Папаша безжалостно отстреливает ястребов, кружащих над домом, сестра сбежала из дома с великовозрастным теннисистом, а Андре никак не решит, что же купить на первые заработанные деньги - так необходимый ему свитер или подарок девочке, которая очень нравится?
Биография Агасси кажется сказочной историей покорения мальчиком из бедной семьи большого мира и большого тенниса: в ней есть и агрессивный отец с тяжелой рукой, и безропотная мама, не cмеющая заступиться за сына, и ненавистные маленьким Андре круглосуточные тренировки на корте.
Эмоциональные истории из жизни, смысл которой бунтарь Агасси нашел, только встретив настоящую любовь в лице Штефи Граф, ощутив радость отцовства и научившись выигрывать ради людей, которым необходима его поддержка, способны тронуть читателя до глубины души.
Содержание:
-
ФИНАЛ 1
-
НАЧАЛО 96
-
БЛАГОДАРНОСТИ 98
-
Примечания 99
Андре Агасси
ОТКРОВЕННО
Автобиография
ФИНАЛ
Я ОТКРЫВАЮ ГЛАЗА - и не могу понять: кто я? где я? Если подумать, в этом нет ничего необычного: я провел полжизни, не зная ответов на эти вопросы. И тем не менее сейчас все иначе. Сегодняшнее мое смятение куда глубже обычного. И это пугает.
Оглядываюсь вокруг. Я лежу на полу, рядом с кроватью. Да, точно: ночью я переполз с постели на пол. Я делаю это почти каждую ночь: так нужно для спины. За несколько часов сна на мягком матрасе приходится расплачиваться адскими болями. Считаю до трех, и начинается долгий и мучительный подъем. С кашлем и стонами перекатываюсь набок, сжимаюсь в позу эмбриона и, наконец, переворачиваюсь на живот. Теперь мне предстоит терпеливо ждать, пока сердце вновь разгонит кровь по всему телу.
Вообще-то я еще довольно молод: всего тридцать шесть. Но, когда я просыпаюсь, чувствую себя на все девяносто шесть. Тридцать лет ускорений и резких остановок, высоких прыжков, неудачных приземлений - и вот мое тело словно чужое, особенно по утрам. Да и разум мой будто витает где-то вдалеке. Открывая глаза, я каждый раз оказываюсь в шкуре незнакомца, и хотя это уже не новость, осознавать это приходится каждое утро. Я быстро восстанавливаю в памяти главное. Меня зовут Андре Агасси. Моя жена - Штефани Граф. У нас двое детей, дочь и сын, трех и пяти лет. Мы живем в Лас-Вегасе, однако сейчас находимся в номере люкс нью-йоркского отеля Four Seasons, потому что мне предстоит участвовать в Открытом чемпионате США по теннису 2006 года. Это мой последний чемпионат США и мой самый последний турнир.
Я играю в теннис всю свою жизнь, хоть и ненавижу его глубокой, тяжкой ненавистью. Всегда ненавидел.
- Как только последняя деталь головоломки встает на свое место, я поднимаюсь на колени и шепчу:
- Пусть это, наконец, кончится!
И сразу:
- Но я не готов к тому, чтобы все кончилось…
Я слышу, как в соседней комнате завтракают, болтают, смеются Штефани и дети. Мне хочется увидеть их, прикоснуться к ним, еще больше хочется впрыснуть в организм утреннюю дозу кофеина. Эти желания придают сил, и я поднимаюсь на ноги. Вот так ненависть ставит меня на колени, а любовь позволяет выпрямиться во весь рост.
Бросаю взгляд на часы, стоящие возле постели. Половина восьмого. Штефани позволила поспать подольше. В последние дни на меня навалилась свинцовая усталость: и от физического напряжения, и от эмоциональной бури в связи с грядущим уходом из спорта. И вот теперь к измождению добавляется физическая боль. Она пронзает спину, рука непроизвольно тянется к больному месту. Ощущение, будто ночью миниатюрный механик пробрался в мой позвоночник и установил титановый замок от противоугонной сигнализации. Как я могу играть в Открытом чемпионате США, если у меня не позвоночник, а негнущийся металлический штырь? Неужели последний матч в моей карьере закончится обидным поражением?
При рождении у меня диагностировали смещение поясничных позвонков: нижний, отделившись от остальных, встал так, как ему заблагорассудилось. (Кстати, именно поэтому при ходьбе я выворачиваю стопы внутрь.) Когда один из позвонков выбивается из общего ряда, места для нервных волокон в канале остается гораздо меньше и они не устают об этом напоминать при каждом движении. Если же к этому добавить две грыжи межпозвоночных дисков и кости, продолжающие расти в тщетной попытке выстроить защиту вокруг поврежденного места, то становится ясно: мои нервные волокна страдают жесточайшей клаустрофобией. Когда они протестуют против тесноты истерическими импульсами, боль пронзает ногу так, что перехватывает дыхание. В такие моменты помогает одно средство: лечь и ждать. Но иногда приступ случается прямо во время матча. В таких случаях единственный выход - резко изменить манеру игры: по-другому двигаться, бить по мячу, действовать совершенно иначе. Но тогда начинается мышечный спазм. Никто не любит перемен, мои мускулы - не исключение. Из-за резкого изменения нагрузки мышцы присоединяются к бунтующему позвоночнику - и вот уже мое тело, кажется, воюет с самим собой.
Джил - мой тренер, друг и второй отец - говорит в таких случаях: "Значит твое тело дает понять, что больше не хочет этим заниматься". "Мое тело говорит об этом уже давно, - отвечаю я Джилу. - Почти с тех пор, как я сам научился говорить".
С января тело уже не говорит - оно вопит. Не просто требует отставки: по сути, оно уже ушло на покой. Оно купило себе белые брюки модной марки Sansabelt и переехало во Флориду. Все, что мне оставалось, - раз за разом договариваться с ним, чтобы оно вернулось к работе хотя бы на пару часиков - то тут, то там. Решающим доводом чаще всего становилась доза кортизона, способная на время унять боль. Увы, прежде чем начать действовать, кортизон приносил мучения.
Очередную дозу я принял как раз вчера, так что сегодня вечером смогу играть. В этом году уже третий укол, за всю карьеру - тринадцатый и самый ужасный. Врач - не тот, который лечит меня постоянно, а обычный доктор, - отрывисто приказал занять место на кушетке. Я лег лицом вниз, медсестра сдернула с меня шорты. Врач решил, что почти двадцатисантиметровой иглы будет достаточно, чтобы максимально близко подойти к воспаленным нервным окончаниям. Но не так-то просто сделать укол в нужную точку: помешали межпозвоночные грыжи и костный нарост. Он так и сяк пытался, а я обливался холодным потом. Введя иглу, врач придвинул к моей спине какой-то огромный агрегат, с помощью которого можно было увидеть, как близко подошел инструмент к нервному пучку.
"Надо подвести ее практически к нервам, - сказал он, - но ни в коем случае не дотронуться до них. Если игла хотя бы заденет нервные окончания, боль будет такой, что о турнире придется забыть. И это - еще не самое неприятное из последствий". Процедура продолжалась, и я уже еле сдерживал слезы.
Наконец - вот оно! "В яблочко", - сказал врач.
Кортизон начал растекаться по телу. Жжение заставило меня закусить губу. Затем стало нарастать давящее чувство, как будто меня накачали жидкостью до краев. Тонкий канал внутри позвонков, укрывший нервные пучки, будто закатали в вакуумную упаковку. Давление все нарастало, и под конец я не на шутку испугался, что спина вот-вот взорвется.
"Если давит - значит, действует", - говорит врач.
Золотые слова, док.
И вот уже боль кажется почти приятной, - я знаю, что это предшествует облегчению. Впрочем, возможно, это свойство любой боли.
ДОМАШНИЕ ЧТО-ТО РАСШУМЕЛИСЬ. Я ковыляю в гостиную. Сын, Джаден, и дочка, Джаз, тут же начинают кричать: "Папа! Папа!" Они скачут, пытаются залезть на меня. Я останавливаюсь перед ними и, опустив руки, изображаю дерево с опавшей листвой. Они останавливаются: помнят, что с папой в эти дни надо обращаться осторожно, иначе ему будет очень больно. Я треплю их по головкам, целую в щечки, и мы все вместе садимся завтракать.
- Сегодня тот день? - спрашивает Джаден.
- Да.
- И ты будешь играть?
- Да.
- А потом ты идешь на пенсию?
Для моих малышей это новое выражение - "уходить на пенсию". Впрочем, они употребляют его только в настоящем времени, как будто этот поход будет длиться вечно и никогда не закончится. Быть может, они знают что-то, чего не знаю я.
- Нет, сынок. Если мне удастся победить в сегодняшнем матче, я продолжу играть.
- А если ты проиграешь, мы купим собаку?
Для детей моя отставка означает возможность завести щенка. Мы со Штефани уже пообещали: когда я перестану тренироваться и мы больше не будем так много путешествовать, купим щенка. Может, назвать его Кортизоном?
- Да, дорогой, когда я проиграю, мы купим щенка.
Сын улыбается. Он надеется, что папа проиграет, переживет и это унижение, которое, однако, может ударить больнее всех остальных. Джаден пока не понимает, что такое боль от игры, боль от потери. Смогу ли я когда-нибудь объяснить ему? Мне надо было прожить тридцать лет, чтобы понять обе эти ипостаси, взвесив их на весах собственной души.
Я спрашиваю Джадена о планах на день.
"Пойду смотреть на скелетов", - говорит он.
Я вопросительно смотрю на Штефани. Она напоминает: сегодня они собираются в Музей естественной истории - к динозаврам. Я думаю о своих перекособоченных позвонках и представляю свой скелет стоящим в музее рядом с костями доисторических чудовищ. Теннисозавр Рекс.
Мои размышления прерывает Джаз. Она протягивает мне свой кекс: я должен выковырять из него ягоды черники, лишь после этого она согласится съесть его. Это наш обычный утренний ритуал. Мне нужно удалить абсолютно все ягоды, требует недюжинной концентрации внимания. Вонзить нож, сделать круговое движение и вынуть ягоду, не коснувшись ее лезвием. С радостью отдаюсь этому занятию, оно позволяет некоторое время не думать о теннисе. Однако, передавая дочери кекс, я вдруг отчетливо осознаю: он лежит в руке точь-в-точь как теннисный мяч. На это воспоминание мышцы спины реагируют мучительной судорогой. Час истины все ближе.
ПОСЛЕ ЗАВТРАКА Штефани и дети прощаются со мной и убегают в музей, а я продолжаю сидеть за столом, оглядывая наш гостиничный номер. Ничего особенного - еще один люкс, неизвестно какой по счету. Роскошный, удобный, отдраенный - это Four Seasons, номера здесь отличаются изысканностью, и все же это лишь очередной, как я их называю, "не-дом". Именно в таких местах проходит вся жизнь спортсмена. Я стараюсь думать о предстоящем вечере, однако память упорно пытается отмотать время назад. В эти дни я почему-то постоянно вспоминаю прошлое. Сейчас, когда мой спортивный путь близок к завершению, разум все настойчивее пытается вернуться к тому, с чего все начиналось. Но я не позволяю ему. Еще не время. Пока я не могу разрешить себе нежиться в воспоминаниях о былом. Встаю и делаю несколько кругов вокруг стола, проверяя, вернулось ли ко мне чувство равновесия. Придя в себя, отправляюсь в душ.
Потоки горячей воды заставляют меня стонать и вскрикивать. Медленно наклоняюсь, разминаю мышцы бедер. Мускулы расслабляются, кожа размягчается, открываются поры, кровь все быстрее бежит по венам. Ко мне возвращается жизнь, возвращается надежда. Вскипают в крови последние капли юности. И все же я пока не делаю резких движений, не хочу раньше времени шокировать свой несчастный позвоночник - пусть себе спит пока.
Стоя перед зеркалом с полотенцем в руках, вглядываюсь в свое лицо. Покрасневшие глаза, седая щетина - нет, в юности я был совсем другим.
Особенно изменился за последний год. Сегодня я уже не тот мальчишка, который когда-то начал свой путь к спортивным вершинам. Но и не тот, кто три месяца назад объявил о грядущем завершении этого похода. Я словно старая теннисная ракетка: после того как хозяин четырежды заменил на ней ручку и семь раз - струны, останется ли она прежней? И все же откуда-то из глубины моих глаз по-прежнему смотрит тот мальчик, для которого теннис еще не стал единственным смыслом жизни, он ведь хотел бросить спорт - и действительно бросал его не раз. Я смотрю в глаза этому светловолосому мальчишке и думаю, что бы тот почувствовал, встретившись со мной сегодняшним - лысым мужчиной, который по-прежнему ненавидит теннис и все же продолжает играть? Шок? Удивление? Гордость? Задумавшись об этом, я понемногу впадаю в сонную, вялую одурь. А ведь еще только полдень.
Пожалуйста, пусть скорее все закончится!
Но я не готов к этому…
Конец карьеры ничем не отличается от окончания матча. Когда финиш близок, тебя вдруг переполняет какая-то волшебная сила. В ожидании финального свистка ты чувствуешь, как эта сила толкает вперед, помогая преодолеть последние минуты борьбы. Но стоит отдаться мощи этой волны, как другая невидимая волна пытается остановить тебя. Противодействие этих двух могучих, противоборствующих сил невозможно описать, но, поверьте, обе они существуют. Я точно знаю, ведь всю свою жизнь призывал первую и боролся со второй - и нередко чувствовал, будто меня швыряет, словно мячик, между этими двумя по-токами энергии, противостоять которым я абсолютно бессилен.
Напоминаю себе: сегодня вечером мне потребуется железная дисциплина, чтобы справиться с этими потоками, а заодно и с прочими неизбежными бедами: болью в спине, неловкими ударами, отвращением к самому себе. В этом напоминании столько же сожаления, сколько и медитативных раздумий. За двадцать девять лет своей теннисной карьеры я понял одно: жизнь сначала непременно воздвигает на пути множество преград, не испытав разве что огнем и мечом, а после этого с лихвой испытает огнем и мечом. Ваше дело - преодолевать препятствия. Если позволите им остановить вас, заставить свернуть с пути, значит, не сможете выполнять свою работу, а это, в свою очередь, парализует куда сильнее, чем боль в спине.
Я лежу на постели со стаканом воды, читаю. Устав, включаю телевизор. "Сегодня - второй раунд Открытого чемпионата США по теннису! Станет ли он последним в карьере Андре Агасси?" На экране - мое лицо. Совсем не такое, каким я вижу его в зеркале, а то, которое бывает у меня во время игры. Изучаю свое отражение в кривом телевизионном зеркале, и волнение возрастает еще на пару градусов. Будет ли эта реклама последней? Будет ли CBS еще когда-нибудь говорить о моих матчах?
Чувствую себя будто готовлюсь умереть.
В теннисе все как в жизни. Отбитые и пропущенные подачи, преимущество перед одними и отставание от других - все, что есть в игре, мы видим вокруг себя каждый день. Каждый матч - это жизнь в миниатюре. Карьера теннисиста подобна русской матрешке: очки складываются в геймы, те - в сеты, они - в турниры, каждый момент неразрывно слит с предыдущим, и каждый может стать решающим. Это похоже на течение времени: секунды складываются в минуты, минуты - в часы, и любой час может стать лучшим в нашей жизни. Или худшим. Нам самим решать.
Но если теннис - это жизнь, то как называется та неизведанная пока пустота, которая наступит после того, как я брошу играть? От этой мысли меня бросает то в жар, то в холод.
Штефани с детьми вбегают в комнату и плюхаются на кровать. Сын спрашивает, как я себя чувствую.
- Прекрасно. Как динозавры?
- Класс!
Штефани вручает детям сэндвичи и сок, после чего выпроваживает их из комнаты. "У них сегодня - выходной", - говорит она.
Ну а мне еще предстоит работать.
Теперь самое время вздремнуть. Сейчас, когда мне уже тридцать шесть, дневной сон необходим, чтобы выдержать вечерний матч, который может затянуться за полночь. К тому же, как только я окончательно осознал свое место в окружающем мире, мне хочется немедленно спрятаться от этого знания.
Просыпаюсь через час. Пора! Прятаться дальше бессмысленно. Я ступаю под душ - совсем другой, нежели утром. Днем я принимаю душ дольше, чем с утра, - чуть больше двадцати минут - и вовсе не для того, чтобы проснуться или помыться. Это что-то вроде обязательной тренировки, которая помогает мне собраться с силами.
Теннисисты постоянно разговаривают сами с собой. Ни в каком другом спорте вы не встретите подобного. Бейсболисты, игроки в гольф, футбольные вратари - все они периодически бормочут что-то себе под нос, но лишь теннисисты разговаривают сами с собой в полный голос, задавая вопросы и тут же отвечая на них. В разгар матча игрок похож на сумасшедшего, бредущего по многолюдной улице: он ругает сам себя, тут же огрызается в ответ, ни на минуту не прекращая оживленные дебаты в одиночку. Почему? Потому что теннис - игра одиночек. Только боксеры, пожалуй, могут понять, сколь одинок теннисист на корте, - но у боксеров есть хотя бы менеджер и помощник, который встречает его в углу ринга в перерыве между раундами. Да и соперник у боксера - вот он, рядом, ты можешь ударить его или огрызнуться. Теннисист же стоит напротив своего противника, обменивается с ним ударами, но не в состоянии ни дотянуться до него, ни заговорить с ним или с кем-либо другим. Правила запрещают теннисисту, пока он на корте, разговаривать даже с тренером. Много говорят об одиночестве бегуна на дорожке, но бегун по крайней мере чувствует своих соперников, находящихся от него в считанных сантиметрах. Теннисист же как будто находится на необитаемом острове. Из всех игр, придуманных человечеством, теннис более всего напоминает одиночное заключение, во время которого, рассказывают, человек тоже неизбежно начинает беседовать сам с собой. Лично я заговариваю со своим вторым "я" уже во время послеобеденного душа. Сообщаю себе кучу всяких глупостей, в которые в конце концов начинаю верить: хоть я почти калека, смогу играть в Открытом чемпионате США, в тридцать шесть сумею победить противника, только вступившего в пору профессионального расцвета. За свою карьеру я выиграл 869 матчей - это пятый результат за всю историю тенниса. И во многих из них победу я одержал еще во время послеобеденного душа.
В ушах шумит вода, и этот звук до боли напоминает рев двадцати тысяч фанатов на трибунах. Я вспоминаю свои самые яркие победы - не те, о которых с восхищением говорят поклонники, а те, что до сих пор заставляют учащенно биться мое сердце. Париж, Франко Скиллари. Нью-Йорк, Джеймс Блейк. Пит Сампрас, Открытый чемпионат Австралии. Затем вспоминаю о нескольких своих поражениях и вздыхаю. Я говорю себе: "Сегодня у тебя экзамен, к которому ты готовился двадцать девять лет. Но что бы ни случилось - он уже не первый". Я привык и к физическим, и к духовным испытаниям.
Скорее бы все, наконец, кончилось!
Но я не хочу, чтобы все кончалось…
Я понимаю, что сейчас заплачу. Прислоняюсь к стене и даю волю слезам.
Во время бритья внушаю себе: "Решай проблемы по мере их поступления. Заставляй соперника бороться за каждое очко. Что бы ни случилось, не теряй присутствия духа. И, главное, наслаждайся тем, что происходит на корте, или хотя бы постарайся получить удовольствие. Даже от боли. Даже от поражения, если тебе оно суждено".