави, страшный пошляк. При мне администратор филиала - милейший Чацкий (вечер был в филиале МХАТа) говорил ленинградскому администратору:
- Если бы я знал, что у вас Гаркави будет выступать, я бы вам не дал зала. Вы должны помнить, что это МХАТ!
У Меликов было весело. Он страшно гостеприимный хозяин. Шумит, кричит, веселится, как дитя.
Вернулись очень поздно.
М. А. сегодня днем опять с теми же балетными работал. Позвонил и сказал, что вечером они придут к нам, так ему удобнее.
За обедом М. А. рассказал, что во время работы в кабинет вошла очень закутанная в платки женщина, с платочком на голове, подошла к М. А. и сказала:
- Я хотела Вас поздравить с Вашим выступлением… (еще что-то любезное по поводу самого выступления) - и ушла. Оказалось - Марина Семенова. А днем также поздравила Златогорова.
15 ноября.
Вчера вечером пришли Холфин и Чуфаров. М. А. перерабатывает их либретто и в смысле сюжетной линии, и в смысле изложения. Тут же мне диктовал это на машинку. Продолжалось это до двух часов ночи.
Легли мы около пяти - с разговорами обычными, а в половине одиннадцатого уже встали, т. к. эти же милые молодые люди должны были придти в одиннадцать часов. Опять работа - до половины третьего. Тут началась кутерьма. Приехал Куза за М. А., чтобы ехать в Репертком. Ко мне приехал доктор. Балетные не уходят. Стеши (домработницы) нет. Екатерина Ивановна мечется. Кошмар.
После мне М. А. говорил:
- Ты мне можешь объяснить, зачем я был нужен Реперткому? Посмотреть, что ли, на меня хотелось?
После комплиментов в адрес пьесы Мерингоф вытащил какую-то бумажку: - вот у нас есть пожелания - если, конечно, вы согласитесь, - вписать… (какие-то изречения, пословицы)…
- Я на этих днях сократил пьесу на 15 страниц, - ответил М. А., и Мерингоф остался с раскрытым ртом.
Вечером М. А. поехал для встречи с Юровским - композитором и Прутом - либреттистом (либретто "Опанас"). Встреча не состоялась, он пошел проветриться - сказал он.
А тут звонки: Ануся - встретимся завтра. Доктор. Яков Л. - звал пойти завтра на "Горе от ума" в Малый. Рассказывал, что у него только что сидел долго Самосуд, восхищался безмерно Булгаковым, сказал, что он - самый лучший, едва ли не единственный настоящий художник, чувствует эпоху, как никто. Самый советский из всех писателей!
Потом - Оленька, тоже звала на "Горе от ума", но я должна была отказаться - буду работать на машинке.