Мы выходим со стадиона вместе, словно Хэмфри Богарт и Клод Рейнс в финале "Касабланки". Начало прекрасной дружбы. Новый, жизненно необходимый член моей команды.
И ТУТ МОЯ КОМАНДА вступает в полосу неудач.
Применять концепции Брэда - все равно что учиться писать левой рукой. Он называет свою философию "Брэд-теннисом". Я называю ее "бредософией". В любом случает идет она туго. Чувствую себя так, будто вновь сижу за партой, ничего не понимая и мечтая скорее уйти. Бред настаивает, чтобы я был последовательным. "Будь как сила тяжести, - повторяет он вновь и вновь. - Дави не переставая. Задави своего противника". Он пытается заставить меня постичь радость победы любой ценой, радость достижения цели без оглядки на средства. Но без оглядки я умею лишь проигрывать. И погружаться в пучину мрачных мыслей я тоже способен отчаянно, безоглядно. Я доверяю Брэду, знаю, что он говорит дело, и выполняю все его указания - так что же не выигрываю? Я отказался от перфекционизма - почему же моя игра все равно далека от идеальной?
Я лечу в Осаку, где вновь проигрываю Питу. Нет, я не похож на силу тяжести, скорее на мыльный пузырь.
Лечу в Монте-Карло, где проигрываю Евгению Кафельникову - в первом же круге.
К досаде примешивается чувство оскорбленного достоинства. На послематчевой пресс-конференции Кафельникова спрашивают, каково было взять верх над Агасси в присутствии стольких болельщиков, поддерживавших его.
- Это было сложно, - отвечает Кафельников. - Ведь Агасси - почти Иисус.
Я не понимаю, что он имел в виду, но, на мой взгляд, это мало похоже на комплимент.
Лечу в Дулут, штат Джорджия, где проигрываю Маливаю Вашингтону. После матча, сидя в раздевалке, чувствую себя уничтоженным. Брэд входит, улыбаясь.
- Скоро настанут хорошие времена, - мурлычет он.
Я смотрю на него в изумлении.
- Тебе нужны страдания, - поясняет Брэд. - В ближайшее время ты проиграешь кучу матчей. Но однажды все-таки выиграешь один матч, небеса разверзнутся, и ты взлетишь к звездам. Тебе нужен один-единственный прорыв, одна победа, - и уже ничто не остановит тебя, станешь лучшим в мире.
- Ты сошел с ума.
- Ты учишься.
- Ты ненормальный.
- Увидишь.
В 1994 ГОДУ ЕДУ на Открытый чемпионат Франции и играю пять отвратительных сетов с Томасом Мустером. В момент, когда я проигрываю в пятом сете 5–1, со мной что-то происходит. Философские концепции Брэда в последнее время бродят у меня в голове, но теперь они исходят не извне, а изнутри. Я впитал их в себя, как когда-то впитал голос отца. Я бросаюсь в бой и отыгрываюсь до равного счета, 5–5. Мустер отыгрывает мою подачу. Он подает решающий мяч. И все же я добиваюсь счета 30–40, и у меня есть надежда. Я собран, готов к бою, но он бьет с левой, и я не успеваю обработать мяч. Я достаю его, но он уходит в аут.
Матч Мустера.
Возле сетки Мустер треплет меня по голове, ерошит волосы. Этот жест не просто унизителен, он чуть было не срывает у меня с головы накладку.
- Хорошая попытка, - говорит Мустер.
Я смотрю на него с нескрываемой ненавистью. Серьезная ошибка, Мустер. Никогда, ни за что не трогай мои волосы.
- Только за этот жест обещаю больше никогда не проигрывать тебе, - произношу я.
В раздевалке Брэд подходит ко мне с поздравлениями.
- Скоро настанут хорошие времена, - повторяет он.
- Что?
- Верь мне, - кивает он. - Грядут хорошие времена.
Он, кажется, даже не понял, сколь болезненно для меня это поражение. Что ж, если человек не понимает, то и объяснять ему бессмысленно.
На Уимблдоне в том же году я выхожу в четвертый круг, но проигрываю в очень нервном матче с Тодом Мартином. Я задет, испуган, разочарован. В раздевалке Брэд улыбается и говорит:
- Все хорошо.
Мы летим на Открытый чемпионат Канады. В самом начале турнира Брэд шокирует меня, сообщив: пока, как он думает, ничего хорошего не предвидится. Наоборот, мне предстоит пережить несколько крупных неприятностей.
- Пфф, - говорит он, просмотрев результаты жеребьевки.
- Что, черт возьми, за "пфф"?
- Полная фигня. Жеребьевка ужасная.
- Дай взглянуть!
Я вырываю листок у него из рук. Он прав. Первый матч - ерунда, мой соперник - швейцарец Якоб Хласек, зато во втором раунде я встречаюсь с Дэвидом Уитоном, который традиционно доставляет мне немало головной боли. Впрочем, люблю, когда меня недооценивают. В конце концов всегда можно что-нибудь придумать. Сообщаю Брэду, что собираюсь выиграть турнир.
- А после этого ты проткнешь себе ухо наденешь серьгу, - присовокупляю я.
- Я не люблю драгоценности, - отвечает Брэд.
Он что-то обдумывает:
- А впрочем, договорились.
НА ОТКРЫТОМ ЧЕМПИОНАТЕ Канады корт кажется удивительно маленьким, а соперник, напротив, огромным.
Уитон - и так крупный парень, но здесь, в Канаде, он кажется трехметровым великаном. Это всего лишь оптическая иллюзия, но я не могу отделаться от чувства, что он стоит в пяти сантиметрах от моего носа. Отвлекшись на эти мысли, я обнаруживаю, что проигрываю два матч-пойнта на тай-брейке в третьем сете.
Тут, вопреки обычному своему поведению, я собираюсь. Забываю об отвлекающих факторах, оптических иллюзиях, иду вперед - и побеждаю. Я делаю то, что предсказывал Брэд: выигрываю матч.
- Вот и матч, в котором ты предсказал мне выигрыш, - позже говорил я ему. - Тот самый, который все изменит.
Он улыбается, как будто я заказал в ресторане куриную грудку и соус с сыром - отдельно: "Давай-давай, работай, так держать".
Я играю все сильнее, а размышляю все меньше, я прорываюсь сквозь турнирную таблицу - и выигрываю чемпионат Канады.
Брэд выбирает бриллиантовую серьгу-гвоздик.
ПЕРЕД ОТКРЫТЫМ ЧЕМПИОНАТОМ США 1994 года я на двадцатом месте в мировой классификации, поэтому еду туда несеяным. Несеяные игроки не выигрывали этот чемпионат с шестидесятых годов.
Брэд доволен. Он хочет, чтобы я был джокером в колоде.
- В первом раунде тебе придется встретиться с кем-то из сильных игроков, - говорит он. - Победишь его - выиграешь турнир.
Он уверен в моей победе. Уверен настолько, что обещает побрить себе все тело после того, как мне вручат кубок. Я вечно говорю, что у него слишком много волос. По сравнению с ним снежный человек - просто безусый юнец. Ему нужно подбрить грудь и руки - и, разумеется, брови. Или привести в порядок, или уж дать им собственные имена.
- Поверь, - увещеваю я его, - просто побрей грудь, и ты поймешь, каких потрясающих ощущений лишал себя раньше.
- Выиграй Открытый чемпионат США, - отвечает он. - Тогда побрею.
Незавидное место в классификации привлекает ко мне особое внимание. Оно было бы еще более пристальным, если бы часть его не отвлекала на себя Брук: фотографы сопровождают щелчками затворов каждый поворот ее головы. Я в деловом настроении - и в соответствующем стиле: черная шляпа, черные шорты, черные носки, черно-белые туфли. Однако в начале своего первого матча с Робертом Эриксоном чувствую знакомое нервное напряжение и слабость в желудке. Я стараюсь преодолеть его, вспоминаю Брэда, отбрасываю прочь все мысли о совершенстве. Пытаюсь играть надежно, спокойно, позволяя Эриксону проиграть. И он проигрывает, подарив мне пропуск во второй круг.
Потом побеждаю француза Ги Форже - буквально на последнем дыхании. За ним следует Уэйн Феррейра из Южной Африки, которого я обыгрываю в трех сетах.
Следующим идет Чанг. Утром перед игрой у меня начинается чудовищная диарея. К моменту матча я слаб, выпотрошен до дна и способен лишь невнятно бормотать, подобно Пичез. Джил вливает в меня ударную дозу своего витаминного коктейля. Он густой и плотный, как масло. С усилием глотаю, несколько раз с трудом удержав жидкость в себе. "Спасибо, что доверяешь!" - шепчет Джил, когда я проталкиваю в себя последние глотки.
И вот, наконец, я попадаю под циркулярную пилу Чанга. Это тот редкий случай, когда партнер хочет выиграть так же, как я, - ни больше ни меньше. С самой первой подачи мы оба знаем, что не сумеем решить наш спор за время матча. Необходим фотофиниш, иначе выявить сильнейшего будет невозможно. Однако в пятом сете, будучи уверенным в предстоящем тай-брейке, я ловлю ритм и развиваю наступление. Наношу сумасшедшие удары и чувствую, что соперник теряет волю к победе. Это почти нечестно - утащить у противника победу в матче после столь долгой равной игры. По справедливости финал должен был стать куда более напряженным, однако последние минуты игры оказываются до смешного легкими.
На послематчевой пресс-конференции Чанг явно говорит о какой-то другой игре, не имеющей отношения к той, в которой я только что участвовал. Он утверждает, что мог бы сыграть еще два сета, а мне просто-напросто повезло. Более того, он хвастается, что сумел обнаружить слабые места в моей игре, за что остальные участники турнира должны быть ему благодарны. По его словам, с этого момента я уязвим. Я фактически спекся.
Следующий мой соперник - Мустер. Я выполнил свое обещание не проигрывать ему больше. После матча, однако, мне потребовалось собрать волю в кулак, чтобы не потрепать его по волосам.
Я в полуфинале. В субботу предстоит игра с Мартином. В пятницу днем мы с Джилом обедаем чизбургерами на поджаристых английских оладьях в P.J.Clark’s. Нас обслуживает наша любимая официантка: уверен, что у этой дамы есть что рассказать о себе тому, кто рискнул бы ее расспросить. В ожидании заказа мы листаем нью-йоркские газеты, и я замечаю в одной из них колонку о себе. Конечно, не стоило читать ее, и все же я не смог удержаться. Открытый чемпионат США, утверждает ее автор, спортивный обозреватель Майк Лупика, вновь дает мне прекрасную возможность проиграть, - и можно быть уверенным, что я найду способ сделать это.
"Агасси просто не рожден чемпионом", - утверждает журналист.
Я сворачиваю газету и чувствую, как стены надвигаются на меня и поле зрения сужается до размера булавочной головки. Лупика пишет так уверенно, как будто он знает будущее. А что, если он прав? Что, если это - мой момент истины и я так и останусь неудачником? Если не сейчас, когда я еще получу шанс выиграть Чемпионат США? Слишком много всего должно для этого совпасть. Финалы не растут на деревьях. Что, если я никогда не выиграю этот турнир и всю жизнь буду с сожалением вспоминать нынешний момент? Что, если идея взять в тренеры Брэда была ошибкой, а Брук - неподходящая для меня пара? Что, если моя с таким трудом собранная команда никуда не годится?
Джил видит, как я побледнел.
- Что случилось?
Я прочел ему колонку. Он не двигается.
- Хотел бы я как-нибудь потолковать с этим Лупикой, - произносит он.
- А что, если он прав?
- Контролируй то, что можешь контролировать.
- Конечно.
- А вот и наш заказ.
Мартин, недавно победивший меня на Уимблдоне, - серьезный соперник. Он отлично играет и в защите, и в нападении. У него мощное телосложение, рост метр девяносто восемь, и он отбивает мяч с обеих рук уверенно и аккуратно. Мартин способен вколотить в соперника почти любой удар, это вселяет неуверенность в тех, чья подача оставляет желать лучшего, - и в меня в том числе. Со своей подачей он сверхъестественно аккуратен: если и промахивается, то лишь на толщину волоса. Он метко бьет в линию, при этом игнорируя ее внутреннюю часть и посылая мяч точно во внешнюю половину. Мне же гораздо симпатичнее обладатели мощной подачи, которые часто промахиваются мимо площадки. Мне нравится, когда я могу заранее догадаться, куда пойдет мяч, а с такими игроками, как Мартин, угадать удается нечасто - значит, не остается возможности для маневра. Словом, он - отвратительный соперник для игрока с моими проблемами, и в начале нашего полуфинала я оцениваю шансы Мартина (а вместе с ним и Лупики) гораздо выше своих.
Тем не менее несколько геймов спустя я обнаруживаю несколько обстоятельств в свою пользу. Оказывается, на жестком покрытии (а это мой любимый тип) он чувствует себя гораздо хуже, чем на траве. Кроме того, Мартин играет куда ниже своих возможностей, просто потому, что не умеет справляться со своими нервами. Так что я хорошо понимаю его глубоко личные проблемы. А информация о противнике, как известно, сама по себе мощное оружие.
А еще у Мартина есть одна причуда. Некоторые игроки во время подачи смотрят на соперника. Другие - в никуда. Мартин обычно смотрит в определенную точку в зоне подачи. Я понял: если он вглядывается в это пятно в течение долгого времени, значит, он будет подавать в противоположном направлении. Если же он лишь взглянет в эту точку, стало быть, мяч полетит точно в нее. При счете 0–0 или 15-0 этого можно и не заметить, но перед брейк-пойнтом он таращится в свою любимую точку, как убийца в фильме ужасов, и смазывает по ней взглядом, будто неумелый игрок за покерным столом.
Этот матч складывается так легко, что мне не нужны подсказки от Мартина. Он выглядит неуверенным, маленьким, в то время как я играю с непривычной для меня решительностью. Вижу, что он не уверен в себе, почти слышу его мысли - и сочувствую ему. Победив в четырех сетах, покидаю корт и думаю: "Мартин, тебе еще предстоит повзрослеть". Эта мысль поражает меня: неужели я действительно мог сказать нечто подобное о ком-то другом?
В финале я встречаюсь с Михаэлем Штихом из Германии. Это его третий финал в турнире Большого шлема, и, в отличие от Мартина, он опасен на любом покрытии. Вдобавок Штих - прирожденный спортсмен с впечатляющим размахом рук. У него прекрасная первая подача, сильная и быстрая, она может зашвырнуть вас на Луну. Штих настолько аккуратен, что каждый его промах вызывает у противника изумление. От его промахов сопернику не легче: ведь в распоряжении Михаэля остается его коронная "пушечная" подача, ненамного слабее первой - от нее соперника запросто может бросить на землю. А чтобы он окончательно растерялся, Штих играет оригинально, не использует стандартных схем, так что сопернику ни за что не догадаться, собирается ли он подавать ударом с лета или отойдя предварительно к задней линии.
В надежде установить контроль над игрой и диктовать условия я сразу приступаю к решительным действиям, бью по мячу четко, резко, стараясь не испытывать страха. Мне нравится звук, издаваемый мячом при ударе о ракетку, нравится шум толпы, охи и ахи болельщиков. Тем временем Штих ведет себя легкомысленно. Но, когда ты проигрываешь первый сет 6–1, да еще так быстро, инстинкт велит паниковать, и если верить языку тела, Штих уже поддается этому инстинкту.
Во втором сете Михаэль собирается и дает мне бой с обеих рук. Я выигрываю 7–6 и чувствую, что мне повезло: все вполне могло сложиться иначе.
В третьем сете мы оба поднимаем ставки. Я уже вижу перед собой финишную ленточку, но и мой соперник полностью отдался игре. В прежние времена он иногда проигрывал мне, не веря в себя и рискуя без нужды. Но не сейчас: он играет умно, ловко, давая понять, что кубок мне придется вырвать у него силой. Что ж, мне ничего не остается. После моей подачи мы долго обмениваемся ударами, пока Штих не понимает: я мечтаю выиграть этот матч и готов, если понадобится, не покидать корт до конца дня. Вижу, что противник, задыхаясь, хватается за бок. Я представляю, как будет выглядеть кубок в моем холостяцком жилище в Вегасе.
За третий сет ни один из нас ни разу не потерял подачу. До счета 5–5. В конце концов я выиграл на чужой подаче. Я подаю на матч и слышу голос Брэда - так же ясно, как если бы он стоял у меня за спиной: "Подавай под удар справа. Когда не знаешь, куда бить, - под удар справа, справа". Бью мяч под удар справа, он пропускает. Итог матча уже ясен нам обоим.
Я падаю на колени. Глаза наполняются слезами. Я смотрю на свою ложу - на Фили. Перри, Джила и, разумеется, Брэда. Вы можете узнать все, что требуется, о любом человеке, если посмотрите ему в лицо в минуту своего величайшего триумфа. С самого начала я верил в талант Брэда, но сейчас, видя его искреннюю, ничем не сдерживаемую радость, поверил в него без оглядки.
Журналисты сообщают: я - первый несеяный игрок, выигравший Открытый чемпионат США с 1966 года. Более того, единственный человек, который смог сделать это до меня, - Фрэнк Шилдз, дед человека, сидящего сейчас в моей ложе. Брук, которая не пропустила ни одного моего матча, сейчас выглядит не менее счастливой, чем Брэд.
Моя новая девушка, мой новый тренер, мой новый менеджер, мой приемный отец.
16
- ДУМАЮ, пора избавиться от этого парика, - произносит Брук. - И от хвоста. Обрей волосы и ходи так.
- Это невозможно. Я буду чувствовать себя голым.
- Ты будешь чувствовать себя свободным.
- Не свободным, а уязвимым.
Это равнозначно совету выдрать все зубы. Я категорически отказываюсь. Затем несколько дней обдумываю идею Брук. Думаю о том, сколько перенервничал из-за этих волос, о неудобных париках, о лицемерии, притворстве и лжи. Возможно, она права. Может быть, это первый шаг к здравому смыслу.
Однажды утром подхожу к Брук и заявляю:
- Давай сделаем это!
- Что именно?
- Сбреем это все. Под ноль.
Мы запланировали церемониальное бритье на ночные часы, традиционные для спиритических сеансов и рейв-вечеринок. Это должно произойти на кухне в доме Брук, после того как она вернется из театра (все-таки получила роль в "Бриолине").
- Устроим из этого праздник, - говорит Брук. - Пригласим друзей.
К нам приходит Перри. И, несмотря на наш разрыв, Венди. Брук откровенно раздражена присутствием Венди - впрочем, та тоже не в восторге от встречи с моей нынешней девушкой. Из-за этого и Перри тоже чувствует себя не в своей тарелке. Я объясняю Брук и Перри: несмотря на то что наш роман в прошлом, Венди - мой друг, друг на всю жизнь. Процесс стрижки - важный и сложный, нужны друзья, которые смогут меня морально поддержать в это время, - точно так же, как мне было необходимо, чтобы Джил был рядом во время операции на руке. Тут мне пришло в голову, что было бы неплохо получить наркоз и для этой операции. Мы посылаем за вином.
Мэтью, парикмахер, который стрижет Брук, засовывает мою голову в раковину, моет волосы и собирает их в хвост:
- Андре, ты уверен?
- Нет.
- Готов?
- Нет.
- Хочешь, мы сделаем это перед зеркалом?
- Нет, не хочу на это смотреть.
Мэтью усаживает меня на деревянный стул и щелкает ножницами. Мой хвост падает на пол.
Все аплодируют.