Шатаясь, подхожу к сетке, над которой уже склонился Эдберг, близкий к обмороку. Церемонию награждения мы оба выдержали с трудом. Когда я получил кубок, меня чуть не вырвало прямо в него. Затем мне передали микрофон для благодарственных слов - он тоже вызвал приступ тошноты. Но я все-таки умудрился извиниться за свое поведение, особенно перед теми, кто сидит рядом с пострадавшим цветочным горшком. "Кроме того, - сказал я, - хочу выдвинуть официальное предложение о перенесении турнира в Исландию. А сейчас извините, меня снова тошнит". С этими словами я бросил микрофон и убежал.
Потом Брук спрашивала, почему я просто не ушел с корта.
Да потому, что это Лето Мести.
После матча Таранго публично осуждает мое поведение. Он требует объяснить, почему я покинул корт. Таранго заявил, что из-за меня задержался матч в парном разряде, в котором он должен был играть. Мой враг раздражен. Я доволен. Хочется вернуться на корт, найти тот самый цветочный горшок, завернуть его в подарочную упаковку и послать Таранго с запиской: "Вот тебе аут, мошенник!"
Я ведь ничего не забываю. И Беккер скоро убедится в этом на собственной шкуре.
Из Вашингтона лечу в Монреаль, где стоит благословенная прохлада. Побеждаю там Пита в финале: в трех тяжелых, жестких сетах. Победить Пита всегда приятно, но в этот раз я почти равнодушен. Я жажду встречи с Беккером. Я обыгрываю Чанга в финале турнира в Цинциннати, благодарю Бога и лечу в Нью-Хейвен, обратно в жестокое пекло летнего солнца северо-восточных штатов. Дойдя до финала, встречаюсь с Крайчеком - высоким, почти двухметровым, здоровым, но удивительно легким в движениях спортсменом. Два шага - и он уже у сетки, рычит - кажется, готов зубами вцепиться тебе в сердце. Крайчек - обладатель сильнейшей подачи. Мне не хочется мучиться с ней три часа. Я выиграл три турнира подряд - надолго ли еще меня хватит? Впрочем, Брэд на корню пресекает подобные разговоры:
- Ты всего лишь тренируешься, не забыл? Еще один матч не на жизнь а насмерть - после многих таких же. Ну и сыграй его как следует!
Я стараюсь. Крайчек тоже. Он выигрывает первый сет 6–3. Во втором у него было два матч-пойнта. Но я не сдаюсь, довожу сет до тай-брейка и побеждаю, затем выигрываю третий сет. Моя беспроигрышная серия насчитывает уже двадцать матчей, я лучший в четвертом турнире подряд. В этом году выиграл шестьдесят три из семидесяти матчей, в том числе сорок четыре из сорока шести на твердом покрытии. Журналисты спрашивают, чувствую ли я себя непобедимым, отвечаю - нет. Они думают, что это лишь скромность, но я с ними честен. Это - единственно возможное ощущение в мое Лето Мести. Гордость вредна, стресс полезен. Я не хочу уверенности. Мне нужна ярость. Бесконечная, всепожирающая ярость.
НА ТУРНИРЕ только и разговоров, что о моем соперничестве с Питом. Их подстегивает и новый рекламный ролик, недавно выпущенный Nike, в котором мы выходим из такси в центре Сан-Франциско, натягиваем сетку и начинаем играть. Воскресное приложение к The New York Times печатает большой материал о нашем соперничестве, о том, сколь разительно мы отличаемся друг от друга. Корреспондент описывает, насколько Пит погружен в теннис, как он любит эту игру. Интересно, что еще он наговорил бы о разделяющей нас с Питом пропасти, если бы знал мои истинные чувства к теннису.
Отбрасываю газету. Затем вновь беру ее в руки. Не хочу читать, но я должен. Это кажется странной причудой, бессмысленной тратой сил, ведь Пит сейчас занимает отнюдь не главное место в моих мыслях. День и ночь я думаю только о Беккере. Бегло проглядев статью, морщусь на вопросе о том, что Питу нравится во мне.
Ему особо нечего сказать, поэтому он процеживает: "Мне нравится его манера путешествовать".
НАКОНЕЦ, НАСТУПАЕТ АВГУСТ. Мы с Джилом и Брэдом едем в Нью-Йорк на Открытый чемпионат США 1995 года. В первое утро на стадионе Луи Армстронга я встречаю Брэда в раздевалке с турнирной таблицей в руках.
- Прекрасно! - говорит он, улыбаясь. - Просто великолепно. Класс!
В сетке турнира я - в одной половине с Беккером. Если все пойдет по разработанному Брэдом плану, мы с немцем встретимся в полуфинале. Затем - матч с Питом. Я думаю, как здорово было бы иметь возможность посмотреть на сетку своей жизни, спланировав путь к финалу.
Первые матчи играю на автопилоте. Знаю, чего хочу, вижу цель прямо перед собой, и сейчас мои соперники - лишь верстовые столбы на пути. Эдберг. Алекс Корретха. Петр Корда. Вопреки обыкновению.
Брэд после матчей не кипит от возмущения, не улыбается, не отмечает с шумом победу. Он занят Беккером. Он следит за его продвижением, прикидывает, какие еще матчи тому предстоят. Он хочет, чтобы Беккер выигрывал.
Когда я ухожу с корта с очередной победой, Брэд сухо приветствует меня:
- Неплохой сегодня день.
- Спасибо. Да, недурно все сложилось.
- Нет, я не про тебя. Я про "сократика". Он выиграл.
Пит знает свое дело. Он выиграл в своем полуфинале и теперь ждет встречи с победителем пары Агасси - Беккер. Вновь возвращается Уимблдон. Часть вторая. Только я не думаю о Пите. Я стремился к встрече с Беккером, и вот теперь, когда время пришло, я так сконцентрирован на предстоящем, что это пугает даже меня самого.
Приятель как-то спрашивал, не испытываю ли я хоть мимолетного желания во время матча с заклятым врагом бросить ракетку и вцепиться ему в горло. Если речь идет о сражении не на жизнь, а насмерть, если в деле замешана личная неприязнь, не лучше ли предпочесть несколько раундов старого доброго бокса? Я отвечаю, что теннис и есть бокс. Любой теннисист рано или поздно сравнивает себя с боксером, поскольку наша игра, по сути, - бесконтактный кулачный бой. Теннисный матч - это ожесточенная схватка один на один, и выбор здесь столь же груб и прост, как на любом ринге: убей - или убьют тебя, бей - или будешь повержен. Удары, полученные в теннисе, ощущаются нутром. Это напоминает мне об оригинальном способе расправы с должниками, который практиковали ростовщики в Вегасе: они избивали жертву пакетом с апельсинами - оружием, не оставляющим на теле ни одного синяка.
Ничто человеческое мне не чуждо. Поэтому, когда мы с Беккером стоим в туннеле перед выходом на корт, я говорю своему охраннику Джеймсу:
- Держи нас на расстоянии. Не хочу, чтобы этот чертов немец попадался мне на глаза. Поверь, Джеймс, тебе же будет хуже, если мы встретимся.
Беккер чувствует примерно то же самое. Он помнит свои слова, догадывается, что я прочел их раз пятьдесят и хорошенько запомнил. Он знает, что они все лето не выходили у меня из головы, и понимает, что я жажду крови. Он жаждет того же. Я ему никогда не нравился, и для него тоже настало Лето Мести. Мы выходим на корт, не встречаясь взглядами, не приветствуя болельщиков. Мы сосредоточены на своих спортивных сумках - и предстоящей грязной работе.
С самого начала матч складывается, как я ожидал. Мы осыпаем друг друга насмешками, колкостями, ругательствами на двух языках. Я выигрываю первый сет 7–6. Беккер выглядит раздражающе спокойным. А почему бы и нет? Именно так начинался наш матч на Уимблдоне. Он не беспокоится, он ведь уже доказал, что может не только выдержать мой сильнейший удар, но и достойно ответить.
Я выигрываю второй сет 7–6. Вот теперь он засуетился, стал искать оружие против меня, пытаться вывести меня из равновесия. Он знает, что я могу потерять контроль над собой, вот и сейчас ведет себя так, чтобы лишить меня хладнокровия. Он совершает то, на что лишь в крайности может пойти игрок, желая унизить другого: начинает посылать воздушные поцелуи в сторону моей ложи. В сторону Брук.
Я так разъярен, что моментально теряю фокус. В третьем сете я веду 4–2. Но Беккер ныряет за безнадежным мячом, достает его и выигрывает очко. Затем он отбирает мою подачу и выигрывает сет. Толпа беснуется. Зрители, кажется, поняли, что речь идет о выяснении личных отношений, что эти два парня недолюбливают друг друга и сводят здесь старые счеты. Они оценили сюжет и хотят увидеть развязку, и я чувствую себя вновь там, на Уимблдоне. Беккер, похоже, питается энергией толпы. Он все чаще посылает поцелуи Брук, по-волчьи ухмыляясь. В конце концов, однажды у него это сработало, так почему бы не повторить? Я смотрю на Брэда, сидящего рядом с Брук, - тот глядит на меня стальным взглядом, со своим фирменным выражением, означающим: "Давай! Сделай его!"
Четвертый сет. Мы идем ноздря в ноздрю. Оба удерживаем подачи, пытаясь улучить момент и отобрать подачу соперника. Я бросаю взгляд на часы. Половина десятого. Никто не расходится. Заприте двери, пошлите за сэндвичами, мы никуда не уйдем отсюда, пока это чертово дело не разрешится. Напряжение кажется осязаемым. Я никогда не хотел победы так сильно. Я никогда ничего не хотел так сильно. Я удерживаю подачу на счете 6–5, и теперь Беккер подает. Его задача - остаться в игре.
Он высовывает язык вправо - мяч летит вправо. Угадав направление, я отбиваю его сокрушающим ударом. Мощно отбиваю следующие две подачи. Теперь он подает при счете 0-40, тройной матч-пойнт.
Перри рявкает в его сторону, Брук издает оглушительные вопли. Беккер улыбается и машет им рукой, словно Мисс Америка. Он ошибается при первой подаче. Я знаю, что вторая будет агрессивной. Он чемпион и будет подавать по-чемпионски. Язык Беккера указывает на середину. Он явно будет подавать сильно, по центру. В таких случаях надо беспокоиться о высоком отскоке: приходится прыгать, чтобы достать мяч быстрее, чем он окажется выше плеча. Но я предвижу другой удар и остаюсь на месте. И моя ставка играет. Вот он, мяч, летит прямо на меня. Я слегка отодвигаюсь и вкладываю все свои силы в удар, который мог бы стать лучшим в моей жизни. Подача Беккера чуть сильнее, чем я ожидал, но я успеваю подстроиться. Вытянувшись на носках, я чувствую себя словно Уайатт Эрп, Человек-паук и Спартак в одном лице. Отклоняюсь назад. Каждый волосок на теле встает дыбом. Ракетка с силой бьет по мячу, и из моего рта вырывается звериный вопль. Я знаю, что никогда больше не смогу повторить этот звук, точно так же, как не смогу нанести более мощный, более совершенный удар по мячу. Идеальный удар - лучший подарок заклятому врагу. Когда мяч приземляется на другой стороне корта, мой крик все еще висит в воздухе.
АААААРРРРР!
Мяч со свистом летит мимо Беккера. Матч Агасси.
Беккер подходит к сетке. Пусть постоит. Болельщики, вскочив на ноги, раскачиваются в экстазе. Я внимательно смотрю на Брук, Джила, Перри и Брэда. Особенно на Брэда. Ну давай же! Я не свожу с них взгляда. Беккер все еще стоит у сетки, но меня это не волнует. Я оставляю его в бесплодном ожидании, словно свидетеля Иеговы, постучавшегося в мою дверь. Наконец все-таки сдергиваю с руки напульсник, подхожу к сетке и, не глядя, сую ладонь куда-то в направлении соперника. Он, поймав, пожимает мне руку, и я тут же отдергиваю ее.
Телевизионщики бегут на корт, задают вопросы. Я отвечаю не думая. Затем с улыбкой смотрю в камеру и произношу:
- Пит, я иду!
Я спускаюсь в туннель, иду в тренировочную комнату. Джил уже здесь. Он переживает, понимая, каких физических сил стоила мне эта победа.
- Что-то мне не по себе, Джил.
- Ничего, парень, ложись.
В голове звенит, пот льется ручьем. На часах десять вечера, и меньше чем через восемнадцать часов мне играть в финале. За это время мне предстоит выйти из нынешнего состояния полубезумия, успокоиться, добраться до дома, съесть горячий ужин, выпить столько коктейля Джила, чтобы он начал литься у меня из ушей, и, наконец, поспать.
Джил везет меня: в особняк Брук. Мы ужинаем, после чего я забираюсь в душ на целый час. После такого душа хочется пожертвовать денег каким-нибудь защитникам окружающей среды или даже посадить дерево. В два часа ночи я падаю в постель рядом с Брук и проваливаюсь в сон.
ОТКРЫВАЮ ГЛАЗА пять часов спустя, не понимая, где я нахожусь. Сажусь - и испускаю крик почти столь же душераздирающий, как во время матча с Беккером. Я не могу двигаться.
Поначалу принимаю это за желудочный спазм, но потом понимаю, что дело куда серьезнее. Я скатываюсь с постели, встаю на четвереньки. Я знаю, что это. Со мной такое уже было. Травмирован межреберный хрящ. Я прекрасно представляю, какой удар сломал хрящ. Эта травма особенно мучительна, потому что не позволяет полностью развернуть грудную клетку. Я с трудом могу дышать.
Помнится, это заживает около трех недель. Но у меня есть лишь девять часов до встречи с Питом. Сейчас семь утра, матч начнется в четыре. Я зову Брук, но она, похоже, куда-то ушла. Лежа на боку, громко произношу:
- Этого не может быть. Господи, пусть этого не случится.
Закрываю глаза и молюсь о том, чтобы суметь выйти на корт. Такая
просьба звучит глупо и самонадеянно, ведь я не могу даже стоять. Как ни пытаюсь, мне не удается подняться на ноги.
Господи, только не это. Я не могу не явиться на финал чемпионата США.
Я ползу к телефону, набираю Джила:
- Джилли, я совершенно не могу стоять.
- Сейчас буду.
Когда он появляется на пороге, я уже стою на ногах, но дышу с трудом. Я делюсь с Джилом своими соображениями о том, что это может быть. Он со мной согласен. Он ждет, пока я выпью чашку кофе, потом говорит:
- Пора. Надо ехать.
Мы смотрим на часы и делаем единственное, на что способны в подобных обстоятельствах, - разражаемся хохотом.
Джил везет меня на стадион. Я бью по мячу на тренировочном корте, и ребра пронзает боль. Наношу еще один удар - и кричу от боли. Бью в третий раз - все еще больно, но уже могу это перенести. По крайней мере могу дышать.
- Как себя чувствуешь?
- Лучше. Наверное, процентов на тридцать восемь.
Мы внимательно смотрим друг на друга. Быть может, этого будет до-статочно.
Но Пит-то готов на все сто процентов. Он выходит на корт, заряженный, морально готовый к той игре, которую я вчера демонстрировал Беккеру. Я проигрываю первый сет 6–4, затем - второй 6–3.
Тем не менее выигрываю третий сет. Делаю, что могу. Я использую приемы, требующие минимальной затраты сил. Я ищу компромиссы, кратчайшие расстояния, запасные выходы. Я вижу несколько шансов совершить чудо, но не в состоянии воспользоваться ими. Проигрываю четвертый сет - 7–5.
Журналисты набрасываются на меня с вопросами: каково это - выиграть двадцать шесть матчей подряд, выигрывать целое лето - лишь затем, чтобы запутаться в гигантской паутине по имени Пит? "А как вы думаете?" - хочется мне ответить. Вместо этого я говорю:
- Следующим летом я собираюсь иногда проигрывать. А сейчас мой личный счет - 26-1. Правда, я бы отдал все предыдущие победы за одну-единственную - сегодня.
НА ПУТИ В ОСОБНЯК Брук я держусь за ребра, невидящим взглядом глядя в окно и вспоминая каждый взмах ракетки в это Лето Мести. Весь труд и гнев, победы и тренировки, пот и надежды - а в результате вновь та же пустота, то же разочарование. Неважно, сколько побед на твоем счету: если ты проиграл, тебя тут же сбросят с пьедестала. А в конце концов я всегда проигрываю, потому что в конце пути стоит Пит. Как обычно.
Брук аккуратно ведет машину. Она бросает на меня ласковые взгляды, сочувственно хмурится, но это кажется притворством, ведь она ничего не понимает. Она ждет, пока мне станет лучше, пока мое плохое настроение улетучится и все придет в норму. Поражение - ненормально.
Брук рассказывает мне, что уже придумала собственный ритуал на случай моего поражения. Он помогает ей убить время, до того как я приду в себя. Пока я пребываю в безмолвных страданиях, она разбирает свой гардероб: выбрасывает вещи, которые не надевала уже много месяцев, складывает свитера и футболки, убирает носки, колготки и туфли в ящики.
Этим же вечером я заглянул в ее гардероб.
Все в образцовом порядке.
За время наших недолгих отношений ей пришлось убить немало времени.
18
ИГРАЯ С ВИЛАНДЕРОМ на Кубке Дэвиса, я стал бить иначе, стараясь сберечь свой поврежденный межреберный хрящ. Но, когда пытаешься защитить одно, легко травмировать другое. Во время одного из непривычных ударов справа я потянул грудную мышцу, в игре, когда мускулы были разогретыми, я даже не почувствовал травмы, но на следующее утро, проснувшись, не смог пошевелиться.
Врачи запретили мне играть на несколько недель. Брэд был близок к самоубийству.
- Этот перерыв будет стоить тебе первого места в рейтинге, - воскликнул он.
Меня это не волнует. Пит - номер один, неважно, что думает об этом глупый компьютер. В этом году он выиграл два Больших шлема и нашу решающую дуэль в Нью-Йорке. Кроме того, первое место в рейтинге по-прежнему кажется мне сущей ерундой. Конечно, мило, но не это моя цель. Впрочем, победа над Питом тоже не самоцель, но поражение ввергло меня в пучину бесконечной депрессии.
Я всегда с трудом переносил поражения, но это, от Пита, отличается от всех остальных. Это - супер-поражение, альфа и омега поражений, затмевающее все остальные. Проигрыши Питу, Курье, Гомесу были словно царапины в сравнении с копьем, вонзившимся в сердце. Каждый раз я ощущаю фиаско по-новому. Каждый день заставляю себя забыть о них - и не могу. Краткую передышку дают лишь мечты об уходе из спорта.
Тем временем Брук работает без перерывов. Ее актерская карьера не движется, так что по совету Перри она купила дом в Лос-Анджелесе и занята поиском подходящих ролей в телешоу. Недавно она получила неплохой контракт - эпизодическая роль в сериале "Друзья".
- Это самое популярное телешоу в мире! - восклицает она. - Номер один!
Я вздрагиваю. Снова эта фраза, а она даже не заметила.
Продюсер "Друзей" предлагает ей сыграть роль фанатки. Мне это кажется отвратительной идеей: ведь ей уже пришлось пережить немало неприятностей из-за фанатов и не в меру энергичных поклонников. Но Бруте, наоборот, полагает, что опыт общения с поклонниками поможет ей как следует вжиться в роль. Она говорит, что понимает образ мыслей, который двигает такими людьми.
- Андре, это же "Друзья"! После эпизода я, может быть, получу там постоянную роль. И потом, даже не считая того, что "Друзья" - самый популярный сериал, моя серия должна выйти в эфир сразу после Суперкубка. Пятьдесят миллионов зрителей! Для меня это - как для тебя Чемпионат США!
Аналогия из мира тенниса - самый простой способ помешать мне разделить ее мечты. Но я делаю вид, что рад, произношу правильные слова. "Если ты счастлива, - говорю я, - то я тоже счастлив". Она верит. Или делает вид. Я часто не вижу разницы.